Созвездие «Обитель Творца». Роман - Федор Метлиций

И зоркий взгляд стороннего наблюдателя во мне еще долго видит истинное состояние меня во вселенной, откуда готовы литься фразы. Это состояние обладает каким-то квантовым свойством всеобъемлемости мира. Где-то читал: в мозгу нейроцепочки каким-то образом возбуждаются без волевых усилий ума. И погружаешься в единый мир, с воскресшей памятью всего, даже не бывшего в твоей жизни – глубинной памятью предков.

Хватал дневник, чтобы записать видения. Почерком, что уже не почерк, а зашифрованное обозначение мысли, спешащей быть зафиксированной.

«Нет далекой истории, ушедшей памяти. Она – близко, и живо ее дыхание тревоги. Взгляд в гибельное – делает всю историю метафорой современности».

«История движется из какой-то нерешенности существования, меняются направления усилий духа – то героическое на котурнах, то романтическое, то символистское, то модернистское с разными „пост-“, а теперь скептическое, или тупо жующее жвалами».

«Человечество живет в ощущении опасности, гибели судьбы. Страны защищают себя – от нехваток топлива, от кризисов, систем насилия, терроризма. Мир устал, огрубел от смертельных угроз, закрывается сканерами аэропорта, чтобы все, чем живет, террорист не унес в рай, желанный ему – неизвестное что-то. Хотя в то же время не хочет защищаться от дегуманизации».

«Мир – не реален (в натуралистическом смысле), а – фантастичен. Все в нем смещается. То есть, в нем нет моей сложившейся определенности, не загадочности, а только взгляд судьбы в неизвестное. Все – живое. Это – не реальная жизнь. Люди – или поэты, или замкнутые на себе (бывает, тоже поэты)».

«Угроза потери Общности мучает наше время. Нынешняя усталость – из потери смыслов среди не знающих одиночества субъектов потребления. Она увеличивается с потерей близких, и старостью».

«Вставай, страна огромная…» Это вошло в мое младенческое архаичное подсознание. Почему же сейчас чувствую себя отдельно, страшно далеким от людей, шатающихся рядом со мной такими же отдельными особями?»

«У Чехова – грусть от невозможности счастья в жизни его поколения, мечта о далекой изящной жизни. Он потерял вишневый сад, как свою жизнь. У Кафки – нависающий рок. У меня – неумение выйти из тяжелого, равнодушного, из себя».

«Что такое любить людей? Отдавать им себя? Наверно, не это. Боль от неизбежности потери их, близких, и желание спасти».

Сознание не может проследить свое отключение, и я вдруг осознаю, что проснулся, уже утро.

Перечитываю записи, они оказались чем-то абстрактным, постным, словно жил с женщиной только духовно. Не было опыта наслаждения жизнью и муки измен.

Я чувствовал, что за моими абстрактными мыслями дышит что-то гораздо более реальное и трагичное, и можно прояснить себя только действием. О, как нужен иной, более совершенный язык! (Или более талантливый я).

*

– Ты хочешь вырваться за пределы своего сознания? – услышал я голос ухмыляющегося Мусы. – Что это за туман обыденности в голове? У вас что – в основном думают, как животные?

Иса сочувственно добавил:

– У землян мозги ограничены, как написано в их ученом труде из нашей библиотеки, 3-Д миром, «наружным материалом погибшей сверхновой 4-Д звезды, чей внутренний слой превратился в черную дыру». Видят внешнюю сферу реальности.

– И спешат сравнивать неизвестное с привычным, чтобы успокоиться, находя в первом черты второго, – добавила Нефертити..

– Их сознание живет в трехмерном измерении, иные миры им не соразмерны. Могут ли они выйти из плена макро-представлений, проникая в квантовый мир, а значит, и в секреты вселенной? Думаю, их мышление медленно трансформируется в «4-Д», в сторону плюрализма и сложности мысли. И, может быть, в конце – в «черную дыру».

Мне стало интересно.

– Как у вас работает квантовое сознание?

– Мы видим мир во всем объеме, целиком, – сказал Иса. – Правда, чем больше раздвигаем границы знания, тем больше не знаем.

И забормотал:

– В сокровенной бездне подсознательного, откуда выходят идеи, есть связь психического и материального мира, которая несет в себе универсальные структурные элементы. Генетический код, атомы души. Там глубинные слои психики становятся более однородными – до полного растворения в материальности тела, и выявляются подлинные отношения дополнительности. Бла-бла-бла…

Я пытался вникнуть в глубины его мыслей. Они мыслят какими-то психологическими архетипами, мне недоступными.

– Никак, Юнг?

– Может быть. Только он не знал, как войти в ту связь.

