Марсианский форпост - Сирил Джадд

— Он пошел на работу, — объяснила Анна. — Понимаешь, по-моему, ему стало стыдно, что он заснул и проспал самое главное. Я сказала, чтобы он ни о чем не волновался, а я за него подежурю. Ничего страшного, Тони, — мне и спать-то не хотелось.

— Это тебе спать не хотелось? После того, как ты двадцать шесть часов провела на ногах? Рассказывай сказки кому-нибудь другому! — Он изо всех сил старался быть суровым, но почему-то у него плохо получалось. — Значит, если я правильно понял, ты отправила Джима на работу, чтобы дать ему возможность похвалиться перед ребятами сыночком, потому что сна у тебя ни в одном глазу? Так же, кстати говоря, как у Полли и у этого мелкого огольца? Так вот, объявляю вам троим со всей ответственностью, что с этой минуты вам очень хочется спать… спать… спать… Надеюсь, вам все понятно, милые дамы?

Претворяя слова в действие, Тони решительно подхватил люльку и перенес ее в дальний угол, с удивлением попутно отметив, что женщины его не обманывали. Юный Кендро бодрствовал, вовсю дрыгал ручками и ножками и был, казалось, полностью доволен жизнью. Даже не пищал, что довольно странно для новорожденного младенца.

— Анна, давай-ка выметайся отсюда, — приказным тоном заявил Хеллман, поставил колыбель на пол и повернулся к роженице: — А тебе, Полли, даю десять минут, чтобы уснуть. Не заснешь сама, пеняй на себя — вкачу двойную дозу снотворного! Тебе никто не говорил, что после родов отдыхать надо?

— Ладно вам, доктор, — откликнулась Полли, решительно не желая воспринимать всерьез суровый вид врача. — Он такой милый… Честное слово, Тони! — С этими словами она повернулась на бочок, натянула одеяло и погрузилась в глубокий сон еще раньше, чем медицинский персонал покинул палату.

— Отправляйся домой, — сказал Тони, — а я тут себе сооружу что-нибудь на завтрак. Постой-ка, а ты вообще-то ела или так и просозерцала все утро?

— Спасибо, Тони, я перекусила немного, — с отсутствующим видом ответила Анна, но тут же встряхнулась, собралась и вновь превратилась в надежную и внимательную медсестру, которой по праву мог бы гордиться любой крупный госпиталь. — А как же Полли? Разве тебе не надо уходить? Должен же кто-то с ней остаться.

— Я позову Глэдис перед уходом. Ступай и ни о чем не беспокойся.

— Ну хорошо, уговорил, — насмешливо проговорила Анна, должно быть в отместку за его командирские замашки. — Только не надо меня подгонять. Сказала, уйду — значит, уйду. Кстати, ты не забыл о завтрашнем ужине?

— Даже смерть не сможет мне помешать прийти, — заверил он ее, улыбаясь.

Анна подошла к столу и вынула суточную продуктовую карточку из ящика, где они хранились.

— Вот, ты уже внес свою долю авансом, — сказала она, помахав кусочком пластика перед носом Тони.

— Никогда в жизни с такой радостью не расставался с наличностью, признался Хеллман.

Он проводил Анну к выходу и церемонно распахнул перед ней дверь. Он так и не сумел отучиться от этой привычки, не совсем уместной в атмосфере воинствующего равноправия полов, сложившейся в колонии. Лишь когда Анна скрылась из виду, он вернулся в комнату и только сейчас вспомнил о поставленном на плиту «кофе». Ясное дело, кофе давно выкипел! Теперь придется завтракать всухомятку. Ничего не поделаешь, сам виноват! Есть, однако, с каждой минутой хотелось все сильнее. Жаль, конечно, что вода на Mapce так дорого обходится, но и без кофе можно прекрасно набить желудок. |Порывшись в холодильнике, Тони обнаружил кастрюльку с овсянкой двухдневной давности, быстренько разогрел, не отходя далеко от плиты, и мгновенно умял прямо из кастрюли. Покончив с завтраком, он заглянул напоследок в палату к Полли, убедился, что она спит, вышел на улицу и зашагал к дому, где обитало семейство Поровски, чтобы найти Глэдис.

В свои четырнадцать лет Глэдис была самой старшей из детей колонистов, что неудивительно, так как среди взрослых не было никого старше тридцати пяти. Поэтому она занимала в иерархии колонии особое место, своего рода переходную ступеньку между статусом работника и «мальчика (или девочки) на побегушках», как, скажем, ее младшая сестренка. Она была достаточно взрослой, чтобы помогать кому угодно практически в любом виде деятельности, но все еще слишком юной, чтобы взваливать на ее плечи полную ответственность за порученное дело. Не найдя ее дома, Тони узнал, что девочка пошла к Джоан Редклифф посидеть с больной. Поскольку ему все равно нужно было навестить Джоан, доктор направился прямиком к дому Редклиффов.

Если уж им все-таки придется распрощаться с Марсом, в утешение можно будет привести хотя бы тот аргумент, что такой шаг почти наверняка спасет жизнь Джоан. С другой стороны, доктор не сомневался, что вынужденный отъезд разобьет сердце бедной женщины и сведет ее в могилу на Земле так же верно, как… Он и сам не знал, что сводило Джоан Редклифф в могилу на Марсе, но больная угасала буквально на глазах. Эта худенькая, миниатюрная женщина, его главная пациентка, готова была положить жизнь за процветание маленькой колонии. Она была прямо-таки без ума от Марса, в то время как Марс медленно, но безжалостно убивал ее.

Заболевание Джоан походило одновременно на острую аллергию, хроническую сердечную недостаточность и отравление грибами средней тяжести. Никаких грибов, естественно, не было и в помине, но Тони все равно не мог поставить диагноз.

Джоан слегла уже на второй день после того, как чета Редклифф прибыла на рейсовом корабле и влилась в дружную семью колонистов. Если Хеллману в ближайшие три недели так и не удастся найти радикальное средство, чтобы поставить ее на ноги, скорее всего, Хенку Редклиффу придется забирать жену и отправляться обратно со следующим кораблем. Тяжело вздохнув, Тони крепко закусил мундштук своей пустой курительной трубки, чертыхнулся шепотом, сунул трубку в карман и вошел в дом.

Пройдя в спальню к больной, он присел на краешек постели, поставил на стол свой черный саквояж с лекарствами и инструментами и спросил:

— Ну-с, как у нас сегодня идут дела, милочка?

— Не так, чтобы очень, доктор, — прошептала Джоан со слабой улыбкой, даже в таком состоянии не забывая первую заповедь колонистов: улыбайся, даже если хочется плакать! — Я все никак не могу нормально улечься. Такое ощущение, что я лежу не на простыне, а на целой куче хлебных крошек и речных ракушек.

Она вдруг закашлялась. Кашель был сухим, лающим, от него мучительно сотрясалось исхудавшее, легкое как перышко, тело несчастной. Сердце доктора сжималось от жалости и сочувствия, но он ничем не мог ей помочь.

Хлебные крошки и речные ракушки!

Иногда ему казалось, что болезнь поразила не только тело, но и мозг тоже. Порой бывало трудно разобраться в ее речах и определить, чем вызвано то или иное бессвязное высказывание — лихорадочным бредом либо прогрессирующей шизофренией.