Мифы, в которых нам жить - Джозеф Кемпбелл

Случилось так, что однажды утром девушка из голодающего селения, расположенного у подножия отвесной скалы, пошла за водой и, подняв глаза, увидела стадо бизонов, пасущихся вверху на равнине, у самого обрыва. Девушка крикнула бизонам, что выйдет замуж за любого из них, если стадо запрыгнет в загон. И вот животные бросились к обрыву, многие сорвались и разбились насмерть. Девушка, конечно, удивилась и обрадовалась, но потом, когда огромный бык одним махом перескочил через ограду загона и помчался на нее, ее охватил ужас.

— Пойдем со мной, — велел бык.

— О, нет! — Девушка попятилась, но бизон напомнил про ее обещание, заставил подняться наверх и увел через прерию прочь от дома.

Тот бизон был духом стада — героем скорее мифическим, чем реальным Его близнецы встречаются в легендах всех примитивных охотников' это получеловек-полузверь, персонаж шаманского толка, в котором как и в образе Едемского змея, человеческое невозможно отделить от животного. Однако в контексте сказаний мы без труда примиряемся с обеими гранями его природы.

Пропажу обнаружили лишь после того, как обрадованные «свалившейся с неба» удаче жители деревни закончили добивать бизонов. Отец девушки отыскал ее следы и, углядев рядом отметины копыт, сбегал домой за луком и стрелами, а потом поднялся на плоскогорье. Одолев немалый путь, он пришел к бизоньему болотцу и увидел неподалеку стадо. Охотник был утомлен и решил посидеть, пытаясь сообразить, что же делать дальше; тем временем прилетела сорока.

— О! — воскликнул человек. — Какая красивая птица! Ты ведь всюду летаешь… прошу тебя, как увидишь мою дочь, скажи ей, что отец ждет ее тут, у бизоньей лужи.

Изящная длиннохвостая белобока вспорхнула и полетела прямо к стаду; углядев среди бизонов девушку, она села на землю и принялась деловито вертеть головой, будто выискивая жучков, а сама тем временем подбиралась все ближе к пленнице. Оказавшись рядом, сорока сказала:

— Отец ждет тебя у бизоньей лужи.

Девушка испуганно оглянулась: в нескольких шагах от них дремал ее нечаянный муж.

— Тихо!.. Возвращайся, — прошептала она, — и скажи, чтобы отец не уходил.

Птица вернулась с этой вестью к болотцу, а бык-вожак тем временем проснулся.

— Сбегай-ка за водой, — велел он.

Девушка поднялась на ноги, сняла с головы мужа рог и направилась к пруду. Отец тут же крепко схватил ее за руку.

— Нет, — возразила девушка. — Он прибежит и убьет нас обоих! Нужно ждать, пока он опять заснет, тогда я ускользну незаметно, и мы Убежим домой.

Она наполнила рог водой и вернулась к мужу. Бизон осушил рог одним глотком, потянул носом воздух и сказал:

— Чую человека. Он еще раз принюхался, поднялся с земли и заревел. Каким же ужасным был этот рев!

Бизоны вскочили на ноги. Они хлестали себя по бокам короткими хвостами, вскидывали морды и мычали, а затем, взрывая копытами землю, бросились врассыпную на поиски. Они скоро добрались до болотца и насмерть затоптали беднягу индейца, который пытался спасти свою дочь. Быки поддевали его рогами и вновь сбрасывали под копыта, пока на земле не осталось ни кусочка тела.

— Отец, отец мой! — кричала девушка, и по лицу ее катились слезы.

— Ага, вот как ты плачешь по своему отцу! — сурово заявил бык. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, что мы чувствуем, когда режут и убивают наших матерей, отцов и всю родню. Но мне жаль тебя, и я дам тебе еще один шанс. Если тебе удастся оживить отца, отпущу обоих домой.

Несчастная девушка поговорила с сорокой и упросила ее разыскать в изрытой земле кусочек отцовского тела. Птица долго обшаривала болото длинным клювом и наконец наткнулась на осколок позвонка. Девушка осторожно извлекла его из грязи и, спрятав за пазухой, запела волшебную песню. Вскоре у нее под рубахой уже угадывались очертания мужчины. Приподняв подол, девушка узнала отца, но он еще не ожил, и потому девушка вновь опустила рубаху и продолжала петь, пока отец не задышал. Он встал на ноги, а сорока с радостным стрекотанием взлетела в небо. Вожак был поражен.

— Много странного мы сегодня видели, — сказал он остальным бизонам. — Человек, которого затоптали до смерти, снова жив. Люди и вправду сильны. А теперь, — обернулся он к девушке, — прежде чем вы с отцом уйдете, мы научим вас нашим песням и танцам. Никогда их не забывайте.