Нефертити мягко сняла недоговоренности:

– Мы овладели генетическим кодом души.

Я что-то прозревал, как в детстве, когда читал философов и почти понимал. Понял их каким-то наитием, и стал защищать землян:

– Мы не дураки, только с древности наше сознание ограничено страхами за свою трепещущую жизнь. Выживаем, прячась в одиночку, а если кто не в ногу, набрасываемся на одиночку, как на что-то асоциальное.

– А ведь правда, – поддержала Нефертити. – У них было время квантового сознания, в эпохи, когда верили в богов, страстно и с надеждой. Альтернативный взгляд. Глядя в землю, видели небо. Любая верующая старушка имела в голове землю и небо. Сейчас то древнее сознание они потеряли. Смотрят в землю, и видят землю.

Она пугающе приготовила шприц, и снова полыхнуло в моих глазах.

5

Как странно – лишь тебя любить

Не чувствуя планеты локоть.

Вдруг ясно увидел мою женщину, маленькую и стройную, с влекущими пельменями губ. Только с ней мог избавиться от мучительной фальши отношений с отчужденными людьми, стать подлинным. Может быть, она была тем земным исцелением, что грезилось в абстрактных озарениях юности.

Говорят, что моногамная семья возникла из страха женщины не выжить одной с детенышем. Когда у нее бывала куча мужиков, то не с кого спросить, все увиливали в сторону. И тогда начались родовые отношения, укрепляющие существование.

Кто сделал так, что современные семьи возникают случайно, роды распыляются в исторических раздорах? Было ли у нас время, когда рождались и крепли веками родовые гнезда, порождающие устойчивость жизни?

Для меня достаточно ее одной, чтобы чувствовать в себе устойчивость и даже гармонию, не обязательно для этого иметь выводок родственников. Так мы и живем одни, презирая формальные узы брака, из боязни тесно сойтись, чтобы не было боли при уходе одного из нас. Ощущая покой в душе, постоянно ссоримся, защищенно выходим на темные улицы «полунощной» страны, истощаем свою энергию в многообразном, но однотипном обществе.

У нас не было ребенка, тенденция на прирост населения остановилась, задумавшись, а не прекратиться ли. Мне казалось, она не страдала, что у нее нет детей. И любила чужих детей, как своих. Привязалась к дочери болеющей школьной подруги, опекала ее как родную.

В выходные я начисто забываю о внешних мировых тревогах.

Вижу сквозь ресницы яркий свет. На подоконнике голуби по-детски гулят. Словно очнулся в диковинном мире, и неприятные состояния на работе исчезли. Затрепыхались перья, гвалт, разбудили, черти. Приоткрыл окно, внезапно, но они, городские жители, лишь насторожились. Тогда я протянул костлявую когтистую руку. Они в панике вспорхнули.

Ах, да, у меня есть любящая женщина!

За дверью моего кабинета, в спальне она упрямо сидит на коврике перед свечой в позе йоги, как бы утверждая себя несмотря ни на что. Прикрыла ночной рубашкой ноги.

Я смотрю на нее через щель двери. В ней есть то, чего мне не хватает – определенность. Это угадывается в ее сплошном отрицании – существующей Системы, вульгарного окружения. В недовольстве мной, моей ленью заниматься домом. Но меня самого она, видимо, не отрицала.

Задвинув шторы, в тишине полумрака тоже делаю зарядку – придуманные упражнения, долженствующие увести в какое-то открытие, не очень мне понятное.

Внутренним взором пытаюсь увидеть логические и семиотические структуры, закодированные в теле. Разеваю рот в позе тигра, долго-долго, казалось, пасть вытягивается в бездну, как у бушменов, веривших, что их тела могут растягиваться в бесконечность. Или в нирвану. Массирую с нажимами глазные яблоки и наблюдаю там, внутри панораму иного мира – столбы света, сухое мертвое небо в мириадах покалывающих сиреневых огоньков (странно, что в разные дни картинки разные: вырастающие из глубины бесчисленные огненные круги, как от капель по воде, квадраты, феерические вспышки). Потом верчу головой, слушая в ушах звон, как в трубе; содрогаюсь от напряженных глотательных усилий, извиваясь всем телом, всем нутром и почти добираясь до мозга. И мелькает нелепое желание: как бы еще потренировать – физически – и мозги.

Мне кажется, что мешает тело, пределы отдельности, никак не могу взлететь. Та плоть, что еще со времен древних философов считалась чем-то ненужным, не для души. Не в ней ли надо искать источник равнодушия, предрассудков? Там – моя незавершенность отношений с моей подругой. «В сознании кроются желания тела», – говорит мой друг Олег.