Жизнь вдребезги - Буало-Нарсежак

— Замолчите! — вырвалось у Дюваля.

Он вернул фотографию, которую брезгливо держал кончиками пальцев, словно боялся запачкаться. Нотариус просто мучился сердечностью.

— Я искренне рад за вас, мсье Дюваль. Для вас теперь начинается новая жизнь.

Дюваль его не слышал. Он чувствовал, как липкий пот заливает ему живот и спину. Нотариус обогнул письменный стол и подошел к нему вплотную.

— Вы потрясены, не так ли? Это пройдет. Внезапный поворот судьбы — это как любовь с первого взгляда. В один миг вы становитесь другим человеком. Но в первый момент бывает больно.

Он присел на подлокотник кресла, сочувственно коснулся плеча Дюваля.

— Да к тому же вам не стоит терять голову… На первый взгляд пятьсот миллионов — это много. Но если подумать… Немало найдется коммерсантов, артистов, писателей, президентов компаний побогаче вас… Только в здешних краях я мог бы назвать десятки имен, не будь я связан профессиональной тайной… Богатство — не такой уж закрытый клуб, как принято считать… Сами увидите. К этому быстро привыкаешь… Если хотите, мы могли бы обсудить кое-какие мелочи…

— Нет, — вымолвил Дюваль, — нет… После… Уладьте все сами… Я вам доверяю…

— Благодарю. Но вы мне еще понадобитесь… Потребуется подписать некоторые бумаги… Конечно, торопиться некуда. Но все же я бы предпочел покончить с этим поскорее, ответственность слишком велика.

Пятьсот миллионов! От этой цифры голова Дюваля раскалывалась, словно от мигрени.

— Я пошлю в контору Гиббсона каблограмму. При переводе денег не должно возникнуть никаких трудностей. И не это меня волнует, я уже думаю о размещении капитала… Как вы распорядитесь своими деньгами, мсье Дюваль?

Нотариус закурил сигару и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Дюваль не сводил глаз с его приземистой фигуры, которую плотно облегал темно-синий костюм. Словно все происходило в кино… Один персонаж — юрист — рассуждает о чем-то, а другой — тот, что, сидя в кресле, время от времени проводит рукой по лицу, — молодой американец по фамилии Хопкинс… Но на самом деле — это он, Дюваль.

— Вы женаты? — осведомился мэтр Фарлини. — Да… Так у меня и записано… Но на каких условиях?

— Совместного владения имуществом…

— Ах так! Но в таком случае, если позволите так выразиться, мадам Дюваль тоже является получающей стороной. Кстати, вам ведь известно содержание закона? Все свободные деньги подпадают под совместное владение супругов, даже те, что получены по наследству. Чтобы это имущество считалось вашей личной собственностью, оно должно выступать в материальной форме — например, недвижимости… Все это мы обговорим в другой раз — я вижу, вам сейчас сложно разобраться, да это и понятно. Лишь бы нам не наделать ошибок.

Все, хватит! Дюваль не мог больше слушать. Ему хотелось пройтись, затеряться в толпе, очутиться среди осязаемых людей, увидеть что-то реальное. Здесь он чувствовал себя как во сне. Словно его накачали наркотиками. Ему нездоровилось.

— Вы думаете продолжать работать? — поинтересовался нотариус.

— Сам не знаю… Извините… Ничего-то я не знаю. Даже не знаю, кто я такой!

Мэтр Фарлини дружески взял его под руку.

— Вы богатый человек, с чем я вас и поздравляю… Ступайте-ка домой. Поделитесь с мадам Дюваль доброй вестью. Но смотрите!..

Он открыл было дверь, но тут же притворил ее снова.

— Смотрите!.. Не говорите ничего даже хорошим знакомым. Прежде всего, потому, что многие станут вам завидовать… И потом, остерегайтесь тех, кто не прочь подзанять деньжат. Деньги — это как варенье. Они привлекают мух. Ах да! Совсем забыл.

Он вернулся в кабинет вместе с Дювалем.

— И у меня уже голова идет кругом… Хотите получить задаток?.. Выписать вам чек?

Дюваль тут же подумал об общем с Вероникой банковском счете. Если он внезапно возрастет, пусть даже на сравнительно ничтожную сумму, это привлечет ее внимание.

— Нет-нет, — отказался он. — Нет. Только не сейчас. Мне ничего не нужно.

— Не стесняйтесь… Я всецело в вашем распоряжении. Зайдите еще разок в конце недели. У вас будет время подумать, а я успею принять необходимые меры. А сейчас ко мне должны прийти. Прошу меня извинить.

Он проводил Дюваля до дверей лифта, тепло пожал ему обе руки.

— Я так рад, мсье Дюваль! Вот видите! Зло не всегда торжествует.

