Песня, собранная в кулак - Наталья Кончаловская

- Куда же вы сейчас направляетесь? - спрашиваю я.

- В Канны. На фестиваль. Едем смотреть вашего младшего сына, который сейчас в Каннах будет "шагать по Москве"!

Это было совершенно неожиданно. Я так оторвалась от Москвы, от своей семьи, что и забыла, что мой сын Никита снимался в картине "Я шагаю по Москве". Я была счастлива, что друзья мои, здесь, где-то в самом сердце Парижа, напомнили мне о моей Москве и о моих ребятах...

Я спускалась по деревянной лестнице. Вера и Григорий Михайлович стояли на площадке.

- Обратите внимание, - кричала мне Вера сверху, - по какой лестнице вы сейчас спускаетесь! По таким ступенькам ходили Бальзак и Стендаль!.. Чувствуете? Вы слышите меня?

- Слышу, Вера, и чувствую. И спасибо за "балладу".

Я вышла на площадь Клиши. Был суетливый конец дня. Через час-два начнет подъезжать и подходить к этому кварталу театров в жажде развлечений публика... Спускаюсь в метро. Беру билет и, дождавшись поезда, вхожу в вагон. В этот час станции метро запружены народом/ Я протискиваюсь внутрь. Случайно освобождается место, и я сажусь напротив двух людей в рабочих куртках и беретах. Рядом стоят трое алжирцев, громко разговаривающих меж собой. Еще дальше, возле дверей, молодая парижанка держится обеими руками за своего молодого парижанина. Они стоят в толпе, обмениваясь короткими фразами, и неотрывно глядят друг другу в глаза, словно одни не только в вагоне, а вообще на всем белом свете...

Рабочие разговаривают, и я из разговора понимаю, что они едут на другой конец Парижа, на завод, во вторую смену. Я слушаю их и вспоминаю, что на окраине Монмартра есть рабочий квартал. Он находится за огромным аляповатым белым собором, что венчает холм Монмартра своим вытянутым белоснежным куполом. Это Сакре-Кёр - Святое Сердце. Я вдруг вспоминаю свое раннее детство в Париже, когда для меня, восьмилетней школьницы, Сакре-Кёр звучал по-русски, как Сахар-Кёр. И это было абсолютно точно, собор этот до того бел, что кажется сделанным из сахара. И вспомнив свои детские домыслы, я начинаю улыбаться. Один из рабочих с любопытством долго смотрит на меня, а потом, сам улыбнувшись, спрашивает:

- Ресю дэ бон нувель, мадам? (Получили хорошие новости?)

Неудержимо смеясь, я киваю ему. Ну конечно! У меня сегодня хорошие новости. Одна "Баллада о ста двадцати" чего стоит!..

Интересно, что в репертуаре Эдит Пиаф есть превосходная песня, которая мне кажется очень близкой к "Балладе о ста двадцати" по своему настроению и по характеру исполнения. Она поет ее сурово и четко и в то же время - мечтательно и очень эмоционально. Она называется "Я знаю как".

Послушай, друг, меня.

Ты в гневе безысходном

Не хочешь ли отсюда убежать?

Оковы сбросив с ног,

Вдруг снова стать свободным,

Чтоб новую на воле жизнь начать?

Я знаю, как согнуть железную решетку,

Разрушить стену и сломать засов.

Я знаю, как найти к свободе путь короткий,

В мир, полный счастья, солнца и цветов.

Так что же ты молчишь?

Неужели мне не веришь?

Ведь сердца не удержишь на цепи!

Я знаю, как открыть засовы, двери!

Я знаю, как уйти. Не веришь?..

Спи...

ТЕАТР ЕЛИСЕИСКИХ ПОЛЕЙ

Если выйти на Елисейские поля весенним утром, часов в пять, глазам вашим представится удивительная картина. Царствует пустота и тишина. Вдали Триумфальная арка, затянутая молочной дымкой. Громадные, как пагоды, столетние каштаны цветут только верхушками, роняя розовые лепестки.

Зеркальные витрины фирменных магазинов спят с открытыми глазами. Скамейки пусты и влажно-прохладны. А в палисадниках возятся, скачут большие черные дрозды. Их пересвист, не заглушенный шорохом шин, треском моторов, шарканьем подошв, сейчас ликует над главной магистралью Парижа. А в остальном - тишина, покои и относительно свежий воздух.

Под каштанами негр, в розовой рубахе и синих штанах, сметает в кучи опавший цвет и складывает его в тачку желто-розовым холмом, потом везет тачку, легко покачиваясь на ходу и насвистывая какой-то танцевальный мотив.

От Круглой точки Елисейских полей, которая сейчас погасила радужные фонтаны и готовится к дневному водовороту машин, я сворачиваю на широкое молчаливое авеню Монтень. Здесь здания какие-то строгие, насупленные и официальные. А в конце зеленеет Аллея Альберта I. Там уже набережная Сены со станцией бато-муш.

Там, в конце авеню, притаилось небольшое нарядное здание Театра Елисейских полей. С ним связан один из самых волнующих эпизодов жизни Эдит Пиаф, когда она, запершись в своей комнате, в течение целой недели звонила по телефону "всему Парижу". ("Весь Париж" на языке актеров - публика, близкая артистическому миру.)

- Я выпускаю на сцену одного парня!.. Приходите послушать... Не пожалеете!

Парень был - Ив Монтан. Пятьсот гостей пригласила Эдит на его дебют в Театр Елисейских полей...

Впервые Эдит Пиаф встретила Монтана в Марселе, уже тогда о нем много говорили, а на его выступлениях в громадном, как сарай, марсельском театре не было свободных мест.

Эдит пишет в своих воспоминаниях о том, как она увидела Монтана в Париже в театре "А-бэ-сэ" в 1944 году. Он потерпел поражение в тот раз. Полумертвый от страха, вышел он на сцену в эксцентричном клетчатом пиджаке. С галерки кто-то крикнул: "Зазу!" (Насмешливое прозвище франта.).

И весь театр огласился хохотом. Публика унялась с трудом.

Рокочущая дикция, марсельский акцент, смешные ударения на "о", особенно в слове "гармоника", часто повторяющемся в его песенках, неумелая жестикуляция все это роняло Монтана в глазах требовательных парижан.

Но Монтан был умен. Наученный первой неудачей, в следующее же выступление он вышел в коричневых брюках и рубашке с настежь распахнутым воротом. Словно заглянул в театр с улицы и попал на сцену. Это уже была находка, и публика сдалась.

Однажды, чуть позднее, Эдит предложили вести программу. Ей не хватало одного шансонье. Кто-то посоветовал ей послушать Монтана. Назначен был день встречи в Мулен Руж. В пустом темном зале сидела одна Эдит. Монтан начал репетировать, и Эдит была поражена - от прежнего Монтана ничего не осталось. Ощущение силы и уверенности! Превосходные, сильные руки. Выразительное, красивое лицо. Голос глубокий и приятный. И - о чудеса! - никакого марсельского акцента! Он избавился от него путем упорного труда. Не хватало одного - репертуара...

Эдит стояла внизу возле сцены, на уровне щиколоток Монтана. На ее маленькую, невзрачную фигурку падала его громадная тень. Он говорил с ней с высоты своего величия, заложив руки в карманы, и отнюдь не поверил, когда она сказала ему, что песни его никуда не годятся, хоть он их здорово поет.

- Сейчас я буду репетировать, прошу вас остаться и послушать, - сказала она.

И Монтан сел в кресло, где только что сидела Пиаф, а она вышла на сцену. После репетиции Монтан пришел к Эдит в уборную - он был в восторге. Он был укрощен и с этого времени отдал себя целиком в ее руки.

Они сошлись, и между ними была даже любовь. Вернее, Эдит была влюблена, а Ив ревновал ее, требуя главным образом, чтобы все свое свободное время она отдавала его творчеству.

У нее был прескверный характер. Она терзала Ива, постоянно вызывая его подозрения, инсценируя телефонные разговоры с мнимыми поклонниками.

Впоследствии Эдит всегда с восхищением вспоминала невероятную энергию и настойчивость Монтана. Иногда он звонил ей под утро и требовал, чтоб она сейчас же прослушала новую находку. И он приезжал и репетировал с ней интонацию той или иной песни.

Монтан часами пел перед зеркалом, часами разговаривал с карандашом в зубах для исправления дикции. Он был взыскателен к себе, как никто, и, как никто, трудолюбив. И потому все, с чем он приходил на эстраду, было продумано, отделано и закончено.

Но личные взаимоотношения между ними пошли вразрез с творческими. В книге "Моя жизнь" Эдит рассказывает об одном, очень характерном для их жизни эпизоде.

Монтан требовал, чтобы Эдит не встречалась с автором текстов Анри Контэ, которого он не выносил. Но однажды по телефону она пригласила Контэ к себе, зная, что Монтана в это время не будет. Монтан случайно подслушал этот разговор и, сделав вид, что уходит, спрятался где-то в квартире.

Контэ пришел. Они сидели в гостиной за чашкой кофе, беседовали на разные темы, и вдруг Контэ заговорил о Монтане.

- Он абсолютно лишен таланта, этот глупый бойскаут, и никогда ничего не добьется!

И Эдит из озорства поддержала его:

- Ты прав, Анри! Я, конечно, ошиблась. Это ничтожество!

Уходя, Контэ взял с нее слово, что она перестанет тратить время на бездарного Монтана.

- Он никогда не соберет публики в зале - уверял он.

Проводив Контэ, Эдит вернулась в гостиную. Там неподвижный, бледный, как снег, стоял Монтан. Окровавленной ладонью он сжимал раздавленный фужер.

- Никогда не повторяй такого. Иначе я могу не сдержаться.

Ты его принимала так красиво, что мне хотелось убить тебя на месте!