Польские крылатые гусары - Радослав Сикора

Среди других, близких и дальних членов семьи, сражавшихся за Речь Посполитую и служивших ей, был его старший брат Марек, который погиб в битве под Батогом в 1652 году. Смерть в то время собирала обильную жатву среди польского рыцарства. В той самой битве под Батогом погибли девять членов семьи Стефана Чарнецкого – тогдашнего поручника гусарского, а впоследствии гетмана. Сам Чарнецкий своими делами заслужил быть увековеченным упоминанием в польском национальном гимне.

Стефан Чарнецкий происходил из небогатой шляхты, проживавшей в Чарнцах Сандомирского воеводства. У него было восемь братьев и только одна сестра. Будучи молодым человеком, он был послан в армию и сделал головокружительную карьеру. Вначале под крылом старших братьев – Мартина и Павла – он служил в легкой кавалерии и дослужился до звания поручника. За заслуги в Смоленской войне 1634 года он получил крупную награду – двести влук (польская мера площади, равняющаяся приблизительно 16,8 га) земли. Благодаря этому, а также своим военным талантам, он начал службу в гусарии. С данным видом войск он был связан с 1635 года до самой своей смерти в 1665 году. Со временем Стефан Чарнецкий дослужился до звания ротмистра собственной гусарской хоругви, однако это не было пиком его военной карьеры. Им стала номинация на титул гетмана польного коронного. Как ни парадоксально, смерть не прервала роста его популярности. Во время избрания нового короля в 1669 году шляхта двух воеводств жаловалась, что не может избрать умершего гетмана королем и предложила, чтобы им был избран воспитанный в военной школе Чарнецкого гусарский поручник Александр Поляновский. Это свидетельствует о престиже, каким пользовался не только сам Чарнецкий, но также и гусары вообще. Спустя три десятилетия Франсуа Полин Далерак писал: «Гусарский поручник его Королевской милости по фамилии Поляновский был среди кандидатов, претендующих на то, чтобы стать королем Польши, когда король Ян Казимир отрекся от престола. Отсюда можно сделать вывод, что в гусарах служат люди выдающиеся и достойные»[69].

Правда, выборы в 1669 году выиграл другой кандидат (Михаил Корибут Вишневецкий, сын Иеремии, героя войн с казаками), а не ученик Чарнецкого, однако Чарнецкий был удостоен впоследствии еще большей чести: в 1797 году была написана Мазурка Домбровского, которая с 1927 года является польским государственным гимном, в котором упоминается личность и заслуги Стефана Чарнецкого.

Слава… Как же был прав выдающийся прусский генерал Карл фон Клаузевиц, когда утверждал: «Из всех высоких чувств, какие наполняют людскую грудь в горячем вихре боя, ни одно чувство, и мы это признаем, не является таким мощным и длительным, как жажда славы и чести […]. Все иные чувства, какие могут быть более повседневными или могут казаться высшими […] не заменят, однако, амбиции и жажды славы»[70].

И как в открытом поле могла конкурировать с польским рыцарством крестьянская пехота, из которой «[…] ничего хорошего не может получиться, никакой военной славы, из рот сбегают, поскольку человек неизвестного происхождения не уважает того, что является воинской добродетелью, без которой никто не может ни рисковать жизнью, ни пренебрегать опасностями»[71].

Патриотизм и любовь к свободе

К сражениям польского шляхтича мотивировали также патриотизм и любовь к свободе. Вопреки кажущемуся противоречию, эти два элемента составляют одно целое. Свободу польскому шляхтичу могла предоставить только Речь Посполитая. Более нигде в Европе дворянин не мог чувствовать себя таким же свободным и независимым от власти, как в Польше[72]. Гордость от того, что он является свободным человеком, была одной из доминирующих черт шляхетского мышления. Польский шляхтич свысока смотрел не только на холопов или мещан, но также на дворян других европейских государств, которые со страхом сгибали спины перед своими правителями. Сражаясь за Польшу, польский шляхтич бился не только за свою семью и собственность, но и за имеющиеся у него в отчизне права, политические и экономические привилегии, отсюда и глубокий, настоящий патриотизм польского шляхтича, для которого государство было не каким-то абстрактным, чужим и репрессивным институтом, а гарантом его свобод. Польский шляхтич говорил, что «отчизна не в стенах, не в границах, не в имениях, а в возможности пользоваться правами и свободами»[73], и за такую отчизну сражался, жертвовал своим имуществом и жизнью. Делал он это по собственной воле, поскольку служба в польской армии была добровольной[74].

Идеология равенства и индивидуализм

В отличие от остальной Европы, где существовали высшие и низшие дворянские сословия, в Польше с политической точки зрения вся шляхта была равной. Это отражалось и на отношениях, царящих в так называемой национальной (польской) части войска, в состав которой входила гусария. Сегодня это может шокировать, однако раньше каждый товарищ конницы польской части войска, а соответственно каждый товарищ гусарской или панцирной хоругви был равен не только своему ротмистру, но даже королю. Именно поэтому такой товарищ не говорил «служу под командой» того-то, а говорил «служу с» (например, с Его Милостью Королем)[75]. Поэтому гетман высказывал товариществу свои пожелания на поле битвы, достаточно часто он формулировал их как просьбу, например «прошу Вас сдержать натиск»[76]. В 1559 году польский гетман высказал следующую рекомендацию: «Если бы даже ротмистр хотел предать или сдать замок, тогда товарищи должны ему совместно противостоять, связать его и арестовать, после чего дать об этом знать гетману и слушаться приказаний поручника; а если бы с арестом предателя была связана какая-либо опасность, тогда нужно зарубить его самим товарищам, а также зарубить каждого, кто его поддерживал, поскольку, в противном случае, их бы не оправдало то, что сдал замок ротмистр, а не они, поскольку они являются не слугами, а товарищами, без согласия с которыми ротмистр не имеет права ничего предпринимать»[77].

Ошибался бы, однако, тот, кто решил, что польская армия не имела военной иерархии. Такая иерархия существовала, однако отличалась от того, с чем мы имеем дело в современных армиях. Ошибался бы также и тот, кто утверждал, что идеология равенства шляхетского сословия основывалась на желание его представителей быть похожими друг на друга. Все обстояло совсем наоборот. Далеко идущий индивидуализм как шляхты, так и самого гусарского товарищества лучше всего был виден в одежде. Идея унификации формы была чужда гусарам вплоть до XVIII века. Мундиры долгое время ассоциировались с ливреями слуг, поэтому сначала в них начали одевать почтовую челядь[78]. Товарищи пришли к ношению формы в несколько этапов. Первой, носящей мундир гусарской хоругвью в Короне, была хоругвь Жевуских (конец 20-х