Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

ТОПЧАК

В Усть-Каре золото не мыли; зато в тамошних двух больших тюрьмах работали арестанты-ремесленники — портные, сапожники, слесари, кузнецы, мукомолы, пекари и кожевники. Был там и контингент арестантов, чьими силами приводились в движение все механизмы, ибо на Каре не применялись ни лошади, ни паровые машины; для перевозки товаров также использовали только людскую силу. Там же находилась и каторжная тюрьма для женщин, обитательницы которой занимались стиркой, чинили белье и латали мешки. Среди этих преступниц встречались поистине чудовища; заставить их соблюдать дисциплину и работать — труднейшая задача для тюремных надсмотрщиков. Одним из средств обуздания строптивиц был топчак, и это устройство для достижения единства я бы порекомендовал всем парламентским государствам и Лиге Наций. Топчак представлял собой круглую безоконную двухэтажную башню; в нижнем этаже находилась мукомольная мельница с воротом, а над нею на втором этаже — наклонный пол, который, едва на него ступали, начинал вращаться, приводя в движение ворот. Чтобы устоять на ногах, арестантам приходилось шагать вверх по наклонной плоскости; остановиться было нельзя, потому что вход был расположен на половинной высоте пола, а неподвижные перила не позволяли отступить назад. Тот, кто входил в дверцу, должен был все время подниматься в гору, наподобие белки в колесе. В движение топчак приводили сразу десять-пятнадцать арестантов, и, чтобы меньше уставать, им нужно было идти в ногу. Если они ссорились, бесновались от злости или ступали не в лад, то шаг их ускорялся, и они фактически бежали на месте, чтобы не угодить друг другу под ноги. Самая строптивая, самая злобная мегера через час-полтора такого непрерывного бега в топчаке становилась мягкой и послушной.

Этот способ действовал безотказно. Розгами пороли в тюрьме только мужчин, непокорных или вообще проштрафившихся; женщин сажали в карцер или отправляли в топчак. Арестанток на Каре было в ту пору сравнительно мало, на весь район три-четыре сотни, притом, что совокупная численность заключенных составляла около трех тысяч. Дело тут вот в чем; для колонизации Сахалина большинство осужденных на каторжные работы женщин прямо из Одессы отправляли морем на Сахалин и отдавали в жены холостым арестантам-поселенцам — по свободному выбору или по жребию.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ

От Сретенска до слияния Шилки с Аргунью, где из них образуется Амур, берега, да и вся местность к северу представляют собой горный ландшафт, сплошь изрезанный ущельями, поросший лесом, с множеством небольших рек и речушек, в долинах которых встречается золотоносный песок. Весь этот край был почти безлюден; крохотные казачьи станицы попадались только на Шилке, а немногочисленные племена кочевых орочонов{12}, манегров{13} и тунгусов{14}, совершенно не затронутых цивилизацией, только охотились в здешней беспредельной тайге. Примерно в двух сотнях верст ниже Сретенска, там, где Кара впадает в Шилку, горные кручи отступают от реки, и возникает просторная долина, где и построена Усть-Кара с ее тюрьмами, складами, почтово-телеграфной станцией и прочими учреждениями. Уже в нескольких верстах вверх по Каре скальные кручи вновь сближаются и заставляют реку виться змеей, пробивая себе дорогу. Узкая дорога, нередко проложенная в скалах искусственно, с помощью взрывчатых веществ, повторяет эти извивы, а километров через десять долина вновь расширяется и появляются первые приметы золотых приисков Нижней Кары. Дорога продолжается вдоль реки еще верст на тридцать до Верхней Кары и дальше, до маленького поселка, где жили арестанты, занимавшиеся сельским хозяйством.

Возле этой дороги, примерно километрах в двенадцати от Усть-Кары, виднелся на холме высокий палисад. Он окружал тюрьмы для политических арестантов, здания жандармского управления и казармы охранников. Все эти постройки были бревенчатые, одноэтажные. Вдобавок тюрьмы и друг от друга отделялись частоколом — так достигалась полная изоляция от внешнего мира, да и внутри можно было пресечь все контакты между тюрьмами. Политических выводили за ограждение только под строгим конвоем — на несколько часов прогулки. На работы они не ходили и в самих тюрьмах были обречены на полную праздность. Умственные занятия разрешались им лишь в том смысле, что они могли читать старые книги из тюремной библиотеки; все, что они писали, подлежало жандармской цензуре, которая неукоснительно следила, чтобы за пределы тюрьмы не вышло ни единой «неподходящей» строчки.

По сравнению с уголовниками политические были в худшем положении, хотя обращались к ним не на «ты», а на «вы», к работе не принуждали и жили они, питались и одевались получше, телесным наказаниям не подвергались, да и в Кару их привозили, а не гнали пешком по этапу. Срок наказания политическим не сокращали, и никакой надежды попасть из Кары на поселение они не имели. В большинстве они были приговорены к смертной казни и помилованы, получив срок на каторге, но лишь 3% из них после двадцатилетнего заключения могли жить за пределами тюрьмы, но по-прежнему под строгим жандармским надзором, в домишках, которые строили себе возле тюрьмы.

Рассчитывать на побег политические, по сути, тоже не могли, ведь тот шанс, каким располагали уголовники, — шанс подмены на этапе и побега из вольной команды — для них не существовал. Чтобы жить за пределами палисада, им приходилось ждать, когда кто-нибудь умрет и освободится вакансия. Но этим их тяготы не исчерпывались, жандармы-тюремщики не давали им покоя, мучили постоянными придирками, без конца что-то вынюхивали, пытаясь получить через них сведения для политических процессов, происходивших в России, или же впутать их в эти последние. Для политических, находящихся в Каре, внешний мир не существовал, да и они были мертвы для этого мира; но жандармы очень хотели как-то отличиться, чтоб быть замеченными и продвинуться по службе. Ведь Кара и для них тоже была мертвой точкой, если они сами не привносили туда жизнь.

Придирки жандармского управления вели к столь неприятным последствиям, что генерал-губернатор барон Корф позднее счел необходимым удалить из своего генерал-губернаторства и жандармское управление, и всех жандармов и уравнять политических арестантов с уголовными. Конечно, теперь они должны были работать, но зато и имели все преимущества уголовных, т. е. сокращение срока, жизнь за пределами тюрьмы в вольной команде и поселение вне Кары на территории генерал-губернаторства.

Сейчас, когда я пишу эти строки, в памяти оживает сцена, которая доказывает, сколь своеобразно смертная скука действовала на женщин-политзаключенных и сколь эксцентричные идеи приходили им в голову по этой причине.