Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций» - Валерий Храмов

уже все наелись, стараясь не привлекать внимание, стал поглощать поминальную пищу, впрочем, весьма искусно приготовленную подругами вдовы. Вечер, между тем, вяло завершался. Гузий разлил остатки «французского» коньяка. Гости выпили напоследок — не чокаясь.

— А ведь умеют все-таки французы коньяк делать! — сказал Александр Николаевич, с благодарностью посмотрев в мою сторону.

Остальные выпившие охотно поддержали.

Через пять минут с едой было покончено, и я отправился на поиски Матвея, попросив позволения у хозяйки. Комнат было три. Значит, нужно было осмотреть оставшиеся две — спальню и кабинет покойного. Вдова любезно вызвалась меня сопровождать и посоветовала начать со спальни. Уверенная в успехе она открыла дверь и включила свет.

В комнате царил образцовый порядок. Матвея не было.

Пошли в кабинет. «Там есть кушетка», — сообщила вдова. Включили свет.

Письменный стол стоял у окна, бумаги и книги лежали на нем так, как будто профессор только что закончил работу, навел порядок и покинул кабинет. К столу было пододвинуто кресло с высокой спинкой. Рядом стоящая кушетка была пуста.

Нам оставалось осмотреть подсобные помещения. Но в ванне, туалете, прихожей Матвея не было. Его пальто и боты («Беллочка заказали их сделать знакомому ассирийцу») были на месте. Мне стало совсем нехорошо. А тут еще кто-то предположил, что он по рассеянности мог уйти, надев чужие ботинки. Я в отчаянии схватился за голову!

— Не надо так расстраиваться, может быть, он уже дома, — попыталась успокоить меня подруга вдовы, — давайте позвоним Беллочке.

— Нет! — почти закричал я в ответ и стал проводить опознание обуви.

Всем оставшимся хватило.

— Ведь не мог же он уйти босым и без пальто? — задала риторический вопрос подруга вдовы, но сразу усомнилась в нем, — ведь он тапочки одел домашние, а их нет на месте!

Лучше бы она этого не говорила! Я, в чем был, выскочил на лестницу, бегом спустился вниз, добежал до трамвайной остановки. Матвея не было! Пришлось вернуться.

Как я понял, без меня поиск продолжился, но результата не дал. Усмирив эмоциональную бурю, принялся систематически осматривать все пространство квартиры, заглядывая даже в те щели, куда, с комплекцией моего подопечного, залезть невозможно. Начал с прихожей, потом были туалет, ванная комната, кухня, гостиная, спальня и, наконец, еще раз вошел в кабинет покойного. Тут, еще не включив свет, услышал сладкое посапывание со свистом. Люстра осветила помещение. Я пошел на свист. Дошел до стола, заглянул за высокую спинку кресла. Матвей был тут — свернувшись калачиком и опустив голову на стол, он мирно спал. Будить его не стал, вышел из кабинета и успокоил женщин:

— Они почивают в кресле покойного, — сказал, испытывая лишь досаду. Захотелось выпить. Но «французский коньяк» закончился. Попросил у женщин «их вино». Они с готовностью поддержали:

— Да, да, выпейте обязательно. Вы так сегодня устали… и переволновались.

Вино было теплым и кислым. Надо было будить Матвея и уходить.

На выходе меня перехватил «наш Гузий»:

— Я должен Вас похвалить. Оставаясь в тени, Вы смогли во многом обеспечили проведение мероприятия на соответствующем уровне. Вы настоящий концертмейстер. Завтра я обязательно доложу руководству о том, что коллектив в Вас не ошибся. Вам можно доверить концертмейстерскую работу.

… …. …

Безотчетная склонность мужчин

ломать ветки и палки указывает на проблемы с потенцией.

проф. З. Фрейд

А завтрашний день был пятницей. Надеясь на вполне заслуженные отгулы, явился к заведующему в положенное время. Тот обрадовался и похвалил за активное участие в траурных мероприятиях. Сказал, что я вполне заслужил отгулы, но внезапно возникла проблема. Оказалось, что некому сегодня поиграть на репетиции симфонического оркестра:

— Это недолго, — обнадежил флейтист, — они готовят первую симфонию Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, а в ней есть фортепианный фрагмент, который Вам и предстоит сыграть. Дирижер начнет репетицию с музыки великого советского симфониста, поэтому посидите часик, поиграете и можете быть свободным. С Климовичем я договорился.

Перспектива участия в репетиции симфонического оркестра меня, мягко говоря, не обрадовала. Дирижер студенческого оркестра профессор Моисей Климович был заведующим кафедрой струнных инструментов, лет сорока пяти, властным, грозным и голосистым, а в истерике — крикливым. Он держал жесткую дисциплину и не позволял оркестрантам халтурить. Рычаги воздействия у него были. Халтурщикам снижали баллы на экзамене по специальности. С ним старались не связываться — было бесполезно, хотя народ в оркестре был в целом весьма скандальный. Климович позволял себе издеваться, хамить, всячески унижать оркестрантов, а они терпели, ибо слишком многое в их судьбе зависело от его решения. Правда, хамил он артистически и любил делать это на публике: чем больше людей, тем охотней хамил. Обычно к нему на репетиции ходила наш старший концертмейстер — немка Марта. Работа с Климовичем была ей чем-то вроде расплаты за холокост.

— А как же Марта, — робко спрашиваю заведующего, надеясь на изменение решения.

— Марта Генриховна сегодня участвует в шефском концерте кафедры духовых инструментов. Ее некому подменить, кроме Вас, — строго ответил флейтист и встал, давая понять, что вопрос решен окончательно, — поторопитесь, репетиция вот-вот начнется.

Стало досадно и не только из-за обманутых надежд — мучило очень нехорошее предчувствие. Но, делать нечего, не испытывая творческого подъема, побрел в репетиционный зал. Директор оркестра Валя Фадеев был моим хорошим знакомым. Он выдал ноты:

— Рояль впервые будет задействован, лишь во второй части. Пока мы будем репетировать первую, у тебя есть время присмотреться. Но никуда не отлучайся — Моисей этого не любит.

Я послушно сел к роялю, который был задвинут в самый дальний угол аудитории, волнуясь, стал смотреть свою партию — быстрый темп второй части, надо признать, не испугал, но огорчил.

Вдруг, дверь распахнулась. Климович, держа подмышкой дирижерскую палочку, неожиданным для своих габаритов легким шагом артистически преодолел расстояние от входа до дирижерского «постамента» и взлетел на него. Партитура симфонии уже лежала на пюпитре. Один из контрабасистов угодливо прикрыл за ним дверь.

— Все на месте? — грозно спросил Моисей директора оркестра.

Тот утвердительно затряс головой.

— Начинаем с Шостаковича, — Климович лихим движением кавалериста выхватил палочку из подмышки и, приняв классическую дирижерскую позу, памятником замер на дирижерском помосте. Глаза его