Фридрих Барбаросса - Фердинанд Опль

Напротив, ясно осознавая ситуацию, Фридрих сразу после кончины дяди вступил в предвыборные переговоры с князьями и вел себя точно так же, как это делал Конрад III в 1138 году, находясь, однако, при этом в более критической ситуации. Об этих переговорах можно судить не только по ряду привилегий и мероприятий, которые государь раздал и провел в течение нескольких первых месяцев своего правления. Их освещают еще два свидетельства, восходящие непосредственно к неделям, предшествовавшим выборам, и демонстрирующие его переговоры и контакты с самыми значительными князьями Империи. Уже через четыре дня после смерти своего дяди он имел беседу с епископами Гебхардом Вюрцбургским и Эберхардом Бамбергским «на берегу Майна» о новом порядке в Империи (colloquium … de reformando et componendo regni statu) — ясное указание на хлопоты о наследовании короны[80]. К этим переговорам был также, по всей вероятности, привлечен наиболее значительный государственный деятель своего времени Вибальд, аббат Ставло и Корвея[81]. Затем мы решительным образом расширяем наши знания о круге участников этих совещаний, обнаружив Барбароссу в эти дни в обществе архиепископов Генриха Майнцского и Арнольда Кёльнского, епископов Гебхарда Вюрцбургского и Гунтера Шпайерского, герцога Генриха Льва, пфальцграфа Рейнского Германа, нескольких графов и ряда других духовных лиц в качестве свидетелей в грамоте монастырю Альтебург, выданной в декабре 1152 года, в соответствии с ходом делопроизводства, но датируемой, без сомнения, февралем-мартом, то есть временем непосредственно перед королевскими выборами[82]. Таким образом, Барбаросса предпринимал значительные меры предосторожности ввиду предстоявших во Франкфурте избирательных дебатов.

4 марта 1152 года, собравшись в старинном дворце на Майне, князья начали споры о выборах нового короля. Лишь очень немногие имена участников этих выборов известны напрямую. Кроме архиепископов Генриха Майнцского, Арнольда Кёльнского и Хиллина Трирского других выборщиков следует искать среди участников предварительных переговоров, ведшихся в феврале. Слишком гармоничная картина выборов, которую рисует нам Оттон Фрейзингенский, острейшим образом контрастирует, прежде всего, с рассказом Гислеберта Монсского. Источник этот, правда, относится лишь к концу XII века. Следуя его описанию, из-за несогласия среди выборщиков и трех других могущественных князей — в них, прежде всего, можно предполагать Генриха Льва, Вельфа VI и, с меньшей вероятностью, Генриха Язомирготта — право вести выборы досталось швабскому герцогу. И он хитростью сумел исключить из них конкурентов. Каждому из своих противников во время тайных переговоров он обещал, что выберет его, если ему будет передано проведение выборов, но затем выбрал самого себя, подкрепив этот акт тремя тысячами приведенных с собой вооруженных рыцарей[83]. Ввиду резкого несоответствия обычному ходу королевского избрания — кандидат не мог «выбирать» сам себя, напротив, процедурой выборов руководил епископ Майнцский, — а также на основании новых исследований, которые ясно свидетельствуют о том, что Генрих Лев ни в коем случае не выступал во Франкфурте в качестве альтернативного кандидата, суждения Гислеберта следует считать, по меньшей мере, весьма сомнительными[84]. Подобный насильственный образ действий со стороны Барбароссы можно с полным правом поставить под вопрос. Правда, и к «классической» картине Оттона Фрейзингенского следует сделать некоторые дополнения.

Прежде всего, отметим интенсивную подготовку собственного избрания — проведенные швабским герцогом в феврале, после смерти Конрада III, переговоры, которые вновь демонстрируют большой политический талант Штауфена. Только благодаря этой динамичной прелюдии, этой подготовке поля битвы, ему удалось стать к 4 марта 1152 года наиболее выгодным кандидатом на императорский престол. Засвидетельствованное современниками сопротивление Генриха Майнцского избранию Барбароссы во Франкфурте не стало — ввиду широкой поддержки последнего — серьезным препятствием. Что действительно сыграло роль — и в этом Оттон Фрейзингенский совершенно прав, — так это родственные связи Барбароссы с двумя крупнейшими знатными домами Империи: Штауфенами и Вельфами. Его позиция определялась политикой компромисса, которую он демонстрировал уже в сороковые годы XII века и которая впервые после многих лет смуты вновь давала обоснованную надежду на всеобщий мир, на столь долго ожидаемый порядок.

