Комиссар (СИ) - Алексей Федорович Константинов

трущобах, Оля. Не видел ничего подобного. Ты просто не представляешь. И я представить не мог, — голос Кирилла задрожал, Ольга с ужасом заметила, что на глазах гвардейца навернулись слезы. До сегодняшнего дня Кирилл казался ей железным человеком, у которого нет никаких слабостей, кроме искренней и трепетной любви, которую он испытывал к ней. Но сегодня она узнает о нём что-то новое, разглядит черты характера, о существовании которых и не подозревала.

— В детстве я с отцом жил на востоке Империи, — собравшись с мыслями, начала рассказ Кирилл. — Я никогда не видел представителей других рас — даже грязушей, которые живут повсюду — не знал, что такое труд рабочего. Там ведь одни крестьяне-землевладельцы, батраки, да охотники. Кто-то беднее, кто-то богаче, но все живут в достатке. Моего отца любили, хоть он и помещик, жили дружно, перед царем испытывали благоговение, не верили в россказни иногда заезжавших в Оболенское революционеров-пропагандистов, повествующих о жизни в городах. Когда я поступил в академию, я кружился только в богатых кварталах. Мне приходилось сталкиваться с нищими и попрошайками, но я всегда считал их бездельниками и разгильдяями, которых следовало пороть кнутом и заставлять работать, а не подавать им милостыню и бесплатно кормить. Потому и презирал дворян-филантропов, рассуждавших о необходимости глубоких реформ, перестройки общества. Лицемеры, рассуждал я, хотят использовать революционеров в своих целях, прогнать царя и установить власть подчиненного им парламента, по примеру островов. Выпустите гвардию в мятежные регионы, устремлял я свою мысль к логическому концу, позвольте задушить заразу на корню и революции не будет. Пересажайте иностранных шпионов, которые одаряют деньгами революционеров, а не можете посадить, вышлите из страны. На том всё и закончится. Так я думал до того, как на нас с Дмитрием возложили задачу выведать у рабочих в трущобах подробности о готовившемся мятеже. Ты знаешь, мы почти месяц болтались там под видом безработных, шпионили. Невольно оказались втянуты в жизнь трущоб и впервые мне открылись те страницы жизни, которые в силу моего тупоумия, ограниченности, оставались неведомыми, — Кирилл скривился.

— Да что же там случилось? — Ольга обеспокоенно посмотрела на гвардейца.

— Девочка, лет одиннадцати, не старше. Шатенка, грязная, а глаза пустые, голодные, мертвые. Я думал, попрошайничает, подошел с монетой, протянул, а она как глянет на меня: столько злобы, столько ожесточения в глазах, а на лице холуйская улыбка. Взяла за руку и куда-то тащит. Ну, я за ней. Проулок петляет, вокруг грязные обшарпанные каменные стены, где-то в глубине стены расползаются, стоит покосившийся сарайчик. Волочет меня туда, а я понять ничего не могу. Засада, думаю, ограбить попытаются. Приготовился, пистолет у меня всегда при себе. Заводит внутрь — стены пыльные, серо-зеленые от грибка, мерзкий затхлый запах сырости. По полу бегают худющие мыши. Заприметив нас, юркнули под половицу. Она меня к кровати, что в углу стоит, подводит, сама ложится на черно-ржавый измятый матрац, задирает подол юбки…

— Прекрати! — покрасневшая от стыда Ольга не выдержала. — Ты в своих трущобах совсем о приличиях забыл, что мне такие вещи рассказываешь?!

Кирилл поднял глаза, посмотрел на нее как-то иначе, словно на чужую.

— Приличия? — ухмыльнулся он. — Ты знаешь, почему она стала проституткой в одиннадцать-то лет? Неоткуда больше денег взять. Местная забегаловка, трактир или что-то наподобие. Там постоянно собираются рабочие. Вот и её отец туда ходит. Уже год работы найти не может — молодые, что из деревни едут, за копейки готовы трудиться, а ему, чтобы семью прокормить за те деньги круглосуточно нужно корпеть. Пьет он там от горя, что жена и дочь в проститутки подались. А знаешь, откуда деньги на выпивку получает? От них и получает — жены и дочери. Нам всегда говорили, что только мятежники поднимают бучу на ровном месте, всего-то у них в достатке, просто ленивы крестьяне да рабочие. Больше бы работали, больше бы и зарабатывали. Не спорю, может оно и так. Пример другой семьи известен. Там трое мальчат, вместе с отцом на фабрике одного промышленника трудятся. К детям помягче относятся — всего по десять часов работать заставляют, отцу сложнее — пятнадцать, а в иной день и по шестнадцать часов не покладая рук крутится. Видел тех детишек. Глаза такие же мертвые, как у малолетней проститутки. Не таким я был в детстве, Ольга, не таким.

— Все это ужасно, но Кирилл, этим людям постоянно помогают, мы сами регулярно жертвуем нуждающимся.

— А знаешь, как относятся люди, даже самые угнетаемые, на вроде упомянутого мною отца малолетней проститутки, к грязушам? У меня на глазах рабочие забили троих до смерти. Догадаешься за что? За то, что показались у трактира в дневное время. Их заставляют копать шахты, спасать рабочих из завалов, но ходить по трущобам в дневное время не позволяют — они, видите ли, оскорбляют своим жалким и уродливым видом людей, высшую расу. Я посетил район, населенный ими. Поговорил с одним из грязуш. Он хоть изъясняется и с трудом, но рассказать, как им живется, сумел. Комнатка пять на пять метров — внутри десяток грязушей. Они хоть и низенькие, худенькие да всё равно тесно. Вспышки эпидемий регулярны, у них в шерсти заводятся блохи, которые разносят заразу по всем трущобам, страдать начинают и люди, а винят во всем грязушей. «Позвились би ви вси», — передал мне слова одного человека представитель этого народца, с которым я беседовал. Он еще уточнил: человек этот хороший, никогда их не бьет, другие гораздо хуже. Особенно дети — бывает, развлечения ради забирают у матери весь выводок грязушей и бросают в речку. Крохи своими широкими лапками воду под себя загребают, барахтаются, а все бестолку — камнем уходят под воду. А ребятня смотрит на это и от смеха животики надрывает. И всё бы хорошо, да в сторонке мать-грязуша стоит да тихонько поскуливает, оплакивая своих без вины убиённых детишек.

— Но закон запрещает убийства грязушей, — пролепетала Ольга.

— Закон? — Кирилл усмехнулся. — Разбойники в трущобах считаются самыми уважаемыми людьми. Городовые, что назначены порядок устанавливать, и носа в трущобы не суют, если дело серьезное. Раз посреди ночи ограбили одного да побили, так он к городовому, на помощь звать. Тот в свою очередь ещё ему наподдал, да сказал, если не уймется, за шум в ночное время арестует. Убивают не только грязуш, но и людей. Утром приходят, труп на кладбище отволокли и всех дел. Сам видел, как жена над убиенным мужем рыдает, на душегуба указывает, а никто и пальцем не шевельнет. На следующий день душегуб к той женщине забрался и убил. Только