Вернуть престол - Денис Старый

Иванович, что нужны людям сейчас эмоции, что не простят ему сбор и суету в Москве, если народ московский не получит выход своему негативу.

— Люди! — кричал Шуйский, а бирючи, распространяли слова боярина дальше. — Литва возжелала извести царя нашего Димитрия Иоанновича. Пришли в дом наш и не чтут наряда нашего [Шуйский действительно, по свидетельствам, призывал бить Литву, то есть литовских шляхтичей, при чем за царя Димитрия].

Василий Шуйский отлично чувствовал толпу, особенно эту, которая все свои эмоции выражает ярко, без утайки, слово ребенок. И сейчас Василий Иванович четко определил, что можно и нужно нагнетать обстановку далее. Можно врать, а, скорее, приукрашивать в более темные тона то, что и сами москвичи видят. Покупают девок ляхи? Да! Но как может православная девица согласится лечь хоть с кем за деньги? Не может, значит, ее насильничают. И не важно, что это отец девицы сам отправил дочь ублажать того самого шляхтича, чтобы разом решить свои финансовые проблемы. В этом никто и никогда не признается. Следовательно, — точно насилие было.

— Они насильничают ваших дщерей, они не чтут нашей истинной веры! — Шуйский кричал, все более распаляясь.

И, ведь не важно то, что они и не могут чтить ту веру, которую не исповедуют. Притом, Шуйский успел рассказать и о том, что ляхи, да и литвины, ходят в московские храмы и молятся. И для всех было верхом кощунства и насмешек уже то, католики смеют креститься по-своему и не преклоняются перед иконами.

— И смотрят на лики святые наши, православные, и не только не преклоняются перед ними, но и насмехаются, — кричал с «трибуны» Василий Шуйский.

Шуйский вроде бы и говорил правду, да на некоторые вещи можно было посмотреть и с иной стороны. И в храмы они ходят с оружием. Ну, так без сабли шляхтичу вообще никуда, а в Москве, где неоднократно были различные стычки с боярами, да и с ремесленным людом, наличие сабли порой решало конфликт и без драки. Ну, одним из главных обвинений было то, что прибывшие на свадьбу царя иностранцы… ели говядину.

— Ибо сказано: не вари мясо теля с молоком его матери, — Шуйский перефразировал на свой лад слова из Ветхого завета

*………*………*

— Авсей, идем на Немецкую слободу на Яузе! — говорил Никодим Рукавицын.

Глаза кумовьёв горели неестественным огнем. Они, накаченные праведным гневом, были готовы рвать любого немца. А где их более всего? Правильно, в не так давно вновь отстроенной Немецкой Слободе.

Авсей уже был готов рвануть, бежать, быстро, не останавливаясь, пока не найдет того немца: франка, шведа, ляха, да хоть кого. Он будет грызть его, он будет рвать его. За веру, за поругание церкви. Это же можно его, Авсея унизить, но как же трогать Бога? Вот только топор плохо заточен, да ничего, можно же и обухом раскроить череп.

— Куды? Аль не слыхали, как говорил боярин Шуйский Василий Иванович? Все дома с дурными немцами, особливо с литвой и ляхами, помечены. Где угольком, где и мелом. А Слободу не трогай! — сказал вдруг появившийся военный человек.

Это был боевой холоп князя Куракина, который должен был брать себе под управление вот таких мужиков и вести их туда, куда нужно, но куда не нужно, соответственно, не вести. Такой был приказ.

— Пошли, православные! — сказал боевой холоп Антип.

И они пошли. В отряде Антипа было уже двадцать пять человек, и он собирался направить эту силу на то, чтобы убить пять знатных литвинов, которые жили неподалеку от Кремля, в доме, что некогда принадлежал Семену Никитичу Годунову, сосланному и удушенному в Переяславле-Залесском. Этот не дом, а, скорее небольшая усадьба, располагалась в выгодном месте и ее занятие было бы весьма кстати Куракину. И как же свезло, что эту усадьбу облюбовали литвины, что приехали на царскую свадьбу.

— Там, — Антип показал на усадьбу. — Пять ляхов, может с ними будут слуги, мы ждем еще людей и начнем.

Антип был предельно важным. Ему льстило, что сейчас он, еще два часа назад холоп, имеет власть над людьми. Именно Антип, ну и его побратим, поведут людей на приступ усадьбы. Чем не боярин?

Через десять минут к воротам подошел еще один отряд таких же вояк. Теперь уже более чем шестьдесят человек, весьма смутно понимающих, что такое бой, пошли на приступ.

Первый успех воодушевил. Получилось сходу, всего-то с трех ударов заостренным бревном, выбить ворота. Никому не было дела, чтобы укреплять, ранее разоренную усадьбу, потому и ворота оказались хлипкими. Потом волна народного гнева переступила черту и стала разливаться по внутреннему двору усадьбы.

— Уйди, люд московский! Не враги мы и православие чтим! — выкрикнул Андрей Скрыпник, боевой слуга шляхтича Иеронима Пацы.

Скрыпник, действительно, был православным, как и еще четыре человека во служении шляхтичей. Иероним Паца, впрочем, вообще был протестантом кальвинистского образца. Было двое человек даже чтивших арианство, ранее бывшие так же православными. В Речи Посполитой религиозный вопрос, безусловно, был важным, но там уживалось очень много конфессий.

— Бей Литву! — закричал Антип, когда часть его «воинства» замешкалась.

Было непривычно слышать русскую речь, да еще и признание в том, что тот человек, которого нужно убить за поругание над православием, говорит, что сам исповедует истинную веру. Тут бы остановится, потребовать прочитать «Символ веры», крест посмотреть, да чтобы перекрестился. Однако, накаченные ненавистью, люди вняли больше призыву убивать, чем скромную просьбу собственного разума и милосердия.

— Тыщ, ты-тыщ, — прозвучали выстрелы из дома и пролилась первая кровь.

Теперь уже остановить безумие было невозможно. Нынче только кровь, ненависть, смерть.

Никодим занес свой топор над головой и устремился к крыльцу некогда боярского дома, а ныне убежища, или крепости тех, кто еще вчера считал Москву покоренной.

— А-А-А, — кричал Никодим Рукавицын.

— У-У-У, — вторил ему Авсей, уже нагоняющий кума.

Дверь, когда два друга были уже на крыльце дома, резко открылась.

— Хех! — Андрей Скрыпник на выдохе разрубил голову Никодима.

Авсей встал, словно вкопанный. Его обрызгало мозгами и кровью кума. Вдруг, стало понятно, что это смерть, что можно сколь угодно кричать, хотеть справедливости, но вот оно, горе. Они с кумом захотели справедливости, они верили всему, что им только лили в уши, теперь две дочки погодки трех и двух лет и пятилетний сын Никодима остались без кормильца, когда мать была только лишь за мужем и не сможет прокормить и себя, не то, чтобы детей. И хозяйства нет, так как Никодим жил ремеслом. Если Авсей не возьмет к себе крестников, они помрут с голоду. А у него самого четверо детишек, да мать больная.

— Хех, — православный литвин рубанул по ключице