А если это был Он? - Жеральд Мессадье

— Это дано не всем. Ведь тогда нужно сначала воспитать этого человека, прежде чем связать себя с ним.

— Воспитать? Неужели люди — дети?

— Те, что видят только плоть или вымысел или же вымысел о плоти, — да.

— И как же их воспитывают?

— Я тебе уже сказал. Им напоминают слова пророка. Ибо в Книге есть все. Их учат серьезности и внутренней улыбке. И жару сердца.

— Как же этому учат?

— Напоминая людям, что они живут один только день и, если не пропитаются полуденным светом, их ночь будет вечной.

Она по-прежнему стояла перед ним в задумчивости.

— Я неисправимая болтунья! — сказала она наконец. — Опять отняла у тебя время.

— Если я научил тебя чему-нибудь, оно не пропало даром.

— Ты часто приходишь сюда?

Он опять бросил на нее вопросительный взгляд.

— Хочешь вернуться?

— Я больше не осмелюсь, наби…

— Я ведь сказал, если я научил тебя чему-нибудь, ты можешь прийти завтра.

— Какая же я несчастная, — сказала она, улыбаясь.

— Почему?

— Потому что догадываюсь, что единственный мужчина, которого смогу полюбить, — это наби.

Она испытующе смотрела на него некоторое время, наверняка подыскивая слова. Потом тряхнула головой и сказала:

— Да пребудет с тобой Господь.

И побежала догонять детей на берегу.

9

Покушение на Мурада Танзиля и его чудесное исцеление стали главной новостью арабоязычной прессы. И многих телепередач тоже.

Тем не менее редакционная статья «Таймс оф Карачи» открыто задавала вопросы, волновавшие публику:

Мы уже увидели благие последствия мирной политики, принятой правительством под влиянием наби из Карачи. Наш главный сосед пересмотрел свою воинственную позицию, которой придерживался на протяжении полувека.

Тем не менее многие из наших братьев мусульман в других странах возмущаются нашим миролюбием. Некоторые из них, привыкшие к борьбе и даже к терроризму, не понимают, почему мы отказываемся принять их сторону. Они остаются глухи к осуждающим агрессию словам Корана, которые напомнил наби. Они считают нас малодушными, чуждыми нашим традициям, а когда кто-то из наших торговцев отказывается продать им оружие, учиняют над ним расправу. Такого рода террористические акты вполне могут повториться и даже принять больший размах.

Нам не стоит забывать, что операции «Аль-Каеды» и прочих террористов, провозгласивших себя защитниками ислама, вызывают симпатии в широких народных массах. Не пора ли разъяснить этим массам, почему они ошибаются? Не требуется ли нам более пространное, но при этом более четкое богословское определение политики мусульманской страны в отношении войны и терроризма?

Президент и совет министров сочли вопрос здравым.

Кое-кто рассудил так же. На следующий день после выздоровления Мурада Танзиля в дом к министру внутренних дел, у которого проживал Эманалла, явился некий человек и попросил о встрече с наби. Его положение в обществе быстро преодолело сдержанность министра: это оказался подполковник Фарух Эзмалла из ISI. Даже министр внутренних дел подумал бы дважды, прежде чем отказать в услуге этому учреждению. Ведь общеизвестно было, что даже президент не обладал абсолютной властью над этим своего рода государством в государстве.

Подполковнику сказали, что наби пьет чай в саду. Он был проведен к нему самим министром и почтительнейше поздоровался, как то и подобало в отношении гостя министра внутренних дел. Его тучное тело (восемьдесят восемь кило при метре семидесяти шести) облекали штатские одежды.

— Оставляю вас, — сказал министр.

— Наби, — сказал Эзмалла, — для меня большая честь познакомиться с тобой. Огромная честь.

Наби покачал головой, еле скрывая удивление, которое вызвал у него этот визит.

— Я бы хотел задать тебе несколько вопросов о положении дел в Пакистане и о перспективах, которые открываются для этой страны под защитой божественного всемогущества.

— Слушаю тебя, — сказал наби.

— Я был бы счастлив, если бы беседа, которой ты меня удостоишь, прошла в присутствии моих сотрудников, чтобы ты просветил их своей мудростью так же, как и меня.

— Где же ты хочешь беседовать?

— В моем учреждении, если ты не против. Машина ждет у дверей.

Эманалла внимательно смотрел на него какое-то время, оценивая ситуацию.

— Хорошо, — сказал он. — Едем.

