Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту - Цицерон Марк Туллий

2. Когда я излагал в своей речи, как я ждал твоего выступления и в каком заблуждении я был, речь моя показалась приятной, и даже немного посмеялись — не над тобой, а скорее над моим заблуждением и над тем, что я открыто и прямо признался в своем желании услыхать от тебя похвалу. Ведь высказанное мной желание, чтобы мои славные и великие деяния все же получили некоторую оценку из твоих уст, не может не делать тебе чести.

3. Ты пишешь «ввиду нашей взаимной приязни». Что ты считаешь в приязни взаимным, не знаю. Со своей стороны, полагаю, что оно в том, что получаешь и отвечаешь одинаковым расположением. Если бы я сказал, что я ради тебя отказался от провинции, то сам показался бы тебе легкомысленным; ведь к этому меня привели мои расчеты, и от этого решения я с каждым днем получаю все больше выгоды и удовольствия. Скажу одно: едва отказавшись на народной сходке от провинции, я начал думать, каким бы образом передать ее тебе. О жеребьевке между вами123 я не говорю ничего; хочу только, чтобы ты догадывался, что в этом деле ничего не было сделано моим коллегой124 без моего ведома. Вспомни остальное: как быстро я в тот день созвал сенат по окончании жеребьевки, как много я сказал о тебе, когда ты сказал мне, что моя речь не только была для тебя почетной, но и обидной для твоих коллег.

4. К тому же постановление, принятое сенатом в тот день, имеет такое вступление125, что до тех пор, пока оно будет в силе, моя услуга тебе не может быть тайной. Вспомни также, что я сказал о тебе в сенате после твоего отъезда, какие речи произнес я на народных сходках, какое письмо тебе написал. Сопоставив все это, рассуди, пожалуйста, сам, достаточным ли проявлением взаимной приязни в ответ на все это может показаться твой последний приезд в Рим126.

5. Ты пишешь о «восстановлении согласия между нами». Не понимаю, почему ты говоришь, что восстановлено то, что никогда не было нарушено.

6. Ты пишешь, что не подобало, чтобы «брат твой Метелл за свои слова испытал нападение». Прежде всего прошу тебя не сомневаться в том, что я весьма высоко ценю твои чувства и братскую любовь, полную преданности и привязанности. Затем, если я в чем-либо и выступил127 против твоего брата ради блага государства, то прости меня, ибо я предан государству так же глубоко, как кто бы то ни было. Если же я защитился от жесточайшего натиска с его стороны, то удовлетворись тем, что я совсем не жалуюсь даже тебе на обиду от твоего брата. Узнав, что он задумал и готовится обратить всю свою власть трибуна на мою погибель, я вступил в переговоры с твоей женой Клавдией и вашей сестрой Муцией128, приязнь которой ко мне, ввиду моих дружеских отношений с Гнеем Помпеем, я давно усмотрел во многом, — о том, чтобы они удержали его от нанесения мне этой обиды.

7. Однако он — я хорошо знаю, что ты слыхал об этом, — в канун январских календ нанес мне, консулу, сохранившему государство, такое оскорбление, какому никогда не подвергался ни один самый недостойный гражданин, даже занимая самую незначительную должность: по окончании срока моих полномочий он своей властью лишил меня возможности произнести речь перед народом. Однако его обида принесла мне величайший почет: так как он позволил мне только произнести клятву, то я громким голосом произнес самую истинную и самую прекрасную клятву, а народ также громким голосом поклялся в том, что я поклялся правдиво129.

8. Оскорбленный так тяжко, я однако в тот же день направил к Метеллу общих друзей для переговоров с ним об отказе от такого замысла. Он ответил им, что он не свободен, и в самом деле несколько ранее он сказал на народной сходке, что тому, кто свирепствовал над другими без суда130, самому не следует давать возможности говорить. Что за строгий человек и что за выдающийся гражданин! Он считал, что наказания, какому сенат, с согласия всех честных граждан, подверг тех, кто хотел сжечь Рим, убить должностных лиц и сенаторов и раздуть величайшую войну, так же достоин человек, избавивший курию от убийства, Рим от сожжения, Италию от войны131. Поэтому я оказал противодействие брату твоему Метеллу в его присутствии, ибо в январские календы я обсуждал с ним в сенате государственные дела так, чтобы он почувствовал, что ему предстоит бороться с смелым и стойким человеком. За два дня до январских нон, выступив с предложением132, он обращался ко мне с каждым третьим словом, угрожал мне, и у него, несомненно, не было иного решения, как опрокинуть меня каким угодно способом — не путем обсуждения и прений, а силой и нажимом. Не противопоставь я его безрассудству своего мужества и присутствия духа, — кто бы не решил, что я в бытность консулом проявил смелость скорее случайно, чем обдуманно?

9. Если ты не знал о таких мыслях Метелла по отношению ко мне, то ты должен считать, что брат скрыл от тебя весьма важное. Если же он посвятил тебя в некоторые свои замыслы, то я должен казаться тебе мягким и снисходительным, так как не требую от тебя никакого объяснения по этому поводу. И если ты понимаешь, что я взволнован не «словами» Метелла, как ты пишешь, а его замыслами и крайне враждебным отношением ко мне, то признай теперь мою доброту, если только слабость духа и распущенность в ответ на жесточайшую обиду должно называть добротой. Я никогда не высказывался против твоего брата. Всякий раз, когда обсуждался какой-нибудь вопрос, я, сидя, присоединялся к тем, кто, как мне казалось, склонялся к более мягкому решению. Добавлю также то, о чем я уже не должен был заботиться, но что я однако не воспринял тягостно и чему я, со своей стороны, даже способствовал, — чтобы мой враг, так как это был твой брат, был поддержан постановлением сената133.

10. Таким образом, я не «подверг нападению» твоего брата, но отразил нападение и не был, как ты пишешь, «непостоянен» по отношению к тебе, но проявил такое постоянство, что остался верен своему расположению, даже лишившись твоих услуг. В то самое время, когда ты в своем письме почти угрожаешь мне, пишу тебе в ответ: твою скорбь я не только прощаю, но даже высоко хвалю (ведь мои чувства говорят мне, как велика сила братской любви). Тебя же я прошу справедливо отнестись к моей скорби: если твои друзья подвергли меня резким, жестоким, беспричинным нападкам, то признай, что я не только не должен был уступить, но в таком деле имел право воспользоваться помощью твоей и твоего войска134.

Я всегда хотел, чтобы ты был мне другом, всегда трудился над тем, чтобы ты понял, что я твой лучший друг. Остаюсь в этом расположении и до тех пор буду оставаться, пока ты захочешь этого, и скорее из любви к тебе перестану ненавидеть твоего брата, чем из ненависти к нему испорчу наши благожелательные отношения.