Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

любой другой, от славянской до хазарской (!) в пушкинские времена, или – кельтской, в конце XX в., вели (и ведут) исследователей в тупик, очевидный прежде всего их современникам, а в неменьшей мере и следующим поколениям историков.

Выходы из такого тупика обнаруживались, раз за разом, с расширением круга источников и углублением проблематики, возвращавшейся к эпистеме и парадигме «норманизма» со все более спокойным отношением к «остроте» проблемы, и с углублявшимся представлением о многолинейной сложности этнокультурных взаимодействий древности (как и последующих эпох, вплоть до современности). Вряд ли случайно, поколение за поколением и век за веком, платформой такого «возвращения», очагом рождения новых концепций, «ассимилировавших» норманизм (и преодолевавших антинорманизм!), становился Санкт-Петербург.

И дело не только в устойчивости петербургской научной традиции «примата источника над концепцией» (Альшиц, 2001). Очевидно, глубинная взаимосвязь Санкт-Петербурга, в собственном его генезисе, с теми же «скандобалтийскими» процессами, что выводили Русь в IX столетии, а Россию – в начале XVIII в. на мировую и общеевропейскую арену, обусловливает способность к объективному и адекватному восприятию этих процессов. Без особой натяжки можно сказать, что сам по себе Санкт-Петербург, своим появлением и трехсотлетним существованием, представляет конечный и предельный аргумент, ultima ratio «норманской теории».

Неслучайно последовательные «антинорманисты» нередко приходят и к отрицанию «законности» существования Санкт-Петербурга в историческом и культурном пространстве России. Город, в котором триста лет концентрировались лучшие национальные ресурсы для продуктивного обмена с достижениями внешнего мира и создания новых, специфических российских (а не только исключительно петербургских) форм культуры, экономики, политической жизни, не раз за эти же триста лет пытались вывести за пределы русской истории. Начиная с проклятья царицы – Быть Петербургу пусту! – и включая трехкратное переименование города – в Петроград (1914–1924), Ленинград (1924–1991) и снова в Санкт-Петербург (с 1991 г. и до наших дней, надо надеяться, навсегда) – идет мучительное освоение очевидного, для непредвзятого сознания, факта появления этого «скандобалтийского» города в русском пространстве – как наивысшей ступени развития европейского урбанизма Нового времени, и при этом – урбанизма России.

«Феномен Петербурга» во всей его многолинейности взаимосвязей как в настоящем, так и в прошлом (на протяжении многих веков, предшествовавших появлению Санкт-Петербурга), вероятно, позволит понять, по мере вовлечения проблематики «петербургики» в общий контекст «скандобалтики» (вплоть до «варангики»), непростую, но безусловную логику исторического процесса с его начальных времен и до наших дней (Лебедев, 2001а; 2002: 3–5).

Исторический опыт и, в частности, опыт «петербургской научной школы» в неразрывном диапазоне от «скандинавистики» до «петербурговедения» востребован и реализован современной Россией буквально на подсознательном уровне. И это делает тем более привлекательным и, вероятно, значимым возвращение к опыту исторического исследования, опубликованного на заре советской перестройки 1980-х гг.

По сути же, мы обращаемся заново, с опорой и на новый, непосредственный опыт работы во всех Скандинавских странах (недоступной для автора на предыдущем этапе), и на актуальные исследования скандинавских и западноевропейских коллег, археологов и историков, к углубленному изучению исторической действительности отдаленного, но нашего общего прошлого народов стран Европейского Севера, той тысячелетней давности эпохи викингов, когда Европа становилась Европой, а в этой Европе Русью стала Русь.

I. Норманны на Западе

1. Экспозиция. Два мира

A furore Normannorum libera nos, o Domine!

(И от жестокости норманнов избави нас,

Господи!) Собор в Меце, 888 г.

Эпоха викингов для Западной Европы началась 8 июня 793 г. и закончилась 14 октября 1066 г. Она началась с разбойничьего нападения скандинавских пиратов на монастырь Св. Кутберта (о. Линдисфарн) и закончилась битвой при Гастингсе, где потомки викингов, франко-нормандские рыцари, разгромили англосаксов; те же тремя неделями раньше, 25 сентября 1066 г., при Стемфордбридже одержали победу над войском последнего из «конунгов-викингов», претендовавшего на английский престол норвежского короля Харальда Сурового (Хардрада).

«Послал всемогущий бог толпы свирепых язычников датчан, норвежцев, готов и шведов, вандалов и фризов, целые 230 лет они опустошали грешную Англию от одного морского берега до другого, убивали народ и скот, не щадили ни женщин, ни детей» – так под 836 г. писал в хронике «Цветы истории» Матвей Парижский (Стриннгольм, 1861: 14). В XIII в. христианская Европа все еще помнила опустошительные вторжения с Севера. И причиной тому была не только интенсивность, но и неожиданность натиска.

На исходе VIII столетия европейский континент представлял собой весьма неоднородную агломерацию племен, народов и государств. Римское наследие было поделено между тремя великими империями раннего Средневековья: Ромейской (мы ее называем Византией), Франкской империей Каролингов и арабскими халифатами (Мамлакат аль-Ислам).

Границы феодальных государств разрезали в разных направлениях бывшие римские владения. Арабы захватили большую часть Испании, африканские и ближневосточные провинции. Франки завладели Галлией, подчинили земли германцев (до Эльбы). Византия, уступив славянам Фракию и Иллирию, сохраняла господство над Малой Азией и Грецией и соперничала с франками за право обладать Италией.

Внешняя граница феодальных империй Европы проходила, рассекая континент с севера на юг, по Эльбе, верховьям Дуная, Балканам. В течение IX–XI вв. она постепенно выравнивалась и к середине XI в. примерно повторяла очертания традиционной римской границы, «лимеса», правда, продвинувшись кое-где на 500 км в глубь континента (рис. 3).

Рис. 3. Европа в IX–XI вв.

Эта линия разделила Европу на два разных мира. К западу и югу от границы сохранялись традиции христианской религии и церкви, авторитет императорской власти, иерархическая структура управления. Продолжали жить (даже после глубокого упадка) античные города, функционировали старые римские дороги. Колоны и сервы обрабатывали поля бок о бок со свободными франками и славянами – потомками завоевателей. Вожди варваров получили звонкие титулы императорских придворных и правили милостью христианского Бога. Ученые служители церкви наставляли высокорожденную молодежь в латинской и греческой премудрости, а монахи молились за спасение этого просвещенного мира. Сохранялась цивилизация классового общества, вступившего в феодальную формацию Средневековья.

К востоку и северу от имперских границ лежали необъятные пространства континента, покрытые девственными лесами, «мир варваров», barbaricum античной традиции. Здесь, до ледяных просторов океана, жили бесчисленные языческие варварские племена. Широкий клин степей, простиравшийся от Волги до Паннонии, служил просторным проходом, по которому волна за волной в сердце Европейского континента из глубин Азии вторгались кочевые орды: гунны, аланы, авары, болгары, венгры. Они стирали с лица земли своих оседлых предшественников, соседей, а затем и друг друга или гибли в борьбе с феодальными державами. Лишь последняя из этих волн, венгерская, смогла войти в семью народов Европы.

Вдоль границы степной зоны, обтекая ее, расселялись славяне. Они заполонили пространства слабеющей Восточно-Римской империи, вдохнув в нее новые жизненные силы; создали несколько недолговременных государственных образований, основанных на союзе с кочевниками: такими были Аварский каганат, разгромленный франками, и Болгарское ханство, быстро трансформировавшееся в славянское царство. Наконец в начале IX в. они создали свое первое феодально-христианское государство Великую Моравию: общеславянская культурная традиция, зародившаяся здесь, развивалась затем на протяжении многих столетий (Dekan, 1976: 175).

С севера