На самом деле не одна, а целых две машины ждали у ворот: военные джипы, во втором из которых сидели четыре офицера. Эманалла бросил на них взгляд и занял указанное подполковником место.

Они проехали около часа, не обмолвившись ни словом. Потом невдалеке показалась тяжеловесная громада казармы. Через несколько минут они миновали укрепленный контрольно-пропускной пункт, въехали во двор и остановились. Водитель открыл дверцу. Подполковник вышел первым, следом за ним — Эманалла. Он огляделся. Дюжина бронемашин стояла в глубине. На вышке, видневшейся из-за построек, крутилась вогнутая тарелка радара. На крышах тут и там торчали антенны. Над всем этим невысоко кружил вертолет, потом повернул к востоку и исчез в туманном небе.

Странное место, чтобы говорить о путях Всевышнего.

— Следуй за мной, — сказал подполковник Эзмалла своему гостю.

Его тон утратил недавнюю любезность; приглашение походило скорее на приказ. Наверняка под влиянием самого этого места.

Они подошли к какой-то двери, которую тоже охранял военный при оружии. Унтер-офицер показал на узкую рамку металлоискателя.

— Сюда, пожалуйста.

Наби направился в указанном направлении. Часовой на посту напрягся. Другой военный, сидящий в глубине помещения, проследил каждую секунду его прохода. Потом подполковник и трое его людей, окружив своего гостя, пересекли небольшой двор, вошли в здание, проследовали по коридору и оказались у бронированной двери. Подполковник отпер ее и сделал знак Эманалле войти. Наби повернулся к нему, спросив сперва взглядом, потом вслух:

— Ты уверен, что мы будем говорить о путях Всевышнего?

Тот не ответил. Войдя вслед за Эманаллой вместе со всеми своими людьми, он запер дверь.

Это была маленькая комната с узким зарешеченным окном; там была и другая дверь. Письменный стол с тремя телефонами и компьютером, три стула. Подполковник Эзмалла сел за стол и приказал одному из своих людей:

— Сделайте с него фото.

— Что это значит? — спросил Эманалла.

Подполковник не ответил и даже не посмотрел на него. Эманалла последовал за одним из военных в какой-то закуток.

— Стой тут. Смотри прямо перед собой.

Прислонившись к стене, Эманалла поднял голову.

Череда ярких вспышек и щелчков. Военный показал ему пальцем на дверь. Больше никаких сомнений: гость стал узником.

Когда они вернулись в кабинет Эзмаллы, тот бросил пленнику, указав на стул перед собой:

— Сядь.

Эманалла сел. Трое военных вышли. Подполковник Эзмалла был ознакомлен с донесением своего коллеги из Карачи, Абу-Бакра; что ж, байками про ракеты, превратившиеся в крыс, его не пронять. Правда, он своими глазами видел, как волна мистического безумия захлестнула ISI, правительство, страну; но сам-то он не слабодушен, нет. И он уже мечтал о возможности заработать повышение благодаря разброду, царившему среди сослуживцев.

— Как твое имя? — спросил он грубо.

Эманалла спокойно провел рукой по лицу.

— Оно тебе известно. Я полагал, ты хочешь поговорить о путях Всевышнего.

— Хватит болтовни. Как твое настоящее имя?

— Это то, которое ты знаешь.

— Имя твоего отца?

— Юсуф.

— Ты христианин? Еврей?

— Не в том смысле, какой ты придаешь этим словам.

— Что это значит?

— Тебе не понять.

Подполковник встал, обогнул стол и отвесил Эманалле увесистую оплеуху.

— Нечего тут валять дурака. Понял? Ты не выйдешь отсюда, пока не выложишь мне все, что я хочу знать. Ты шпион и смутьян. Я хочу знать, на кого ты работаешь, мразь еврейско-американская.

Эманалла провел рукой по щеке и бесстрастно посмотрел на подполковника.

— Кто тебя послал?

— Всевышний.

Эзмалла влепил пленнику еще одну оплеуху. Тот из военных, что водил Эманаллу в антропометрический отсек, вернулся в комнату с озабоченным лицом, держа в руке чистый лист фотобумаги.

— Господин подполковник…

— В чем дело, Фахд?

Лейтенант предъявил фотобумагу.

— Фотографии засвечены.

— Что? — проворчал Эзмалла, беря еще влажный лист белой бумаги из рук подчиненного. — Переделать немедленно.

— Слушаюсь, господин подполковник.

Фахд вышел. Эзмалла повернулся к пленнику.

— Так кто тебя послал?