Дело в том, что это были волшебные песни и танцы: с их помощью можно вернуть к жизни убитого людьми бизона, — подобно тому, как был возвращен к жизни убитый бизонами человек.

И быки затанцевали. Как подобает таким огромным зверям, шаг их был размерен и тяжел, а сопровождающая песня — медленна и торжественна. Когда танец закончился, большой бизон сказал:

— Идите домой и не забывайте того, что видели. Научите этому танцу и песне свой народ. Священные предметы этого обряда — голова и шкура бизона; танцующие должны надевать их.

Просто удивительно, как оживают раскрашенные фигурки на стенах палеолитических пещер в свете подобных легенд, рассказанных охотничьими народами гораздо более позднего времени. Конечно, нельзя утверждать, что предлагаемая связь целиком верна, однако можно не сомневаться, что главные идеи наскальных рисунков были именно такими. К их числу можно отнести представление о том, что убиваемые звери — добровольные жертвы, что церемонии обращения к их духам олицетворяют мистический договор между людьми и животными, а загадочная сила этих обрядов запечатлена в танцах и песнях. Больше того, в этих легендах явно выражена идея, что каждый вид в животном мире представляет собой некую множественную личность, чьим центром, главной монадой, является получеловек-полузверь, наделенный волшебной силой Дух Животного. С этой идеей связана и другая: что смерти вообще нет, а материальное тело — просто одежда незримой монадической сущности, которая способна проникать сквозь неосязаемую стену, отделяющую этот мир от потустороннего. Можно выделить также древние представления о возможности браков, торговли и общения между людьми и животными, о договорах между ними в те времена, к которым восходят народные обряды и обычаи. Добавим, что такие ритуалы имеют волшебную силу и сберегают свое могущество лишь при том условии, что проводятся строго в исходном виде, поскольку даже малое отклонение от установленного порядка полностью лишает их чар.

Таким был мифический мир первобытных охотников. Эти кочевые племена обитали чаще всего среди лугов и пастбищ, где спектакль природы разворачивается на бескрайних просторах Земли под смыкающимся у далекого горизонта лазурным сводом, а главными персонажами становятся скитающиеся по этой гигантской сцене стада животных. Кочевые племена жили убийствами и были, вообще говоря, весьма воинственными, Искусство выслеживания зверя и боевая отвага мужчин кормили и оберегали племя, потому в обществе закономерно доминировала мужская психология и мифология, превыше всего возносящая личную доблесть.

В тропических джунглях природа устроена совершенно иначе, что, безусловно, сказалось на психологии и мифологии туземцев. Основная драма связана тут с жизнью буйной растительности, среди которой больше неприметного, чем видимого. Над головой — зеленый мир листвы с щебечущими и порхающими крылатыми созданиями; под ногами — густой ковер все той же зелени, там кишат змеи, скорпионы и прочие смертельно опасные твари. Здесь нет далекого чистого горизонта, и со всех сторон человека окружает лишь неистребимое густое переплетение стволов и листьев, куда лучше не соваться в одиночку. Границы деревни относительно устойчивы, вся жизнь прикована к земле и основана на собирании или культивировании растений, чем занимаются главным образом женщины. Мужская психология тут мало что значит, поскольку в мире, где важнейшей работой, куда ни обратись, заправляют знающие свое дело женщины, мальчику трудно решить даже самую первую психологическую задачу — достичь зрелой независимости от матери.

Таким образом, именно в тропических племенах зародился удивительный институт мужских тайных обществ, куда не допускали женщин и где можно было в безопасности, вдалеке от властного ока Матери, предаваться любопытным символическим играм, удовлетворяющим мужскую тягу к подвигам. Помимо того, обычная для таких районов картина смены гниющей растительности зелеными побегами, похоже, внушала человеку мифологическое восприятие смерти как начала новой жизни — откуда сама собой следует ужасная мысль о том, что жизнь можно приумножать расширением масштабов гибели. Итогом стало растянувшееся на многие тысячелетия и на весь тропический пояс планеты неистовство жертвоприношений, совсем не похожее на сравнительно ребяческие церемонии поклонения и умиротворения духов животных среди охотников бескрайних равнин. В тропиках проводились очень жестокие и богатые символикой во всех своих подробностях жертвоприношения не только животных, но и людей. В жертву приносили и первые дары урожая, и детей-первенцев; захоронение вдов вместе с покойными мужьями привело со временем к погребению целых дворов рядом с усопшим царем. Мифическую идею Добровольной Жертвы стали связывать с образом предначального существа, которое некогда позволило себя умертвить, расчленить и зарыть — для того чтобы из скрытых под землей частей его тела проросли съедобные растения и людям было чем кормиться.