Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Через несколько недель было организовано примирение между старыми соратниками. Людендорф считал, что первый шаг должен сделать Гинденбург, и предложил, что послание по поводу предстоящего дня рождения было бы приемлемым жестом. Желая урегулировать проблему, Гинденбург написал генералу письмо, в котором просил забыть о возникшем между ними «(непонимании». Людендорф принял протянутую ему руку. Во второй половине 1919 года, оставив действительную службу, Гинденбург опубликовал короткое заявление, в котором брал на себя всю полноту ответственности за решения Верховного командования. «Генерал Людендорф всегда действовал в полном согласии со мной». А памятуя об особом положении, которое он занимал в сердцах своих соотечественников, он добавил предупреждение, которое, впрочем, вряд ли успокоило Людендорфа: «Любые нападки на генерала Людендорфа есть нападки на меня».

Разногласия с Людендорфом были урегулированы сравнительно легко, а вот проблема взаимоотношений с бывшим императором столь легкому решению не поддавалась. Из своей голландской ссылки Вильгельм внимательно следил за публичными дебатами, развернувшимися вокруг его роли в судьбоносный день 9 ноября и мотивов, заставивших его искать убежище в Голландии. Он не мог не заметить, что быстрее всего распространяется мнение о том, что император трусливо бросил армию и страну в час кризиса. Это его искренне тревожило, причем не только потому, что он считал подобное утверждение неправдой и оскорблением. Он понимал, что, если оно не изменится, причем немедленно, путь обратно на трон будет для него закрыт навсегда. Посему Вильгельм считал чрезвычайно важным, чтобы все те, кто советовал ему уехать в Голландию, открыто заявили об этом. Ему особенно хотелось, чтобы Гинденбург публично признался, как настоятельно советовал императору незамедлительно покинуть страну. Учитывая высочайший престиж маршала, такое заявление имело бы особый вес и могло бы реабилитировать ссыльного кайзера. Вильгельма чрезвычайно возмущало молчание Гинденбурга. Если кто – нибудь и потрудился разъяснить кайзеру причины такого поведения маршала, он вряд ли сумел бы должным образом их оценить. Вероятнее всего, в его поведении присутствовал и элемент зависти к Гинденбургу. Он, безусловно, слышал о непрекращающемся потоке делегаций, совершавших паломничество в штаб маршала. Поэтому Вильгельм вполне мог видеть в Гинденбурге опасного соперника, популярность которого следовало срочно ограничить.

В середине марта Гинденбург, очевидно, в ответ на просьбы императора, отказался от позиции умолчания, которую до сих пор занимал. Он опубликовал заявление, в котором, «чтобы предотвратить возможные недоразумения», разъяснял, «почему кайзер уехал в Голландию». Он в нескольких словах обрисовал политическую и военную ситуацию, каковой она представлялась 9 ноября, и указал, почему кайзер не мог вернуться в Германию или искать смерти на полях сражений. Далее в заявлении было сказано: «В конце концов кайзер покинул страну. Он избрал этот путь в соответствии с рекомендациями своих советников после долгих и мучительных раздумий, в надежде таким образом сослужить своей стране хорошую службу, избавить Германию от дальнейших потерь, трудностей и лишений, вернув ей мир, спокойствие и порядок. То, что император ошибся в своих надеждах, не является виной его величества».

Документ, совершенно очевидно, преуменьшал роль советников кайзера, но тот факт, что в нем ничего не было сказано о поведении самого Гинденбурга в те судьбоносные часы, явился для бывшего монарха самым большим разочарованием. Он также не удовлетворил тех, кто, как, например, граф Шуленбург, 9 ноября занимал другую позицию – сразу после того судьбоносного дня Шуленбург составил меморандум, в котором утверждал, что Гинденбург и Гренер с самого раннего утра настойчиво требовали отречения императора, вопреки его, Шуленбурга, мнению, которое было совершенно иным. Этот меморандум попал в прессу, после чего Гинденбург опубликовал свой ответ, в котором подвергал сомнению компетентность генерала Шуленбурга как свидетеля, поскольку тот «был не в полной мере информирован о действительном положении дел». Поскольку Гинденбург не хотел оказаться втянутым в публичную дискуссию, он предпочел публично не чернить Шуленбурга. Однако в частном порядке он сделал заявление, в котором, «чтобы устранить, в процессе оправданной самообороны, ошибки, вполне понятные и объяснимые в тяжелый момент, но которые могут также привести к нежелательному и неточному суждению обо мне и моем окружении», дал более резкую характеристику утверждениям Шуленбурга.

