Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

При нелегальном старательстве (строго-настрого запрещенном, каравшемся каторжными работами) пытались подобраться к расчищенной боковой жиле снизу, а потом тщательно следовали ее ходу, орудуя, как кроты, руками и лопатками. Таким манером на-гора поднимали только очень богатую золотом породу. Поскольку же верхний слой представлял собою не камень, а рыхлый грунт, еще и отягощенный отвалом, такие «выработки» нередко обрушивались, заживо погребая рудокопа. Большей частью золото рыли дети, ведь очень большой силы здесь не требовалось, а прокопанные детьми штреки были меньше и оттого не бросались в глаза. Взрослые промывали породу на деревянных лотках. Намытый золотой песок они сбывали спекулянтам — по весу, 5 копеек за вес спички, — и таких спекулянтов среди чиновников и охраны всегда хватало с избытком. При упомянутой таксе продавцы получали за один золотник 82-процентного природного золота 3 рубля 50 копеек; спекулянт же получал за него от китайцев-скупщиков 8—10 рублей. Если детям везло, они могли таким образом заработать для родителей 25–50 рублей в месяц, хотя риск погибнуть под завалом был очень велик. Оказавшись засыпан, ребенок погибал, потому что искать было невозможно.

ПОЛИЦМЕЙСТЕР И АГАСФЕР

Из людей, занятых в канцелярии, мне особенно запомнились двое. Во-первых, карский полицмейстер, уже упомянутый майор Г., а во-вторых, швейцар, арестант Агасфер. Вскоре после его появления у меня — пока я был в управлении — пропал отличный револьвер, купленный специально для Сибири. Я был убежден, что сунул его в карман пальто, которое в передней отдал швейцару. Когда я спросил, не лазил ли он по моим карманам, он ответил, что он-то нет, а вот кое-кто другой да, но имя он назвать не может; коли у меня что-то пропало, я должен проверить карманы господ чиновников в канцелярии, и пропажа непременно отыщется.

Он говорил с такой убежденностью, а сотрудники мои внушали так мало доверия, что я решил последовать его совету. Пригласив Петрова и двух его столоначальников пройти в кабинет полицмейстера, я закрыл дверь, рассказал им, что произошло и что якобы видел швейцар. Все, кроме полицмейстера, тотчас изъявили готовность вывернуть карманы и подвергнуться обыску с моей стороны; не долго думая, они скинули сюртуки, брюки и сапоги и попросили меня удостовериться, что ни в их одежде, ни на теле пропавшего револьвера нет. Только майор Г. даже не пошевелился, от обыска отказался наотрез, а мое подозрение объявил оскорбительным. Ввиду его обостренного самолюбия я уже хотел отступиться от моего намерения, однако великан Петров и его столоначальники, как были нагишом, так и шагнули к майору и начали снаружи ощупывать его карманы, — и тут я, к своему изумлению, увидел, как пропавший револьвер вывалился из его штанины на пол.

Петров сгреб полицмейстера за воротник, поднял повыше, как следует встряхнул и потребовал немедля надеть на него наручники. Я этого делать не стал, но послал полицейскому полковнику записку о случившемся и попросил прислать казачий конвой, чтобы водворить майора Г. под арест во вверенном полковнику участке, впредь до получения дальнейших инструкций от генерал-губернатора. Барон Корф шифровкой сообщил: «Вышвырните каналью из каторжного района и отпустите». Молодой казачий офицер, хорунжий М-ко, которого полковник прислал с конвоем, произвел на меня благоприятное впечатление и, по моей просьбе, был временно прикомандирован ко мне как исполняющий обязанности полицмейстера. Впоследствии М-ко оказался весьма полезен и, пока я находился в Каре, исполнял полицмейстерские обязанности. Агасфер торжествовал и после этой истории изрядно вырос в моих глазах.

Имя «Агасфер» было псевдонимом, который его носитель выбрал сам, по доброй воле. Как он звался по-настоящему, и кто был, неизвестно, и досье его ничего об этом не говорило. Сообщалось только, что схвачен он был в Сибири как бродяга, т. е. безобидный бездомный шатун, по шрамам от плетей на спине опознан как беглый арестант и приговорен еще к пяти годам каторжных работ. Видимо, этот человек прожил бурную жизнь, потому что, кроме рубцов от плетей на спине, у него на плече отчетливо проступал знак лилии, а лилией прежде клеймили во Франции тяжких преступников.

Агасфер был уже старик и для тяжелой работы не годился, но отличался умом, сообразительностью и, должно быть, получил когда-то хорошее воспитание и образование. Он говорил по-немецки, по-русски, по-французски, по-английски и по-польски, а также вполне прилично читал и писал на этих языках. По его словам, происходил он из знатного галицийского рода, а брат его был католическим прелатом, приором какого-то монастыря. Сам он в юности попал в дурную компанию, сбежал из школы и праздно болтался в Париже; потом его взял к себе скульптор, приметивший в нем художественный талант, и стал учить. От скульптора он тоже сбежал, познакомился в Париже с авторитетными бандитами-апашами, и те, разглядев в нем большие способности по собственной части, посвятили его во все свои хитрости и сделали главарем. Банда его промышляла по-крупному не только в Париже и во Франции, но и в других больших городах и странах Европы.

Когда же он, в конце концов, угодил в руки правосудия, удача покинула его, он совершенно опустился и теперь, как вечный жид Агасфер, бесприютно скитается по свету.

Устраивая свой дом, я спросил Агасфера, не хочет ли он быть привратником у меня. Он, однако, попросил оставить его на прежнем месте, ведь он уже стар, немощен и выглядит не так импозантно, как подобает для моего дома и моей особы. Но он почтет за честь и удовольствие служить мне советом и огромным опытом в тюремной системе. Это обещание Агасфер сдержал; иные полезные разъяснения касательно загадок арестантской жизни, с которыми я сталкивался, я получил именно от него. С большим старанием он участвовал и в работах, проводившихся в Каре для подготовки к международной тюремной выставке 1888 года в Петербурге. Агасферовы макеты тюрем, скульптурные изображения рабочих-арестантов на приисках и статистические диаграммы восхищали точностью и мастерством исполнения. Его проект реформирования тюремной системы, которым он необычайно гордился, я тоже направил в выставочный комитет как диссертацию одного из арестантов. В этом проекте рассматривался и принципиальный вопрос пенитенциарной системы, а именно исходные позиции любой реформы; теорию исправления Агасфер считал утопией, преступников необходимо изолировать от общества и обезвреживать.

Как-то раз, когда, рассчитывая продать рыбу, под окнами административного здания остановилась торговка с тележкою, он продемонстрировал еще один из многих своих талантов. Арестанты-писари и чиновники уговорили меня разрешить Агасферу показать ловкость рук, ведь как вор и фокусник он не имел себе равных. Старик был не прочь блеснуть давним мастерством и испросил позволения в шутку обокрасть означенную торговку, женщину чрезвычайно осторожную и недоверчивую: он утащит из корзины большую рыбину и спрячет так, что никто ее не найдет. Мне тоже стало любопытно, потому что затея эта казалась совершенно невозможной. Вся контора следила в окно, как Агасфер с невинным видом подошел к торговке, перекинулся с нею словечком-другим и вроде бы собрался опять уйти в дом. Но едва он отвернулся, как торговка подняла громкий крик, схватила Агасфера за грудки и завопила, что из корзины пропала самая лучшая рыба и стащить ее мог только он. Агасфер, совершенно спокойный, предложил обыскать его. Молодой полицмейстер и несколько чиновников по всем правилам искусства обыскали его в моем присутствии, однако же, рыбины не нашли. Когда я затем велел ему отдать рыбу отчаянно голосящей старухе, он извлек ее из ширинки и с усмешкой и изящным поклоном вручил владелице. Как он умудрился проделать такой кунштюк с трех-четырехфунтовым карпом — уму непостижимо.