Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

Конечно, пост начканца не очень гармонирует с монументальной внешностью Свинцовского. Но где знают об этой скромной должности? Только в УКСУСе.

В остальных местах Свинцовского по-прежнему принимают за высокого начальника, и швейцары почтительно распахивают перед ним стеклянные двери.

О своей канцелярии и УКСУСе Свинцовский предпочитает нигде не упоминать. Если незнакомые люди, — например, отдыхающие в санатории — любопытствуют: «Где вы работаете?» — Свинцовский отвечает: «В почтовом ящике…»

Вопросов, разумеется, больше не бывает.

Зато жена Свинцовского никогда не делает тайны из своей работы. Она говорит:

— Я — директор «Фивопроса». Филиала Академии воспитания и просвещения.

… Когда пришли Гречишникова и Ферзухин, к потолку взлетела пробка от шампанского. Торжество началось.

Гости стали энергично уничтожать салат и атлантическую селёдку.

— Люблю салат, — сказал Свинцовский.

— Витамин, — уточнил Ферзухин.

— Травка, — добавила Гречишникова.

— Мы, городские жители, так мало едим витаминов, — заметила Свинцовская.

— И даже не знаем, как они растут, — продолжила Оглоблина.

Эта мысль Оглоблиной понравилась, и она решила её развить:

— Вот я, например, попроси меня рассказать, как растёт, допустим, гречиха, — убей, не скажу.

Костя Ромашкин сокрушённо покачал головой:

— Ай-яй-яй. А как это совместить с дипломом сельхозинститута?

— Очень свободно, — сказала Оглоблина. — Во-первых, институт я закончила двенадцать лет назад, а во— вторых, уклон у меня экономический…

В комнату вбежала девочка лет пяти дочка Оглоблиной. Внимание взрослых мгновенно переключилось на ребёнка, и неприятный разговор угас.

— Аллочка, садись за стол, — сказала Оглоблина.

— А я недавно кушала. Когда ты уходила.

— Не обманываешь? Как мы условились с тобой?

Аллочка забралась на диван и стала листать журнал. Взрослые продолжили разговор.

— Вы много времени отдаёте воспитанию дочки? — спросила Люся-Мила Оглоблину.

— Да, я очень люблю воспитывать.

— Воспитание — это главное, — бесстрастно произнесла Свинцовская. — Это краеугольный камень, который призван служить инструментом формирования подрастающего поколения.

— Камень… э-э-э… инструмент, понимаете ли… — гудел вслед за супругой Свинцовский.

— Милица Георгиевна, а чем занимается сейчас «Фивопрос», если, конечно, это не секрет? — спросил Костя.

Свинцовская стала ещё серьёзнее.

— Наш филиал, — начала она с расстановкой, не спеша, — решил уже много проблем. Несколько работ подготовил кабинет по изучению творчества Макаренко.

— Есть такой? — спросил Ромашкин.

— Да. Там четыре сотрудника…

— И что же они делают?

— Они читают Макаренко и пишут о его методе…

— Но, по-моему, Макаренко всё сам за себя написал, — возразил Ромашкин. — Он, в общем, владел пером…

— Но он был писатель, следовательно, писал не по-научному.

— Да-да, — согласился Ромашкин. — Очень правильно!

Окрылённая участием, Свинцовская продолжала:

— Недавно один наш сотрудник защитил кандидатскую диссертацию. Он взял такую тему, которой до него никто не касался: как одевать детей, которые занимаются зимой в лесных школах на открытых верандах…

Сидящие за столом перестали хрустеть огурцами, повернулись к Милице Георгиевне.

— … Так этот сотрудник посадил на веранде сорок мальчиков и девочек и в течение двух часов измерял им температуру лба и пяток. Диаграммы показали, что пятки на морозе охлаждаются быстрее, чем лоб, значит, ноги в таких случаях следует термоизолировать…

— Какой любопытный вывод! — искренне сказала Гречишникова.

— Очень! — поддержал Ромашкин. — Моя бабушка была неграмотной, но у неё были совершенно явные задатки научного работника! Когда я зимой шёл гулять, она всегда говорила: «Костик, надень валенки».

Гречишникова неодобрительно посмотрела на Ромашкина. Милица Георгиевна, глядя куда-то в стену, продолжала свой рассказ. Неизвестно, сколько бы ещё она держала речь, если бы её не перебил Ферзухин.

Ферзухина прорвало. Он поднял стопку и, чуть покачиваясь, торжественно произнёс:

— Выпьем за наш УКСУС, который мы так любим, с которым связана вся наша судьба, так сказать, и без которого мы не можем жить!

Оглоблина и Ферзухин так энергично стали чокаться с другими гостями, что первая разлила половину бокала, а у второго на стопке появилась трещина.

