ЧМО - Виктор Левашов

Задний план оживляется. Члены отряда собирают и весело волокут из дома рюкзаки, матрацы и прочую утварь. Начинает звучать музыка отъезда: музыка теплохода перед отплатиемотплытием.

Появляется АРБИТР.

АРБИТР. 28-го сентября, в день отъезда ребят из Таежного, я получил от сына телеграмму. Он сообщал, что они отплывают на теплоходе «Композитор Калинников» и будут дома первого октября. Андрей просил обязательно встретить его на речном вокзале. Слово «обязательно» он повторил дважды. Я понял, что для него это почему-то очень важно…

НОВАЦКИЙ. Значит, ты уже тогда знал – все, что будет?

АНДРЕЙ. Кто мог это знать!

НОВАЦКИЙ. И готовился! Ждал! Хотел!

АНДРЕЙ. Хотел? Если бы хоть кто-нибудь знал, как я этого не хотел! Я молился: Господи, если ты есть, сделай так, чтобы ничего не было, сделай так, чтобы все развеялось, как кошмарный сон, чтобы была обычная жизнь, обычная нормальная жизнь, самая обычная, скучная, она же такая прекрасная! Я выл, кулаки кусал: Господи, пусть минует меня чаша сия!

В музыку теплоходных динамиков врываются как бы визгливые ноты, мелодия становится все разухабистее. Члены отряда, забыв про все, отплясывают ликующий дикарский танец среди опостылевших расладушекраскладушек. Танец переходит в погром: грохот расшибаемых об пол скамеек, треск дерева, звон вылетающих стекол.

Все стихает.

АНДРЕЙ. Но я уже знал: не минует…

На пространстве сцены, усеянной осколками стекла и искареженнымиискореженными раскладушками, появляются ХАЛЯВИН и СТАРШИНОВ.

ХАЛЯВИН. Нет, вы смотрите, а?.. Ну что вы будете делать, а? Ведь только что были ребята – лучше не бывает, лучший отряд! Ведь как прошли, как отрапортовали! И вот – пожалуйста! И так каждый год. Напоследок – все обязательно разнесут. Вдрызг! А? Вы понимаете, в чем дело?

СТАРШИНОВ. Понимаю.

ХАЛЯВИН. А я – я отказываюсь это понимать!..

Доносится низкий теплоходный гудок.

VI

В первый день пути еще орали, бесились в злом восторге освобождения, украли в ресторане два ящика куриных яиц, часть выпили сырыми, остальные швыряли, соревнуясь в меткости, по палубным настройкам и друг в друга, пока капитан не пригрозил высадить всех нарушителей святого корабельного на первой жепопавшейся пристани. Конфликт кое-как утрясли, за яйца заплатили, жизнь понемногу установилась.

НОВАЦКИЙ, КОНОВ, ЧЕБОТАРЕВ и ШАРАПОВ вместе с другими членами отряда разместились в шестиместной каюте на корме. Здесь не стихало: галдежь, гитара, взрывы хохота. АНДРЕЙ – на другом конце теплохода, в той же каюте, где и СТАРШИНОВ, от которого Андрей старался не отходить.

Вдоль реки тянул ледяной ветер. Был удже близок конец пути.

СТАРШИНОВ. Еще пару недель, и Енисей встанет… Какое сегодня число?

АНДРЕЙ. Тридцатое сентября.

СТАРШИНОВ. Надо же, ровно сорок лет назад я попал в эти края. День в день!..

Появляется ПУНЯ.

ПУНЯ. Здрасьте, Семен Семеныч. (Андрею.) Тебя в штаб зовут.

АНДРЕЙ. Зачем?

ПУНЯ. Не знаю. Какой-то паштет и конфеты Новацкого у тебя в рюкзаке. Они чай собираются кушать.

Андрей достает из рюкзака консервы и конфеты, отдает Пуне.

ПУНЯ. Тебе самому велели прийти.

АНДРЕЙ. Не сейчас… потом.

Пуня уходит.

АНДРЕЙ. Вы сказали: сорок лет назад приехали сюда. Откуда?

СТАРШИНОВ. Не приехал. Попал. На барже… Было нас человек восемьсот. Возле какой-то деревушки выгрузили, построили колонной и погнали в тундру. Идем, последние хибары кончились, лайды пошли, все уже льдом схвачено, кругом ни души. И одна мысль ку всех: на расстрел ведут. Хотя: зачем тогда былао везти? Да и такой статьеи ни у кого не было. Была обычная: пятьдесят восьмая. И срока обычные – от десятки до четвертака, кому как повезло…

Вновь появляется Пуня.

ПУНЯ. Они сказали, чтобы ты сам пришел.

АНДРЕЙ. Но ты же видишь, я с Семеном Семенович разговариваю!

ПУНЯ. Но… это самое… Я так и скажу?

АНДРЕЙ. Так и скажи.

Пуня уходит.

СТАРШИНОВ. Если тебе нужно уйти…

АНДРЕЙ. Нет-нет, мне очень интересно то, что вы рассказываете. Вы сказали: на расстрел. И что – расстреляли?

СТАРШИНОВ (удивленно на него посмотрел). Если расстреляли, то последние сорок лет я живу в раю. Или в аду. На рай, однако, не очень похоже. На ад, впрочем, тоже. Чистилище… Не расстреляли. Привели в район нынешнего соцгорода, построили ограду с колючкой, потом бараки и стали жить… Почему-то мне не нравится то, что происходит. А предчувствия меня редко обманывают.

АНДРЕЙ. Где происходит?