При рассмотрении столь решающего события в жизни Фридриха Барбароссы вновь возникает исторический интерес к проблеме личности, сущности и характера теперь уже ставшего королем Штауфена. Избрание королем не только завершило собой его молодость — оно поместило его в рамки совершенно новых отношений и поставило перед решением новых задач огромного масштаба и сложности. Прежде мы уже имели случай привести свидетельство, восходящее к весне 1152 года, — известное письмо Вибальда, аббата Ставло, к папе Евгению III, которое содержит краткую характеристику Барбароссы[85]. В связи с этим исчерпывающие описания дошли до нас в продолжении «Деяний Фридриха» Оттона Фрейзингенского, написанном Рагевином, и в историческом сочинении уроженца Лоди Ачербо Морены. Пусть отчасти и ориентированные на античные и каролингские образцы, но в высшей степени реалистичные, эти характеристики монарха из рода Штауфенов дают нам объемное и многоплановое изображение его личности.

Рагевин пишет[86]:

«Божественный император Фридрих отличается, как говорит один писатель о Теодерихе, своим характером и внешностью, так что его ценят и признают даже те, кому лишь изредка приходилось вступать с ним в доверительные отношения. ‹…› его характер таков: ни похвала, ни зависть к его господствующему положению не способны нанести ему вред. Он хорошо сложен, ростом он ниже, чем самые высокие, но выше, чем люди среднего роста; его волосы светлые и немного вьются надо лбом, уши едва прикрыты ниспадающими волосами, так как брадобрей из уважения к чести империи периодически подстригает ему волосы на голове и бакенбарды. Его взгляд острый и пронзительный, нос красивый, борода рыжая, губы тонкие, и широкие уголки губ не увеличивают их, а его общий вид приветливый и бодрый. Прекрасный ряд зубов напоминает белый снег. Кожа на горле и на не толстой, но достаточно мошной шее молочно-белого цвета и иногда покрывается юношеским румянцем; это происходит по большей части не от гнева, а от стеснительности. Плечи несколько высоко посажены, в коротких чреслах чувствуется сила, бедра на сильных икрах выглядят благообразно и достойно мужчины. Походка его твердая и размеренная, голос звучный и все телосложение мужественное. Благодаря такому внешнему облику он внушает уважение и почтение как стоя, так и сидя. У него хорошее здоровье, лишь иногда он страдает кратковременной лихорадкой[87]. Он любит войны, но только затем, чтобы потом добиться мира; сам он в делах основателен, в совете в высшей степени рассудителен, благосклонен к просителям и снисходителен к ищущим милости. О его повседневных занятиях, кроме тех, что протекают в доме, следует сказать следующее: ранним утром один или с совсем небольшой свитой он посещает всеобщую молитву в базилике или своего священника. ‹…› Он настолько уважает богослужения, что те часы, когда молятся богу, почитает приличествующим молчанием, и в это время никто не отваживается тревожить его каким-либо делом. Когда же он после молебна или мессы прикладывается к святым мощам, то посвящает остаток утра делам управления. Когда же он отправляется на охоту, то никому не уступает в искусстве обучать, испытывать и пользовать лошадей, собак, соколов и подобных им птиц[88]. Во время охоты он сам натягивает лук ‹…› Какую цель ему выберешь, туда он и попадет. При приеме гостей господствует следующий обычай: королевский достаток, но так, чтобы не могли пожаловаться ни умеренность на чрезмерное изобилие, ни голод на скаредность. При играх он оставляет в стороне королевскую серьезность, и его темперамент таков, что надменность не несет угрозы, а строгость не доходит до кровожадности. Своим домашним он не грозит, когда обращается к ним, не пренебрегает их советом и при обнаружении преступления не увлекается преследованием преступников. Писания и деяния старых королей он ревностно исследует. Подаяние бедным он раздает собственноручно, десятину из своих доходов он, имея искреннее чувство веры, жертвует церквам и монастырям[89]. Своим родным языком он владеет очень хорошо, но по-латыни лучше понимает, чем говорит. Он одевается по обычаю своего отечества, не расточительно, не роскошно, но и не слишком просто… Хотя он столь многого достиг в расширении Империи и постоянно посвящал себя этим занятиям, он во многих местах начал многочисленные постройки, служащие к украшению и к благу Империи, и некоторые закончил, но большую часть забот он обращал на благочестие»[90].