Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций» - Валерий Храмов

— Да, да. А вы обращали внимание на его скрупулезные знания скрипичных сонат Иоганна Себастьяна Баха, потрясающе, потрясающе! — Матвей направил взгляд в Небеса, — Во второй сонате он обнаружил проведение главной темы в локрийском ладу!

Постояв около минуты, закрыв глаз и пропев ту самую тему в локрийском ладу, Матвей продолжил восхождение. Мы пошли следом. На следующей площадке действие повторилось:

— А как он глубоко чувствовал современную музыку! Как-то встречает меня в коридоре, достает из портфеля «Лунного Пьеро» Арнольда Шенберга и говорит: «Посмотрите коллега на эту шестнадцатую. Я долго пытался разгадать ее смысл и, наконец, понял — она отзвук отвлеченной мысли, брошенной в самую сердцевину эмоционального, я бы даже сказал «нервного центра», где кажущаяся асимметричность словно подчеркивает внутреннею упорядоченность», — Матвей в упоении замер и опять закрыл глаза, словно продолжая слушать шестнадцатую ноту, о которой только что вел рассказ.

Публика как завороженная слушала его тихий баритон, но по выражению лиц педагогов, меня окружающих, было ясно, что они понимают по предмету, о котором идет речь, не больше, чем я.

Наконец, поднялись на третий этаж. Женщины, которых мы пропусти вперед, уже успели привести себя в порядок, оставив прихожую в наше распоряжение. Матвей, прежде всего, вошел в комнату, чинно поклонился фотопортрету покойного, потом вернулся, снял пальто, разулся и встал в очередь в ванную комнату, где тщательно, несколько раз обильно намыливая руки, смыл кладбищенскую землю. Он вошел в зал и сел на заранее отведенное ему за столом место. Я попытался присесть рядом, но распоряжающаяся за столом подруга вдовы, отвела меня в сторону и сказала, что та хочет со мной поговорить. Я подошел. Вдова, пустив слезу, стала искренне благодарить «за все, что Вы сделали для мужа», за мою «согретую любовью доброту», «за честность и обязательность».

— Его коллеги, — заметила она, — люди хорошие, но совершенно не приспособлены к практическим делам — вечно все забывают, путают. Им ничего нельзя доверить. Мне сказали, что все прошло замечательно во многом благодаря Вам.

Напоследок, «на память о муже», она подарила мне маленький бюст Шопена, отметив, что у меня есть некоторое сходство с обликом великого Фредерика.

— Сядьте поближе, среди родни, мне будет приятно, — закончила вдова.

Я так и сделал, стараясь держать в поле зрения «моего Матвея».

Гости расселись. Говорили пока шепотом.

Ведущий церемонию Александр Николаевич («наш Гузий») предложил начать поминальный обед. Он взял со стола одну из бутылок французского коньяка, которую Соколов привез из Москвы, месяц назад, где, как выяснилось потом, купил ее в «магазине заказов» за 25 рублей. Коньяк разлили всем понемногу — дегустационную норму.

Первое слово взял мой подопечный. Я ожидал, услышать очередную речь на тему «как он прекрасно знал …», но ошибся. Матвей встал, правда, из-за анатомического своеобразия тела — большое туловище на коротких ногах — стал, казалось, чуть ниже, чем был, пока сидел. В его наполненных искренней скорбью глазах блеснула слеза:

— Мой старенький папа, узнав о случившейся трагедии, сказал: «Он умер не потому, что упал, а упал, потому что умер!» — слезы ручьем полились из глаз Матвея, он рухнул на стул, обмяк, заметно потеряв в росте.

Выпили. Напиток произвел впечатление, которое стало основанием для последующих поминальных речей.

Как выяснилось, усопший любил и прекрасно знал французскую музыку, глубоко разбирался в полифонии Цезара Франка, блестяще проанализировал в одной из статей драматургию «Фауста» Гуно…

В момент, когда «докладчик стал развивать названную тему», меня незаметно позвала подруга вдовы:

— Пройдите, пожалуйста, на кухню, там Вас ждут, — шепнула она, и я тихонечко покинул стол, так и не узнал особенности драматургии названной оперы.

… … …

По данным Роскачества, каждая третья бутылка коньяка в России — подделка.

Действительно, на кухне меня ждал Гузий — наш.

Как выяснилось, французского коньяка было катастрофически мало — всего две бутылки. А тут такой успех! Даже женщины не думают обращаться к собственно женским напиткам и с удовольствием его пьют. В этой, казалось, безвыходно ситуации Гузий нашел, как он выразился, «нетрадиционное решение»:

— Возьмете бутылку нашего коньяка, добавите туда пакетик чая и будете ее усиленно трясти ровно пять минут, затем перельете содержимое в бутылку из-под французского. Вот три бутылки. Должно хватить, но на всякий случай, изготовьте еще парочку на другой основе, — Владимир Михайлович показал в сторону водки, — тут нужно использовать четыре пакетика чая, чуть-чуть ванили, гвоздику и ложку сахару.

— Столовую? — я уточнил, желая избегнуть ошибки.

— Чайную, — ответил Гузий с улыбкой и укоризненным покачиванием головы, — да, переливать будите через ситечко, чтобы ваниль и гвоздика не попали в бутылку с французским коньяком.

Александр Николаевич вернулся к столу, а я приступил к выполнению ответственного задания. Начал с превращения «нашего коньяка» во «французский». Зарядил три бутылки пакетиками азербайджанского чая и стал по очереди трясти. Тут подоспела первая пустая бутылка из-под французского коньяка. Перелил заготовленный продукт и приступил к изготовлению «французского коньяка» на водочной основе. Водка называлась «Московская особая». Бутылочка с зеленой этикеткой была только-только их холодильника. Неоднократно премированный продукт удивил тонким, отличным от коньячной продукции, запахом, вызвавшим сильное чувство голода. Я не смог удержаться, прервал производственный процесс, взял немного селедочки, уже подготовленной к подаче на стол, кусочек черного хлеба и… отдал дань патриотическому чувству. Сырья для изготовления «французской продукции» стало чуть меньше, но зато на душе стало хорошо, опять подумал о Маргарите. Через пару минут последняя бутылка водки была испорчена превращением во «французский коньяк». Осталось трясти отечественные бутылки и ждать очередного появления импортной тары.

Наконец, все было кончено. Я вернулся в зал и занял свое место за столом. Мероприятие завершалось. Как заметил, гости уже начали понемногу расходиться. К моему ужасу Матвея за столом не было.

Вдова, увидев меня, подозвала и еще раз поблагодарив, усадила рядом и стала наполнять тарелку остатком траурных яств — «пока все не съели педагоги». Улучшив момент, стал справляться по поводу Матвея. Меня успокоили. Не уходил, наверное, по своему обыкновению где-то в другой комнате прилег вздремнуть. Испытывая странное чувство опоздавшего гостя, который, наконец, дорвался до еды, когда