Лавка богов - Руслан Бедов

Сарах молча кивнула, и Абрам, не смотря на скудное освещение, увидел, как девушка, глядя на мать беззвучно плачет. Он уже знал, что мать не разрешала дочери плакать в своем присутствии. Но теперь Сарах не выдержала. Она позволила себе такую слабость в присутствии матери, пользуясь тем, что та не смотрит на нее.

Однако, спустя какое-то время, женщина все же открыла глаза и посмотрела на Абрама. На этот раз ее взгляд осмыслен и даже, как показалось Абраму, жесток и колюч.

– Подойди ко мне, – приказала она, и Абрам не посмел ослушаться. Он сделал несколько нерешительных шагов к постели больной и остановился.

– Не бойся меня, я не укушу тебя, даже если бы и очень хотела, – на сероватых тонких губах женщины появилось жалкое подобие улыбки, – видишь – слаба стала. Подойди же ближе, я хочу получше рассмотреть твое лицо. Боги свидетели – где-то я его уже видела!

Абрам сделал еще шаг.

– Не удивительно, мы с отцом жили в этой части города достаточно долго, пока… – Абрам вдруг остановился, пораженный сменившимся выражением лица женщины. Она смотрела на него во все глаза и что-то шептала так тихо, что ни Абрам, ни Сарах не могли различить слов.

– Как тебя зовут, юноша? – неожиданно осипшим голосом спросила она.

– Абрам мое имя, я сын Тераха, – едва справляясь с волнением ответил Абрам, – он уже жалел, что переступил порог этой хижины. Ему совсем не улыбалось разговаривать с полусумасшедшей старухой, даже, если ею была мать Сарах.

Женщина довольно долго молчала, не сводя немигающего взгляда с Абрама.

«Она верно ума лишилась, – с горечью подумал Абрам, – бедная Серах – жить с юродивой матерью и наблюдать каждый день за ее медленной смертью».

– Ты очень похож на своего отца, – произнесла своим обычным голосов женщина и тяжело вздохнув, отвернулась.

– Ты знаешь моего отца? – удивился Абрам.

– Я всегда знала о твоей способности вляпываться во всякие переделки, – уже не обращая внимания на гостя, сказала женщина, обращаясь к дочери, – но, даже никогда и подумать не могла, что среди всех кобелей славного города Ура ты выберешь собственного брата.

Услышав это, Сарах вскочила и, вероятно, очень больно ударилась затылком о потолочную перекладину. Абрам застыл в изумлении, переводя непонимающий взгляд с матери на дочь, негласно вопрошая: «Что значит сказанное? Шутка, или у твоей матери старческий маразм?». Но по всему было видно, что больная женщина не собиралась шутить.

– Мама, что ты вкладываешь в уши мои?! – растерянно спросила Сарах.

Видимо, довольная произведенным эффектом, женщина снова обернулась к Абраму:

– Не думай, что я лишилась разума перед смертью. Не слушай глупую болтовню Сарах. Она так и не научилась должным образом уважать собственную мать. Сарах действительно твоя сестра, поскольку дочь твоего отца. Насколько мне известно, став богатым, он остался такой же похотливой скотиной, каким был двадцать лет назад. Конечно, боги тогда лишили меня разума, потому, что я влюбилась в женатого мужчину. Терах не отказался от возможности заглянуть под мой подол, после чего обходил меня десятой дорогой, видимо, осознав, что совершил мерзость. Я ничего не сказала ему о беременности…

Абрам, слушая рассказ женщины встретился с растерянным взглядом Сарах, и ему почему-то стало невыносимо стыдно. Стыдно перед Сарах, перед ее матерью, перед самим собой. Не дослушав рассказ умирающей, Абрам, не помня себя, бросился из хижины вон.