После дальнейшего «обмена мнениями», в котором к Шуленбургу присоединились Плессен, Хинце и генерал фон Маршалл, глава военного кабинета кайзера, была достигнута договоренность о совместном протоколе, для написания которого было решено привлечь графа Вестарпа. Составление нового меморандума заняло несколько месяцев и было завершено только в июле, причем после интенсивной переписки и нескольких совещаний. Почти по всем пунктам этот протокол оказался ближе к версии Гинденбурга, чем к оценке событий его оппонентами. Маршаллу удалось добиться ликвидации всех упоминаний о том, что он советовал Вильгельму отречься от престола и отбыть в Голландию. Не принял он на себя и единоличную ответственность за данный совет. После продолжительных переговоров в документе была оставлена только одна фраза: на совещании у императора вечером 9 ноября «фельдмаршал, опираясь на предыдущие рассуждения и в согласии с мнением представителя министерства иностранных дел, господина фон Хинце и других присутствовавших советников, предложил в качестве крайней меры переезд в нейтральную страну и упомянул, что вполне подходящей является Голландия. Но пока окончательное решение принято не было».

Версии Гинденбурга была суждена недолгая жизнь. Шуленбург и Плессен опубликовали дополнительные заявления, в которых излагали свою оценку роли Гинденбурга, иначе говоря, ставя под сомнение правдивость маршала. И кайзер, со своей стороны, продолжал настаивать на том, что Гинденбург должен публично признать свою решающую роль в событиях 9 ноября. Лишь по прошествии трех лет, в июле 1922 года, Гинденбург написал бывшему монарху письмо, немедленно опубликованное всеми находящимися в пределах досягаемости газетами. Он заявил, что вечером 9 ноября «<рекомендовал от имени всех нас крайнюю меру, которую я тогда считал временной, – отъезд в Голландию». Он добавил, что, по его убеждению, император ни за что бы не уехал, если бы не думал, что он, Гинденбург, как глава Генерального штаба, считал этот отъезд отвечающим интересам монархии и отечества.

Дискуссия очень тяжело отразилась на Гинденбурге. Вестарп, посетивший его в Кольберге, заметил, какое глубокое впечатление произвело на него все происходящее. Позже маршал пожаловался Плессену, что эта дискуссия подорвала его здоровье. Раздираемый сознанием офицерского долга и чувством реализма, он ощущал слабость и неуверенность. Он был убежден, как и раньше, что отъезд кайзера был единственно возможным выходом из сложившейся безнадежной ситуации, но не хотел объявлять об этом публично. Не мог он заставить себя, даже сохраняя преданность бывшему суверену, взять на себя всю полноту ответственности за его отъезд, прикрыв тем самым монарха от обвинений в трусости и дезертирстве.

В действительности чашу весов, конечно, склонила позиция Гинденбурга. 30 октября Вильгельм прибыл в Генеральный штаб в поисках защиты от революционных сил, но вынужден был уехать, поскольку Гинденбург и Гренер больше не могли обеспечить ему такой защиты. Другие тоже советовали ему уехать, но их слова имели вес только как дополнение к позиции двух генералов. Так что кайзер обоснованно считал совет Гинденбурга решающим. Такого же мнения была и его свита.

Можно считать установленным, что именно мнение маршала подтолкнуло императора к отъезду в Голландию, но остается открытым вопрос: вправе ли Вильгельм возлагать на старика всю ответственность за этот отъезд? Бывший монарх настаивал, что Гинденбург вынудил его уехать, заявив, что только так можно спасти страну от ужасов гражданской войны. Строго говоря, это не так. У императора были и другие возможности. Он мог остаться, рискуя погибнуть, быть взятым в плен или оказаться перед судом революционного трибунала. Кроме того, он мог покончить жизнь самоубийством. Если он решил уехать, то это было только его решение, и только он нес за него ответственность.

Если такая мысль и приходила в голову Гинденбургу, то он никогда и ни с кем ею не делился. Он считал неприличным вступать в полемику лично с монархом относительно событий 9 ноября. Возможно, даже он в минуты откровенности признавался самому себе, что на месте Вильгельма повел бы себя так же. Ведь, стараясь переложить ответственность на его плечи, кайзер делает не то же самое, что и он сам делал в отношении Людендорфа, а потом Гренера?