Ни к кому не обращаясь, Ферзухин сказал:

— Жизнь дала трещину…

— Не вижу оснований для такого заключения, — заметила Гречишникова.

Ферзухин и Оглоблина многозначительно переглянулись. Наступил самый удобный момент говорить но существу.

— Вы не видите оснований, — сказал Ферзухин, — а другие видят… Говорят, кое-кого будут откомандировывать…

Гречишникова, собиравшаяся было произнести тост, отставила рюмку в сторону.

— Что за ерунда! Мне эти слухи тоже известны. По я не думаю, чтобы обошли местком…

— Местком обойти… з-з-э… не могут, — заверил Свинцовский.

Оглоблина просияла:

— Да-да, конечно… Товарищи, вы что-то загрустили а у меня есть тост. Я сегодня говорила со своей портнихой Софьей Абрамовной, и она мне знаете что сказала?

Выдержав паузу, достаточную для того, чтобы все притихли, Оглоблина торжественно воскликнула:

— Ко-стя и Лю-ся же-нят-ся!..

Люся опустила глаза, Костя стал внимательно смотреть в потолок.

Гости захлопали в ладоши.

— Ну-с, будущие молодожёны, — продолжила Оглоблина, — надеюсь, вы не будете отрицать? Софья Абрамовна сказала точно: платье для невесты должно быть готово в субботу…

— Ваши сведения верные, — сказал Ромашкин. — Как в телеграфном агентстве.

— Выпьем, раз так! — воскликнул Ферзухин и неловко покачнулся на стуле.

— Очень приятная пара, — бесстрастно резюмировала Милица Георгиевна.

— Вот каких людей… э-э-э… воспитал, так сказать… э-э-э… — прогудел Свинцовский, но дальше у него произошёл запор мысли, и он замолчал.

— Воспитал наш славный, сплочённый коллектив, — закончила его мысль Гречишникова, — который под руководством руководства смело осуществляет задачи, которые поставлены перед ним руководством.

— Это наше счастье, что УКСУС возглавляют такие замечательные люди, — растроганно произнесла Оглоблина. — Вчера я встретила в коридоре товарища Чарушина, и мне показалось, что он снова сильно похудел. Прямо жаль! Горит человек на работе, думает о ней днём и ночью!

— Вот именно! Он даже во сне мыслит, — поддержал Ферзухин. — А мне, например, сны никогда не снятся…

Свинцовский несколько раз попытался воткнуть вилку в маслину, но маслина не давалась. Убедившись в бесполезности этого занятия, он сказал, тупо глядя в тарелку:

— Это как-то не того… странно… э-э-э… во сне мыслить.

Ну и что ж, что странно, — возразил Ромашкин. — Чарушин — великий человек, а всем великим людям присущи странности: химик Менделеев на досуге любил делать чемоданы, Аристотель — охотиться за бабочками, Шуберт — играть на гребёнке, а Чарушин любит мыслить во сне…

Свинцовский ошалело посмотрел на Ромашкина.

— Э-э-э… Чемоданы… Бабочки, говоришь?… Гребёнки? Что-то я ничего не понимаю…

Он утратил монументальность и стал похож не на памятник, а на мешок.

— Что-то у нас стало совсем тихо, — заметила Гречишннкова, — а мы ещё не выпили за товарища Груздева.

— А мама его хочет утопить… — донёсся из угла голос Аллочки.

Все повернули головы к дивану, на котором дочь Оглоблиной листала иллюстрированный журнал.

— Дочка, не говори глупостей, — сказала Оглоблина, пристукнув рукой по столу.

— А я и не говорю, — ответила Аллочка.

— Постой-постой, детка, — вмешалась Милица Георгиевна. — Что ты говоришь? Утопить? Откуда ты слыхала это слово?…

Никто уже ничего не жевал, все челюсти остановились, и в комнате стало зловеще тихо, как в рентгеновском кабинете.

— А мама по телефону говорила. Она сказала: «Груздева могу всегда утопить, я про него такое знаю…»

— Что ты говоришь, Аллочка? Скажи, что это неправда!

— Нет, мамочка, зачем же я так скажу? Мы как с тобой условились? Говорить только правду.

Оглоблина привстала, но, почувствовав, что силы ей изменяют, откинулась к стене и застыла в позе княжны Таракановой.

Гости поднялись со стульев. Свинцовский, с которого хмель слетел мгновенно, стал снова монументален.

— Что я слышу? — зарокотал он. — Покушение на руководство?

— … Под руководством которого, — добавила Гречишникова.

— Нам пора! — объявила Милица Георгиевна.

— Нам тоже! — присоединился Ферзухин и резво вышел из комнаты. Через секунду с крыльца послышался кошачий визг. Должно быть, в темноте Ферзухин наступил сапогом на хвост одного из «львов», охранявших благополучие оглоблинского дома.