Глава восьмая

Абрам оказался дома перед сам рассветом. Целую ночь напролет он бродил по пустынным окрестностям города, рискуя попасться на глаза ночной страже или в руки разбойника, и переваривал услышанное в доме Сарах. В его уме долго не укладывалось, что Сарах, девушка, которую он недавно совершенно случайно встретил в лесу, была его родной сестрой. Иногда, глядя на звезды и сияющую на черном небосводе полную луну, Абрам начинал убеждать себя в том, что старая больная женщина просто спятила, выжила из ума, продолжительная болезнь и неподвижный образ жизни лишили в конце концов ее здравого рассудка. Так стоило об это тогда вспоминать и беспокоиться. Но тут же Абрам вспоминал взгляд самой Сарах, когда та услышала от собственной матери столь ошеломляющую новость. Наверняка, девушка совсем не разделяла уверенность Абрама в том, что ее мать обезумела окончательно. Вернее, она, как почувствовал еще тогда в хижине Абрам, полностью поверила ей, совершенно не смутившись невероятностью того, что утверждала ее мать. Вероятно, Сарах хорошо ее знала. Но что делать дальше? Нет, вопрос не касался Сарах и ее семьи. Что делать ему, Абраму, успевшему за короткое время знакомства потерять голову, как оказалось, от собственной сестры? Абрам вспоминал каждое мгновение, проведенное рядом с девушкой-охотницей, скрупулезно перебирая каждое произнесенное слово, каждый жест и взгляд, пока, наконец, не добрался до того момента, когда их губы на один короткий, и бесконечный миг коснулись друг ко другу. Нет, как Абрам не старался, он не мог уловить того чувства, когда брат с сестрой целуются. И сейчас, вспоминая прошедший день, он не чувствовал никакой неловкости или смущения от того, что поцеловал родную сестру, так как обычно целуют любимую женщину. Для него Сарах до этого момента оставалась любимой женщиной. И то, что она его сестра ничего не меняло в его чувствах. Уже подходя к дверям лавки, Абрам вспомнил, мимоходом слышанное от знакомого жреца, будто бы браки между родственниками гневают богов. Но Абрам, зайдя в лавку, на ощупь зажег масляный светильник и оглядев идолов, стоявших стройными рядами на полках, презрительно усмехнулся, – он не верил в богов. Разве могут эти хоть и красивые, но мертвые статуэтки гневаться? Так чего же ему бояться? Страшнее кары богов, могло быть решение самой Сарах не продолжать отношений, но Абрам старался об этом не думать.

Уже собираясь выходить из лавки во внутренний дворик, Абрам уловил странный запах. Принюхавшись, он подошел к прилавку и выставил на него тарелку, завернутую в ткань, от которой и несло нестерпимой гнилью. Абрам совсем забыл о приношении Камелии. Оно на беду состояло из скоропортящихся продуктов. Абрам снова взглянул на богов, выставленных его отцом вчера на продажу и растянул губы в озорной ухмылке:

– Ну что же, всемогущие небожители, – громко обратился он к пантеону идолов, бесстрастно взиравших на него с высоты полок, – придется на этот раз вам довольствоваться прокисшими харчами госпожи Камелии. Вы же всемогущи, как говорят. Почему бы вам не благословить испорченный ее дар так, чтобы он снова не стал аппетитно благоухать?!

Сказав это, Абрам, развернул тарелку с прокисшей и уже успевшей покрыться плесенью чечевичной похлебкой, и с силой швырнул его в статуэтки. Тарелка, расплескав на лету все свое содержимое, ударилась в богов, повалив большую часть из них на пол. Наступила полная тишина. Пламя в светильнике, отчаянно трепыхнувшись, чуть не погасло, на мгновение разметав причудливые тени по лавке. Абрам в начале озадаченно всматривался в разбитых идолов под ногами, словно ожидая ярости и суда за собственное святотатство, но затем, видя, что ничего не происходит, только покачал головой:

– Я так и знал, – тихо произнес он, – вы действительно мертвы, боги Сенаара. Иначе уже давно бы превратили меня в пыль.

Абрам достал из-под лавки мех с дорогим крепким вином, украденным на прошлой неделе из отцовских запасов, и жадно припал к горлышку. Обжигающая волна ударила в грудь, затем в живот, а потом медленно растеклась по всему телу. Напряжение последних дней стало потихоньку спадать, и Абрам, расслабившись, сел на пол рядом с обломками божественных статуэток и, облокотившись о стену, неожиданно для самого себя задремал. Он видел, как Некто вошел в лавку с метлой в руке и, не сказав не слова, стал выметать глиняные осколки на улицу. Абрам во все глаза смотрел на Незнакомца, силясь что-то сказать, но чья-то сильная воля не позволяла разомкнуть губ. Когда Некто закончил свою работу, он обернулся к Абраму. Его лицо показалось знакомым. Абрам пытался вспомнить, где он видеть странного гостя, но память отказывалась служить ему. Его тело окоченело, он не чувствовал ни рук, ни ног. Только слышал, как гулко бьется в скованной холодом груди сердце, и смотрел на того, кто только что убрал его лавку. Незнакомец несколько минут с дружелюбным интересом рассматривал лежащего на полу Абрама. Тот не мог уловить этого взгляда. Как Абрам не старался он постоянно ускользал, оставаясь не досягаемым. Оцепенение стало проходить, и через несколько мгновений, а может быть, минут или часов, Абрам совершенно не ориентировался во времени, он с облегчением ощутил собственное тело и смог, наконец, вздохнуть полной грудью. Вдруг Некто заговорил голосом отца: