У стен столицы - Семен Кувшинов

Раненого Карповича отвезли на попутной подводе в деревню Дьяково, где стояли наши тылы. Сами вновь направились к передовой. Только добрались до поляны, как вдруг около нас засвистели пули. Со всех ног рухнули в снег. Наверное, наши черные шинели резко выделялись на белом поле. И тем не менее было непонятно, кто стреляет в нашем тылу. При малейшем движении выстрелы повторялись. Догадались — это работа немецкого снайпера, „кукушки“. Стреляет издалека, с дерева. Решили рывком преодолеть открытое место, добежать до густого ельника. У самого ельника Коля Клековкин упал: его сразила пуля. Он нашел еще силы вползти в самую чащу. Сильный был, бывший штангист. Тут мы повстречали матросов из лыжной роты, указали им на место предполагаемого размещения „кукушки“. Позже я слышал, что и „кукушка“ откуковала: сбил ее кто-то. Вот так учились мы на ходу, порой ценой собственной крови и жизни.

Перед атакой Языкова капитан Голяко приказал нашему взводу произвести ночную разведку, войти в соприкосновение с боевым охранением врага, захватить „языка“. Подошли близко к деревне. На этот раз наши черные шинели помогали: на фоне темного леса нас было трудно увидеть. Столкнулись мы с гитлеровцами внезапно. Вернее, увидели друг друга одновременно и одновременно открыли огонь. Гитлеровцев было меньше, чем нас. Перебегая от сосны к сосне, мы решили замкнуть в кольцо захватчиков и хоть одного из них взять живым. Но недалеко оказалось еще одно охранение врага, в распоряжении которого были минометы. Нас обстреляли. Командир приказал взводу отойти. Отошли, рассредоточились, долго вели перестрелку. Потерь в этом ночном поиске не имели. Но все мы, что называется, понюхали пороха, стали теперь уже обстрелянными.

И когда у села Языкова морякам нашего батальона дали команду подняться в атаку, встали, не колеблясь и не кланяясь пулям, все, как один человек. Огонь фашисты вели плотный, но бросок наш был стремительным. С ходу ворвались в Языково. Тех фашистов, кто сопротивлялся, заставили замолчать. Зло брало только оттого, что кое-кому из фрицев удалось унести ноги, спастись бегством. Но, может, именно поэтому мы тщательнейшим образом обыскивали избы, сараи, погреба.

Я побежал к сараю, который стоял у края дороги. Обе половинки двери были распахнуты, сарай был набит сеном. Мое внимание привлекло то, что сюда вели следы немецких кованых сапог. На бегу бросил гранату. Она взорвалась у входа. Я крикнул что-то вроде „выходи!“ или „руки вверх!“ по-немецки (пригодилось знание языка, полученное в средней школе). В сене кто-то закопошился, и затем из норы вылез тощий немецкий ефрейтор. То ли от страха, то ли от холода его била дрожь. Я приказал ему следовать по дороге. Гитлеровец произносил какие-то нечленораздельные фразы, возносил руки к небу, спотыкался. Тут я заметил, что от фрица несет спиртным.

Оказывается, как только гитлеровцы завидели наши атакующие цепи, получили приказ принять изрядную дозу шнапса (водки) для „храбрости“. Вот из чего, прозревал я, черпает „стойкость“ хваленое фашистское войско. Из цистерны сивушной».

…Это будет потом. 27 лет спустя. Дочери погибшего капитана Голяко — Галине (в то время ей было несколько месяцев) пришлют документы отца, она передаст их в краеведческий музей и получит оттуда вот это письмо: «Приморский краеведческий музей имени В. К. Арсеньева выражает глубокую благодарность т. Пересторониной Галине Аркадьевне за передачу в дар музею ценных материалов своего отца Голяко А. Н. Ваши материалы представляют большую ценность и будут экспонированы в зале „Приморье в годы Великой Отечественной войны“. Они помогут еще лучше воспитывать нашу молодежь в духе патриотизма, преданности и любви к своей Родине».

Галина Аркадьевна, ныне секретарь-машинистка в конструкторско-технологическом бюро в городе Владивостоке, в числе других документов передала музею письма однополчан отца, свидетелей его фронтовой жизни и геройской смерти, вырезки из газет. Воспроизведем лишь один документ — газетную заметку с действующего фронта о том, как погиб капитан Голяко.

«— У него сердце было золотое, — тепло и скорбно сказал комиссар Бобров и задумался, опустив голову. Видно, на мгновение возник перед ним образ невысокого человека с русыми волосами, с открытым улыбающимся лицом. — Веселый и горячий был этот человек…

…Дело происходило у села Языково. Капитан Аркадий Николаевич Голяко вел свое подразделение в бой — первый бой, в котором участвовали его люди и воины других подразделений. Все существо офицера было охвачено страстным желанием как можно скорее добраться до той горки, на которой раскинулось село. Гитлеровцы превратили его в сильно укрепленный опорный пункт сопротивления. Фашисты стреляли из подвалов, с чердаков, из окон домов. Продвижение батальона приостановилось.

Голяко упал в сугроб, стиснув зубы, слушал, как содрогается и ухает земля под ним. „Только бы не сдрейфили ребята!“

С этой мыслью он встал, сделал рывок вперед. Оглянулся — и гордая радость охватила его. Нет, не сдрейфили те, за кого он отвечал своей командирской честью. Вот поднялись двое, согнувшись и держа винтовки, также побежали вперед. За ними еще несколько… Вот снова зачастил наш пулемет, прикрывая наступление…

Командир 2-го батальона 71-й отдельной морской стрелковой бригады капитан А. Н. Голяко.

Атакующие цепи вплотную подошли к оврагу, на противоположном склоне которого виднелись сараи и заметенные вьюгой плетни. Залегли. Оставался последний бросок — самый решительный и необходимый. Из-за сараев, плетней, домов вели огонь немцы. Морозный воздух, пронизываемый пулями, гудел.

Голяко сдернул зубами варежку, сунул руку за пазуху, доставая из грудного кармана запал к гранате. Замерзшие пальцы нащупали бумагу. Письмо. Капитан писал жене и своей маленькой дочке, чтобы они не беспокоились о нем, он жив и здоров и выполняет свой долг перед отечеством. Письмо осталось неоконченным. „Ничего, после боя допишу. А если погибну…“ Но мысль эта, на мгновение скользким холодком обдавшая сердце, пропала без следа. Так много сейчас большой жаркой жизни было в его молодом теле, столько накопилось в нем ненависти к врагу… Разве мог умереть капитан Голяко?

Он сорвал с головы ушанку, рывком расстегнул новенький, недавно полученный полушубок, поднялся во весь рост, закричал громко, зовуще…

Проваливаясь в снегу, с гранатой в руке, он бежал под уклон, а вслед за ним, обнажив штыки, бежали, прыгали, скатывались в овраг десятки краснофлотцев. И не было на свете сейчас силы, которая могла бы их остановить. Гневное протяжное „ура-а-а!“ несмолкаемо стояло в воздухе. Воины уже ворвались на северную окраину села, уже мимо изб с окнами, заткнутыми соломой, пробегает капитан Голяко. Он размахивает гранатой, зовет людей за собой. Выстрелы немцев стихают. В глубине улицы, за изгородями, за сараями, трусливо мелькают зеленые шинели. Немцы разбегаются, отстреливаясь на ходу.