Последний конвой. Часть 2 (СИ) - Саморский Виктор Романович Samorsky

Забулькала темная жидкость из грязной бутылки, сказывался опыт: почти в полной темноте разливающий не ошибся ни на грамм, нацедил ровно полстакана.

— Точно, как в аптеке!

Извечный философский вопрос — стакан наполовину пуст или наполовину полон?

А ведь в жизни все намного прозаичнее, — размышлял Петр, — это же просто полстакана вонючей сивухи.

— Глотай, не капризничай. Пьяному подыхать будет проще.

Пахнуло суррогатным алкоголем, настоянном на сухих дубовых ветвях. Петр не стал отказываться, протянул руку, взял стакан двумя пальцами и, стараясь не выдать гримасой отвращения, быстро опрокинул в себя. Почему-то не почувствовал ни запаха, ни вкуса отвратительного даже на вид пойла. Шмурдяк провалился в пустой желудок и вызвал сильное жжение внутри. Немного задержал дыхание, потом шумно выдохнул и, не удержавшись, скривился.

— Сейчас согреешься, — беззубым ртом прошамкал Крот. На долю секунды отсвет молнии выхватил из темноты его греческий профиль на фоне ржавой облезлой бочки. В небе еще раз полыхнуло, и площадь накрыл чудовищный раскат грома. Захотелось закрыть глаза и втянуть голову в плечи, как будто это могло помочь преодолеть первобытный страх.

Теплее не стало, просто к ознобу присоединилось ощущение легкой дурноты.

— Закуси, — та же рука протянула несколько раз аккуратно надкушенное с уголков и порядком раскисшее рыбное печенье. Тошнота резко усилилась. Петр покачал головой и отвернулся, чтобы остальные не смогли разглядеть в свете пляшущих языков костра его брезгливое выражение лица.

Страха не было. А было ощущение какой-то нереальной и абсолютной вселенской пустоты. Словно его душа умерла, осталось только одинокое безмозглое тело, которое мыкается по свету в полной бессмысленности и отчаянии. Жизнь окончательно потеряла смысл.

— Все вы сдохнете!

Компания подобралась разношерстная: бывший преподаватель литературы, дворник предпенсионного возраста, совершенно седой водитель троллейбуса, последний раз выходивший в рейс два десятка лет назад, безработный экономист из соседнего подъезда, подвизавшийся работать помощником каменщика на стройке, которая опять встала. На этот раз, наверное, навсегда…

Тех, кто сидел чуть дальше, не разглядеть в темноте, но лица по большей части незнакомые. Хотя, ведь все раньше жили поблизости, в пределах пары кварталов от площади. Могли иногда встречаться на улице, почти наверняка вместе стояли в очередях на выдачу продуктов.

Долгое и бессмысленное балансирование на самом краю пропасти, и закономерный финал — дождь, грязь, рваные вонючие шмотки и полная жопа впереди.

— Ополченцы, бля. Стадо безмозглых баранов на бойне.

Спорить не хотелось, в чем-то голос был прав.

— Задолго до катастрофы, — вдруг раздался незнакомый голос из темноты, — смотрел я по телику передачу про одного индийского йога Амар Бхарати. Жил он в Индии, работал обычным клерком, имел жену и троих детей. И все у мужика в жизни было нормально, пока однажды его не переклинило на религиозной почве. Короче говоря, решил он посвятить свою жизнь богу Шиве. Молился, постился, или что они там делают в Индии? Короче, медитировал по многу часов в день, славил Шиву и все такое. Работать стало некогда, жена ушла, забрав с собой детей. Сердобольные соседи иногда подкармливали чудика, чтобы от голода не помер. Как никак — садху, святой аскет, почти что полубог. Прошло года три — четыре, и стало Амару этого недостаточно. Решился он самый важный шаг в своей жизни, взял и поднял вверх руку.

Рассказчик ненадолго замолчал, и все пространство вокруг вновь заполнил всепоглощающий шум дождя.

— Зачем? — не выдержав гнетущей тишины, спросил Крот.

— Было у них в Индии такое понятие — «урдхаман тапасья». Это такой вид служения, когда часть собственного тела садху жертвуется богу. Считается, что аскетическая практика очищает не только самого йога, но и коллективную карму общества. Амар долго страдал от невыносимой боли, но руку так и не опустил. Со временем она отсохла, превратившись в обтянутую кожей кость…

Всем паломникам и корреспондентам йог говорил, что делает это ради мира во всем мире. Жертвует частью собственной плоти, почти так же, как взошедший на крест во имя очищения от грехов человечества Иисус.

