Святой и грешница - Ульрике Швайкерт

Глава 3

Понедельник прошел в работе по хозяйству и болтовне. Девушки снимали грязные простыни с кроватей и застилали продавленные соломенные матрацы свежими. Затем они носили воду из колодца и, добавив туда щелочь, стирали простыни и одеяла в больших кадках перед домом. Грет, сняв обувь, топтала замоченные одеяла в овальном корыте. Анна и Мара ополаскивали их, а Жанель и Элизабет выкручивали. Марта напевала что-то под нос, развешивая простыни на заборе.

Хотя солнечные деньки минули, все же, несмотря на тучи, которые ветер весь день гонял над Майном, было достаточно тепло, чтобы работать на лужайке, а не в темноте душного дома. Анна завела песню, и все девушки, кроме Марты, назвавшей ее тупой, подхватили ее.

Позже мамочка вместе с Грет ушла, чтобы пополнить запасы вина, вернулись они после обеда. Возчик доставил купленные бочки: одну он закатил в дом, а другую — в закром, пристроенный за домом. Он еще немного поболтал с хозяйкой, прежде чем попрощался и уехал на своей повозке.

Эльза распределила задания на вторую половину дня. Жанель должна была идти за покупками. Она решила взять с собой Элизабет. Мамочка не хотела, чтобы ее девушки в одиночку шатались по городу. Хозяйка, конечно, недовольно скривилась, узнав, что Жанель хочет взять с собой новенькую, но все же позволила.

— Куда мы идем? — с любопытством осматриваясь, спросила Элизабет. Она изучала каждый дом, каждый двор, каждый кустик в надежде хоть что-то узнать, но ее память была окутана густым туманом.

— Мы идем на городской рынок через ворота под башней.

На мосту Элизабет закинула голову, чтобы рассмотреть башню. Вход охраняли два стражника. Возможно, она была здесь раньше? Ничего, только туман. Но все же в ее душе что-то екнуло, когда она шла по переулкам в толпе, разглядывая дома.

Вскоре девушки добрались до рынка, прилавки которого выстроились с двух сторон вдоль Домштрассе до узкого переулка. Они купили овощи и яблоки, прошлись по рядам с яйцами и выторговали кусок сала для заправки супа.

Сначала Жанель болтала без умолку, постоянно задавая вопросы, на которые получала односложные ответы.

— Ты не очень-то разговорчива, — сказала она, подходя к воротам, ведущим в предместье Плайхах.

Элизабет вздохнула.

— Мне нечего сказать. Это очень странное чувство — быть взрослым и вместе с тем заново рожденным. У каждой из вас своя история и воспоминания. В моей голове за исключением нескольких картинок клубится туман, сквозь который я не могу пробиться. Я не знаю ничего! Ты называешь меня Элизабет, и, возможно меня так звали раньше, но я в этом не уверена. Несмотря на ваше хорошее отношение, жизнь здесь, как одежда, сшитая для кого-то другого: в одном месте широковата, в другом узковата. Я словно упавшее дерево, которое потеряло корни. Вместе с воспоминаниями я потеряла семью и дом, где чувствовала себя в безопасности и куда могла бы вернуться.

Жанель, остановившись, с состраданием погладила ее руку.

— Наше заведение теперь твой дом, и мы станем твоей семьей. — Она лукаво улыбнулась. — У нас, как и в любой семье: кого-то любишь больше, кого-то меньше, иногда с кем-то ссоришься и рвешь на себе волосы. А мадам — наша мама, строгая и неуступчивая, но справедливая. Мы работаем на нее, за это она зорко следит за происходящим и не побоится призвать к порядку даже рыцаря или члена городского совета, если они позволят себе лишнего. Дважды она даже посылала за палачом, когда пьяную компанию невозможно было усмирить. И в случае с Эстер… — Ее лицо помрачнело.

Элизабет следовало бы расспросить Жанель, но ей не хватило смелости лишить себя последней иллюзии. Момент был упущен. Крошка Жанель снова радостно посмотрела снизу вверх на Элизабет.

— Вот увидишь, здесь не так плохо. Многие из нас пережили и худшие времена и обрели покой здесь, у мадам.

Элизабет только молча кивнула. Жанель была ей симпатична, и с другими девушками сложились нормальные отношения, но она немного боялась мадам. Что здесь происходило? У нее было смутное представление об этом, и, несмотря на потерю памяти, она понимала, что уклад жизни богобоязненных женщин, например бегинок, пожертвовавших собой ради ближних, существенно отличается от происходящего в доме. Тот факт, что за порядком здесь следит палач, свидетельствовал о грехе. Где-то глубоко в душе Элизабет чувствовала, что это место не для нее.

Вернувшись домой, они застали всех в постели, многие спали.

— Тебе тоже следовало бы прилечь. Ночной покой здесь длится недолго, и когда придут первые гости, поздно будет думать о сне.

Элизабет не чувствовала усталости, но все же прилегла. Одеяло еще сохло на улице. Что еще ей делать в большом мрачном помещении, которое даже днем едва освещалось сквозь обтянутые пергаментом окна?

«Слишком темно для чтения», — подумала Элизабет и удивилась своим мыслям. Чтение? Она умеет читать? В памяти всплыло воспоминание о бросающих разноцветные блики витражных окнах и толстой книге в кожаном переплете. Но как только она попыталась взять книгу и напрячь память, чтобы вспомнить комнату и весь дом, все исчезло в тумане.

Она, вероятно, заснула, потому что внезапно раздавшийся шум заставил ее вскочить. Большинство девушек не спали. Масляные лампы горели в держателях на стенах, хотя остатки дневного света еще пробивались сквозь окна. Элизабет изумленно осмотрелась. Странная хлопотливость царила в большой комнате, которую можно было при необходимости разделить двумя плетеными ширмами. Сейчас они стояли у стены, поэтому Элизабет могла видеть всю комнату.

В ней насчитывалось три кровати и два соломенных матраца в дальней части, справа и слева от двери стояли два стола с двумя лавками возле каждого и несколько табуретов. Слева у двери была печь, Марта как раз мешала угли. Анна принесла кувшины с глинтвейном, чтобы подогреть его. Эстер, порезав большую буханку хлеба, складывала ломти в корзинку. Мара сидела на постели, украшенной туго набитыми подушками, и Жанель шнуровала ее корсет. В отличие от предыдущего дня она облачилась в рубашку с большим вырезом, и ее грудь и руки были практически голые! Яркие наряды других девушек тоже вряд ли можно было назвать благопристойными. Грет так высоко зашнуровала свое платье, что виднелись икры, а из глубокого декольте Анны выглядывали соски, когда она наклонялась. Кроме того, девушки накрасили губы красным цветом. Мара подвела глаза угольком, а Марта припудрила лицо и навела румянец. Даже старая мадам надела туго зашнурованное яркое платье и накрасилась. Тяжелая цепь висела на ее дряблой груди, золотые браслеты звенели при каждом движении. Стоя посреди комнаты, она следила за своими протеже.