СТАРШИНОВ. Вообще. С тобой. Что-то случилось?

АНДРЕЙ. Нет. Что могло случиться? Ничего не случилось. А за что вы сидели?

СТАРШИНОВ. За измену Родине.

АНДРЕЙ. Вы изменили Родине?

СТАРШИНОВ. Я служил Родине. Верой и правдой. Вера – это всегда поощряется. А насчет правды… История, в общем-то, заурядная по тем временам. Был я тогда года на три старше тебя, учился в МГУ на филфаке. Летом сорок седьмого года поехали в фольклорную экспедицию. Под Рязань. И увидел там нищих старух. Нищих – не в смысле бедных. Нищих – бредущих с котомкой по деревням. С сумой, Христа ради. Нищих русских старух, сыновья которых спасли Россию!.. В Москве рассказал об этом – на факультетском собрании. Остальное было, как говорится, делом техники…

Появляется ШАРАПОВ.

ШАРАПОВ (Андрею). Тебе что, сто раз повторять? Приказа не слышал? Бегаю из-за тебя по холоду, как последний рядовой! Во, уши совсем ледяные! Быстро в штаб!

СТАРШИНОВ. Милый юноша, для начала вам следовало бы попросить разрешения прервать нашу беседу. А уж потом сообщать, какие у вас уши.

ШАРАПОВ. Когда мне понадобится ваш совет, я его у вас попрошу. (Андрею.) Чего ты ждешь?

СТАРШИНОВ. В университете мне прочили большое будущее. Но ни Макаренко, ни Песталоцци из меня не вышло. И уже не выйдет. Но кое-какие уроки я преподать могу.

(Берет Шарапова за ухо и выводит из каюты. Вернувшись.) У него, действительно, холодные уши.

АНДРЕЙ. Семен Семенович, сколько вы отсидели?

СТАРШИНОВ. Немного, всего шесть лет. В пятьдесят четвертом освободили. В пятьдесят шестом реабилитировали.

АНДРЕЙ. Шесть лет… И вы все им простили?

СТАРШИНОВ. Кому?

АНДРЕЙ. Всем!

СТАРШИНОВ. Я не простил им ни одного дня. Ни одного часа. Ни единой минуты… Потому что иначе я не смог бы жить.

АНДРЕЙ. Но как же можно жить с ненавистью ко всем – к Родине!

СТАРШИНОВ. С ненавистью к Родине жить нельзя. Можно жить лишь с ненавистью к ее врагам.

АНДРЕЙ. Тогда что же это такое – Родина?

СТАРШИНОВ. Родина?.. Это то, что больше тебя, меня, любого из нас и всех нас. Это не только те люди, которые окружают тебя, но и все, что были до тебя, что оставили в наследство тебе свою душу – бессмертную алчь справедливости и свободы. Хотя они и были рабы… Родина – это то, что приходит на помощь, когда никто, ни один из людей не может тебе помочь. Родина – это душа народа.

Пауза.

АНДРЕЙ. А теперь мне пора идти.

СТАРШИНОВ (преграждая выход). Пожалуй, я тебя никуда не отпущу. Сиди. Будем беседовать. В виду великой реки, которая вносит нас в вечную зиму.

Андрей достает из рюкзака четвертинку водки, ставит на пол.

Появляется АРБИТР.

СТАРШИНОВ. «Когда я проснулся, Андрея в каюте уже не было…»

Старшинов отходит в глубь сцены, садится. К нему присоединяются ХАЛЯВИН и ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Появляются НОВАЦКИЙ, КОНОВ, ЧЕБОТАРЕВ и ШАРАПОВ. Одновременно члены отряда занимают места на заднем плане – так, как они сидели в зале суда.

АРБИТР. «Я, Демидов Алексей Дмитриевич, родился в 1939 году во Владимире в семье служащих. В 1965 году окончил московский Горный институт. Чтобы выбиться из материальных лишений, с которыми была связана жизнь моих родных во время моей учебы, я попросил распределения в горд Н., где платили северные надбавки. Я прошел путь от помощника мастера до начальника рудника. Два года назад коммунисты избрали меня освобожденным секретарем парткома…(Закрыл папку.) Я всегда добросовестно относился к своим обязанностям и старался поступать так, как диктует мне моя совесть. Из-за этого в разное время я получил два строгих выговора с занесением в учетную карточку, а в 1981 году перенес инфаркт… Я старался руководствоваться понятиями чести и порядочности и в личной жизни. Несмотря на то, что я ухожу на работу в восемь утра и возвращаюсь не раньше девяти вечера, я всегда старался уделять время сыну, прививать ему уважение к тем нравственным ценностям, которыми руководствуюсь сам…

Пауза.

Вновь и вновь я всматриваюсь в прожитые мною годы. Мне не в чем себя упрекнуть. Я не виноват…

Арбитр отступает на задний план.

ШАРАПОВ. «Последний инцидент произошел, когда мы возвращались из Таежного. У Демидова в рюкзаке лежали три банки с паштетом из сиговых рыб и конфеты Новацкого, у самого Новацкого рюкзак был переполнен. Ребята решили попить чаю и попросили кого-то из рядовых сходить за продуктами, а заодно пригласить Денисова. Новацкий сказал, что надо бы перед ним извиниться. На приглашение Денисов не явился, поэтому пришлось идти мне. Я сказал Андрею, что ребята хотят его видеть, но он не пришел. Мне пришлось снова идти за ним. Неожиданно я увидел его среди капусты, которая была на нижней палубе. Наверное, он хотел спрятаться от нас, но не сумел. У него был жалкий вид, вызывающий презрение…»