— Ну и как, помогло? — прошамкал Крот.

— Не знаю, — честно ответил рассказчик, — но пока был жив Амар, больших войн на планете не случилось. Так только, по мелочи… Видимо, с тех пор накопилось у человечества грехов немало, раз бабахнуло во всю силу и мощь.

— Бред! — коротко и емко охарактеризовал рассказанную байку Крот, — бог дал человеку бессмертную душу и великолепное тело, которое тот намеренно покалечил во имя глупых предрассудков. Вот если бы он потом сумел эту руку оживить, я бы еще поверил в святость монаха. А так… обыкновенный позер, хвастун, да к тому же еще и мазохист.

Он разочарованно вздохнул.

— А вот и не бред, — возразил кто-то сидящий еще дальше во мраке ночи, — они таким образом стремятся навсегда вырваться из круговорота колеса Сансары. Разорвать цепь бесконечных воплощений и слиться с богом в единое целое.

— И делают это, накурившись марихуаны, — добавил очкарик, совсем недавно разливавший по стаканам чемергес, — что конечно же, не ради собственного удовольствия, а исключительно в религиозных целях.

Разговор как-то сам собой стих, и собеседников вновь накрыл глубокий шум дождя. Изрядно коптя дизелем и разбрызгивая лужи, мимо протарахтел облезлый грузовик с рваным брезентовым тентом на кузове, притормозил в конце улицы возле полуразрушенного здания местной комендатуры. Из кабины бодро выпрыгнул молоденький чекист в новенькой форме. Разглядев замок на дверях, развернулся и потопал по лужам к баррикаде. Приблизившись, скользнул равнодушным взглядом по мокрым, грязным, насмерть перепуганным лицам собравшихся тесной кучкой людей.

— Кто старший?

Среди ополченцев прошел невнятный ропот, некоторые даже начали неохотно подниматься, хотя их никто не принуждал. В темноте негромко и сдавлено матюгнулись, но продолжения не последовало.

— А вот и начальство пожаловало.

Дождь продолжался, словно в небесной канцелярии окончательно и бесповоротно прохудились небеса. Форма чекиста темнела прямо на глазах, что было подмечено с некоторой долей непроизвольного злорадства. Мы тут мокнем уже пару часов, а этот молодой крендель ошивается неизвестно где.

Неожиданно вперед шагнул невысокий, сильно прихрамывающий толстяк в рваной телогрейке:

— Ну, я старший буду. И чо?

— Фамилия?

Толстяк равнодушно пожал плечами:

— Кузьмин.

Чекист молчал, ожидая продолжения.

Вышла небольшая заминка, словно говорящий забыл собственное имя и мучительно старается его припомнить.

— Лешка меня зовут. — толстяк снова замялся, потом быстро поправился, — Алексей Дмитриевич. Кличут Кузьмой.

— Ясно, — нахмурился чекист.

Что ему вдруг стало понятно, осталось для всех непостижимой тайной.

— Сколько вас?

— Шестнадцать человек.

— Добровольцы?

— Так точно!

— Суицидники, — едва слышно прошипел кто-то из темноты.

— Отставить разговорчики, — чекист резко вскинул голову, старательно вглядываясь в темноту. Прожектора были нацелены на дорогу по ту сторону баррикады, разглядеть говорящего ему не удалось. Остряк самоучка мгновенно притих и больше признаков жизни не подавал.

— Все местные?

— Так точно!

— Подходить к грузовику строго по одному. После этого необходимо громко и четко назвать свою фамилию и адрес, получить оружие, боеприпасы, расписаться в ведомости. Понятно?

— Так точно!

— Всем все понятно?

— Так точно! — нестройный хор осипших голосов. Кто-то не прочувствовав момента, вякнул «ясно-понятно», но чекист пропустил нестроевую разноголосицу мимо ушей.

— Кузьмин, вы первый. Получить оружие!

Водитель откинул ободранный борт грузовика, ловко запрыгнул внутрь, присел на корточки, развязал тесемки и откинул мокрый край рваного и многократно простреленного брезента. Сильно хромая, толстяк двинулся к грузовику первым, остановился, не дойдя пару шагов, откашлялся и по уставно четко доложил: