Сборник Забытой Фантастики №3 - Эдвин Балмер

которые мы прошли, и, поманив профессора Смиттона, провел его в свою каюту и закрыл дверь.

Когда мы закурили сигары, я сказал:

– Ну, профессор, что вы об этом думаете?

– Откровенно говоря, капитан, есть многие вещи, которых я вообще не понимаю.

– Например, об этом "Тоне", о котором они так много говорили, – сказал я, – и о том, как они могли так бегло заговорить по-английски.

– Ну, нет, – задумчиво сказал Смиттон, – кажется, я начинаю смутно представлять, к чему они клонили.

– Значит вы поняли ситуацию лучше, чем я, – сказал я.

– Нет, чего я не могу понять, – продолжал профессор, – так это того, что поддерживает этот купол из воды, и почему он сияет, как огненный опал, и что удерживает их хрустальный шар, и почему у них на головах оборки, и еще несколько подобных вещей. Но Тон… разве вы не заметили, что это слово постоянная в их языке? Дилатон – народ Тона. Тонмелек – эта их оборка. Они называют себя по своему естественному головному убору?

– Это вряд ли объясняет их огромное волнение, когда они обнаружили, что мы не знаем этого их Тона, – возразил я, – и почему они считали нас такими несчастными, потому что у нас не было вычурных головных уборов.

– Ах! Совершенно верно! – задумчиво произнес профессор, – но они также сказали "Эптона" и перевели это как "неправда". Я думаю, что у меня появилась телрия, – и он вскочил и начал возбужденно расхаживать по каюте. – "Тон" означает "истина". Они поклоняются какому-то богу или фетишу, который олицетворяет истину, и, естественно, они думают, что мы невежественная раса, потому что мы не последователи их религии.

– Но это не объясняет их внезапное владение английским, – возразил я.

– Совершенно верно! – сказал профессор.

Раздался стук в мою дверь, и в каюту заглянула мисс Фитцджеральд.

– Я помешала совещанию?

– Вовсе нет, – сказал я. – Пожалуйста, войдите и посмотрите, сможет ли ваша интуиция решить то, что для нашего более мужского разума черно, как чернила.

– В чем проблема, капитан? – спросила она, присаживаясь на край моего стола. Я объяснил, что мы с профессором обсуждали странных обитателей материка и пытались решить, что они подразумевают под словом "Тон".

Маргарет Фицджеральд посмотрела сначала на меня, а затем на профессора, ее глаза заблестели.

– Честно говоря, я знаю об этом не больше, чем вы, но, думаю, я смогла догадаться.

– И что это? – воскликнул я.

– То же, что вы сказали, когда я вошла, – ответила она,

– Ах! Верно, – сказал Смиттон.

– Но не совсем. Я думала о том, что сказал капитан. Он попросил меня использовать мою предполагаемую интуицию. Это оно. Интуиция. Тон.

– Клянусь небом! Вы правы! – воскликнул профессор. – Какое-то высокоразвитое чувство интуиции в сочетании с удивительной памятью и способностью рассуждать, которые позволили им понимать наш язык услышав однажды эти слова. Я в восхищении! Они умственные вундеркинды! Это объясняет их идею о том, что мы такие несчастные, потому что у нас нет их ”Тона".

– Я не думаю, что это объясняет все, профессор, – ответил я. – Я чувствую, что в этом простом слове "Тон" кроется какой-то более глубокий смысл. В этих людях есть что-то такое, что заставляет меня сказать, что если бы этот их Тон мог заставить меня полюбить их, полюбить не только физически, но и умственно и морально, я бы никогда не успокоился, пока не разгадал тайну.

– Я чувствую то же самое, капитан, – сказала мисс Фицджеральд. – Когда я читал им вслух, у меня было странное ощущение, как будто какая-то любящая, утешающая сила заключала меня в свои объятия, и казалось, что она исходит от Дилатонов. О! Я знаю, это звучит глупо, но я чувствовала себя так, как будто моя душа была в теплой ванне!

– Возможно, выбранная мной профессия делает меня менее восприимчивым к подсознательному впечатлению, чем вас и капитана Клинтона, – сказал астроном, – тем не менее, я должен признать, что испытываю полное доверие к этим Дилатонам и их добрым намерениям. Нам остается только ждать возвращения нашего друга Торона на закате.

– Верно! – сказал я вставая, – А теперь, мисс Фицджеральд и профессор, что вы скажете насчет ланча?

ГЛАВА

IV

Клендила

В течение всего долгого дня, пока солнце не приблизилось и не коснулось узкого морского горизонта, видимого в просвете на западе, нетерпеливые взгляды были постоянно обращены к гребню скал, обращенных к суше, ожидая возвращения дружелюбного Дилатона.

Внезапно раздался крик: "Они идут!", и мгновение спустя мы увидели хрустальный шар, летящий по воздуху прямо над уровнем плато. Он был намного меньше, чем тот, который мы видели в ущелье, но он блестел тем же потоком призматических оттенков и был оснащен той же экваториальной полосой и полярными выступами из красноватого металла, который, как впоследствии сказал нам Торон, был сплавом золота, меди и селена.

На несколько секунд "Зит" (так дилатонцы называли свои странные воздушные суда) неподвижно завис над обрывом, а затем с внезапностью, от которой у меня перехватило дыхание, с огромной скоростью устремился к кораблю, как будто выпущенный из какой-то невидимой пушки. Менее чем через десять секунд "Зит" завис над палубой, остановив свой стремительный полете так же внезапно, как он и начался. Затем "Зит" спускался с бесконечной осторожностью, пока его подвесные чаши не оказались на кормовой прогулочной палубе, где пассажиры освободили место для его приема.

Одно из хрустальных окон распахнулось внутрь, и в следующее мгновение на палубу ступил Торон, сопровождаемый девушкой Тороной, которую он назвал своей спутницей.

Они подняли руки в приветствии Дилатон и, улыбнувшись изумленной толпе мужчин и женщин той особенной лучезарной улыбкой, которая так характерна для всех этих людей, воскликнули: "Зелома! Добро пожаловать!"

Итак, как ты, несомненно, знаешь, Бенедикт (сказал капитан Клинтон), в века, предшествовавшие Посещению, люди мира, и особенно так называемых цивилизованных областей, руководствовались в своих действиях не столько разумом, сколько обычаями. Считалось признаком самой порочной дикости носить одежду для той цели, для которой она была предназначена, а именно для тепла, и люди носили самые необычные одежды, часто ужасно уродливые, просто потому, что они были, как мы привыкли говорить, "модными". В начале двадцатого века была очевидна здоровая тенденция избавиться