А если это был Он? - Жеральд Мессадье

— Да кто же он такой, этот тип? — спросил президент начальника ISI. — У тебя есть какая-нибудь информация?

— Никакой, ваше превосходительство. Трюк обстряпан мастерски. Если судить по его владению урду, этот субъект — пакистанец. Но не сомневаюсь, что он — лишь острие заговора, устроенного «Аль-Каедой»: либо Усамой бен Ладеном, либо его стратегом, Айманом эль-Завахири. Возможно, при участии талибов. Нужно избавиться от него как можно скорее. Иначе нас захлестнет волной исступленного фанатизма!

Казалось, президент задумался. Ему было очевидно, что начальник ISI питает изрядную неприязнь к наби. Хотя сам тайно связан с экстремистами. Правда, проповедники мира никогда не пользуются благосклонностью секретных служб. Оставшись один, президент долго тер себе подбородок, потом протянул руку к телефону.

Его никак не покидала одна мысль, назойливая, словно муха, бьющаяся о стекло: в войне Синедриона против Иисуса в конечном счете проиграл Синедрион. А в войне жителей Мекки против Магомета проиграли мекканцы.

Стало быть, опасно выступать против пророков.

6

Со своим бледным лицом, казавшимся еще бледнее по контрасту с черной бородой, и очень темными, словно нарисованными, глазами любезный и вкрадчивый мавлана Хикам Факр эль-Дин напоминал кота из какой-то неизвестной сказки «Тысячи и одной ночи».

Он был неофициальным советником пакистанского президента по религиозным делам. Это означало, по меньшей мере, что прислушивались к нему так же, как и к официальному. В самом деле, стоящие у власти люди всегда озабочены расширением своей клиентуры, тогда как те, что держатся в тени, удовлетворяются одним-единственным клиентом и гораздо больше склонны говорить то, что думают.

Он опять налил себе чаю, китайского, который предпочитал, и наконец ответил на вопрос, заданный ему президентом.

— Боюсь, ваше превосходительство, что ISI умышленно ошибается. Наби Эманалла — полная противоположность фанатику.

Выражение «умышленно ошибается» вызвало улыбку президента.

— По-твоему, это посланец Божий? — спросил он.

— Я ведь всего лишь твой советник, ваше превосходительство, а не Всевышнего, и не могу притязать на знание Его тайн. Могу сказать лишь, что наби Эманал-ла не просто знает Писания пророка наизусть, но и постиг их дух. Его слова вполне согласуются с духом мира и милосердия, пронизывающим Коран, как в том убедились муллы, принявшие его сторону.

Он отпил долгий глоток своего напитка и продолжил:

— Я много размышлял над поучениями этого человека. С земной точки зрения, его напоминания о мирной природе ислама кажутся мне исполненными великой мудрости. Но поскольку тебя беспокоят политические последствия его речей, я, если позволишь, процитирую одного автора, который сформировал политическое мышление очень многих политических и военных деятелей Запада, — Клаузевица.

Президент посмотрел на мавлану Факр эль-Дина с веселым удивлением: выходит, тот теперь читает Клаузевица?

— Этот автор, — продолжил мавлана, — говорит, что мир — не что иное, как война, продолженная другими средствами. Ибо мир, ваше превосходительство, — тоже оружие.

Президент задумался над цитатой.

— И он обходится гораздо дешевле, ваше превосходительство.

Президент покачал головой. Последовать этому совету означало совершить поворот на сто восемьдесят градусов.

— Многие ли муллы стали сторонниками его учения?

— Я не располагаю статистическими данными, но, по моему мнению, почти все. За исключением тех, кто руководит медресе на деньги «Аль-Каеды» и ваххабитов, это настоящие школы экстремистов. Да и те, что живут на горных границах, а именно в Вазиристане, не слишком расположены слушать слова о мире, потому что это означало бы для них прекращение денежной поддержки.

Президент поднял голову и некоторое время размышлял. Похоже, общественное мнение в большинстве своем благосклонно к Эманалле.

— Можешь уговорить его на беседу со мной?

— А могу ли я заранее уверить его в твоем высоком благорасположении?

— Сделай это, — сказал президент.

Два дня назад он приказал ISI убить наби Эманаллу. Но известно ведь, что главы государств порой столь же переменчивы, как и женщины, по крайней мере так говорят. В любом случае требовалось срочно выйти из этой чреватой мятежом ситуации, ослабляющей власть.

На следующий день два взрыва, прогремевшие у мечетей сторонников наби, лишь обострили народный гнев; разумеется, их приписали секретным службам и молчаливому потворству властей. Решительно, это правительство остается глухо к суровым предупреждениям неба: стало быть, оно безбожно. Взрывы положили начало крутому повороту, на который решился президент. Шеф ISI был вызван еще раз и получил приказ прекратить покушения, которые оказывают правительству дурную услугу.

— Но это не мы их устраиваем, ваше превосходительство! — возразил глава ISI.

— Я знаю. Это исламские экстремисты при поддержке твоих служб. Я хочу положить этому конец.

Тот еле удержался от индийской пословицы, согласно которой легче оседлать тигра, чем слезть с него. И покинул президентский дворец в страшном недовольстве.

Дальше — хуже: один его головорез, чью совесть отягчали слишком многие убийства и взрывы, вдруг прилюдно поддался ее угрызениям. Явившись на тот самый базар, где люди впервые увидели проповедника, он сознался во всем. И молил прощения у того, кого называл посланцем Божьим, а иначе грозил наложить на себя руки. Его привели в какое-то тайное место и поставили перед пророком, которого окружало множество мулл; раскаявшийся в слезах упал к ногам проповедника. Незнакомец смотрел на него какое-то время, потом коснулся его плеча со словами:

— Встань, грешник. Эти слезы омыли твою душу.

История дошла до ISI, и через несколько часов там стало явно не хватать исполнителей.

А окончательно их добил президентский приказ, чуть не стоивший главе службы сердечного приступа: прекратить выслеживать наби Эманаллу.

Устав от борьбы и притворившись, будто уступает, президент по настоянию духовенства сформировал новое правительство. Он назначил министром внутренних дел муллу и предложил предоставить какой-нибудь пост самому наби, но муллы отклонили это предложение от имени своего учителя: тот, дескать, не хочет осуществлять земную власть.

Президент приструнил те из коранических школ, что воспитывали террористов, и пообещал оказывать им материальную помощь, если тамошние преподаватели перестанут призывать с утра до вечера к священной войне.

Он согласился также изучить политику сопротивления экономическому либерализму и расширить рамки социального обеспечения.

И он пообещал рассмотреть временное замораживание ядерных программ.

Это было лишь обещание, но огромное.

7

На международной арене, словно удар грома, разнеслась новость: под давлением народа, взбудораженного появлением некоего пророка, Пакистан предполагает отказ от своей ядерной программы.

— Невероятно! Невероятно! — восклицал в своем кабинете американский госсекретарь Орвил Уайтмен в присутствии своего заместителя и потрясенных советников.

От Мехико до Джакарты, от Хельсинки до Кейптауна вся пресса опубликовала на первых страницах портрет Эманаллы, взятый с пленки того итальянского любителя (который, между прочим, сделал себе на этом состояние). «¿Quien ès?» — вопрошал броский заголовок «Корреро до Суль» над портретом незнакомца из Карачи в натуральную величину. «Mîn el nabi?» — вторил ему заголовок каирской «Ахрам». «Wer ist der Mann?» — задавала вопрос «Зюддойче цайтунг». «Chi è?» — «Кто он?» «Незнакомец из Карачи перевернул вверх дном весь мировой геостратегический и экономический пейзаж», — объявила «Монд».

Пять миллионов американцев-мусульман сочли своим долгом иметь у себя портрет Эманаллы и даже носить футболки, украшенные его изображением; этот портрет они выставляли везде, вплоть до задних стекол своих автомобилей. В Лондоне, и особенно в его так называемых экзотических кварталах, известных под насмешливым прозвищем «Лондонистан», значки с изображением новоявленного пророка служили эмблемой не только мусульманам, но также пацифистам, которые вновь воспряли духом.

Государственные канцелярии всех стран, ошеломленные событиями, которые наблюдались вот уже несколько дней, пережили сумасшедшую неделю. Нет, решительно, Азия — «таинственный Восток», как говаривали англичане во времена своих колониальных иллюзий, — никогда не перестанет их удивлять. После мятежа сипаев и боксерского восстания, после «Великого похода» и красных кхмеров «пакистанский отказ» — как его уже нарекли — изменил всю картину мира.

«С чего же это началось?» — недоуменно спрашивали индийцы, китайцы, американцы, французы, русские, англичане и прочие.