И он улетучился, словно ангел-хранитель, когда лифт начал спускаться. А слегка оглушенный Дюваль снова очутился на улице. Он запамятовал, куда поставил свою малолитражку. Никак не мог отыскать ключи. Ему хотелось пить. Но уже сжималось сердце и на глазах выступали слезы от какого-то сильного чувства — не то от счастья, не то от тревоги. Поднявшись по проспекту Жана Медсена, он уселся на террасе кафе.

— Кружку пива!

Там-то он и познал истинную радость. Словно он и не существовал прежде. А теперь вот очутился здесь, такой устойчивый, налитой, подобно дереву, вросшему корнями глубоко в землю, и все звуки внешнего мира отзывались музыкой в его душе. Пока он не очень ясно представлял себе, как далеко простирается его новая власть. Он только знал, что может, если захочет, просидеть здесь хоть до темноты и никто теперь не властен над ним, ибо отныне он избавлен от графиков работы, сеансов массажа, от самого мсье Жо… Как знать, возможно, он перестанет быть себе врагом. Что, если это умиротворение, это изумительное ощущение покоя продлится долго? Пиво было свежим. Проходившие мимо женщины казались ему хорошенькими. Он проводил взглядом огромную спортивную машину. На сколько потянет такая штучка? Четыре, пять миллионов! И он предался игре, исполненной для него мучительной услады: стал прикидывать, сколько стоит та или иная вещь, и думать: «Я мог бы себе это позволить!» Он слишком хорошо помнил свое детство, отравленное неисполненными желаниями; его протянутая рука вечно натыкалась на стекло витрины. «Ну, пошли! — тянула его мать. — Сам ведь знаешь, нам это не по карману!»

— Официант, пожалуйста, еще кружку.

Все неприятные вопросы он откладывал на потом. А сейчас у него — медовый месяц со свалившимся на него состоянием. Его свадьба! Приобщение к чему-то еще более возбуждающему, чем само сладострастие! Ему бы уснуть, сжимая свою радость в объятиях, обладать ею, укачивать у самого сердца. Ему бы сейчас лучше закричать, запеть, чем давиться молчанием. Если бы только он мог на кого-то излить свою любовь!

Дюваль расплатился и вышел. Пять часов вечера. Толпа заполонила тротуары. Бесцельно побродил по городу, борясь с противоречивыми желаниями: вернуться в Канны? снять номер в Ницце? Он пытался думать об этом, разглядывая витрины, и вдруг, внезапно решившись, зашел в табачный магазин.

— Я хотел бы купить зажигалку.

— Для подарка? — спросила продавщица.

Он постеснялся ответить: для себя.

— Да-да. Для подарка. Хотелось бы что-то стоящее…

Он немного стыдился себя самого. И в то же время его охватило почти лихорадочное возбуждение. Продавщица предложила ему всевозможные зажигалки, показала, как они работают.

— Вот эта очень красивая. Из чистого золота. Прекрасный подарок.

— Сколько она стоит?

Эти слова вырвались у него помимо воли. Слишком часто случалось ему их произносить!

— Триста пятьдесят франков.

Невольно он подумал: «Слишком дорого». И рассмеялся.

— Правда, красивая? — спросила продавщица.

— Да. То, что нужно.

На что ему зажигалка? А не проще ли ни о чем не думать? Раз в жизни поддаться искушению. Без всякой задней мысли. Без сожалений. И все же он еще колебался.

— У нас есть и другие модели, — сказала продавщица.

— Нет-нет. Я возьму эту… Заворачивать не надо.

И он взял зажигалку в руки.

— Но для подарка, — настаивала продавщица, — все же лучше…

Сжимая зажигалку, он выписал чек и поспешно вышел. Почему-то сильно билось сердце. Он разжал пальцы. На ладони, как самородок, сверкала зажигалка. Дюваль остановился и зажег сигарету. Огненный язычок был вытянутым, синим у основания, а повыше — желтым и дрожащим, словно пламя восковой свечи. В детстве мать водила его в церковь; нередко она покупала свечки, и он забавлялся, неловко накалывая их на железные колышки, и следил, как они горят, пока она шевелила губами, шепча бесконечные молитвы. И вот теперь, возможно, в память о ней он зажег свою зажигалку из чистого золота.

Идя по бульвару Виктора Гюго, он искал свою машину; он приметил ее издалека — выцветшая, изношенная, она притулилась между «мерседесом» и «мустангом». Нет, он не продаст свою верную старушку. Он даже не станет менять образ жизни. Из-за Вероники. Потому что отныне существовала проблема: Вероника. И не стоит закрывать на нее глаза.

Он сел в машину, закурил очередную сигарету, снова полюбовался зажигалкой и тронулся в сторону бульвара Променад.