Искушение святого Антония - Гюстав Флобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг я услышала громкие голоса. Кричали: «Это маг! это Дьявол!» и толпа остановилась перед нашим домом, против Эскулапова храма. Я приподнялась на руках до высоты отдушины.
В перистиле храма стоял человек с железным ошейником на шее. Он брал уголья с жаровни и проводил ими широкие полосы на груди, взывая «Иисус! Иисус!» Народ говорил: «Это не дозволено! побьем его камнями!» Но он продолжал. То было нечто неслыханное, восхитительное. Цветы, огромные как солнца, вращались перед моими глазами, и из пространств до меня доносились трепетания золотой арфы. Смерклось. Руки мои выпустили перекладины, тело ослабло, и когда он увел меня в свой дом…
Антоний. Но о ком говоришь ты.
Прискилла. Да о Монтане!
Антоний. Монтан умер.
Прискилла. Это неправда!
Голос Нет, не умер Монтан!
Антоний оборачивается; рядом с ним, с другой стороны, на скамье сидит вторая женщина — белокурая и еще более бледная, с припухшими веками, словно она долго плакала. Не дожидаясь его вопроса, она говорит:
Максимилла Мы возвращались из Тарса по горам, когда на одном повороте дороги увидели под смоковницей человека.
Он издали закричал: «Стойте!» и бросился к нам с бранью. Рабы сбежались. Он разразился смехом. Лошади вздыбились. Молоссы выли.
Он стоял. Пот катился по его лицу. Плащ его хлопал от ветра.
Называя нас по именам, он поносил суету наших деяний, позор наших тел, и он грозил кулаком, указывая на дромадеров, в негодовании на серебряные колокольчики, подвешенные у них под челюстью.
Его ярость внушала мне ужас, и в то же время словно какое-то сладостное чувство меня убаюкивало, опьяняло.
Сначала приблизились рабы. «Господин, — сказали они, — животные наши устали»; затем заговорили женщины: «Нам страшно», и рабы отошли. Затем дети подняли плач: «Мы голодны!» И, не дождавшись ответа, женщины исчезли.
А он говорил. Я почувствовала кого-то возле меня. То был мой супруг; я внимала другому. Он полз между камней, крича: «Ты покидаешь меня?» и я ответила: «Да, отыди!», дабы последовать за Монтаном.
Антоний. За евнухом!
Прискилла. А! это тебя удивляет, грубый сердцем! Но ведь Магдалина, Иоанна, Марфа и Сусанна не делили ложа со Спасителем. Души способны с еще большей страстью обниматься, нежели тела. Дабы соблюсти непорочность Евстолии, епископ Леонтий изувечил себя, любя больше любовь свою, чем свою силу мужчины. Притом же, это не моя вика: некий дух понуждает меня; Сотас не мог меня излечить. А все-таки жесток он! Что нужды! Я — последняя из пророчиц, и после меня наступит конец света.
Максимилла. Он осыпал меня подарками. Впрочем, ни одна и не любит его так, — и ни одна так не любима им!
Прискилла. Ты лжешь! Меня он любит!
Максимилла. Нет, меня!
Дерутся.
Между их плеч появляется голова негра.
Монтан в черном плаще с застежкой из двух костей человеческого скелета.
Успокойтесь, мои голубицы! Мы неспособны к земному счастью, но наш союз дает нам, полноту духовную. За веком Отца — век Сына; и я предвещаю третий век — век Параклета. Его свет сошел на меня в те сорок ночей, когда небесный Иерусалим сиял на небе над моим домом в Пепузе.
Ах, в какой тоске кричите вы, бичуемые ремнями! как ваше исстрадавшееся тело ищет пламенной моей ласки! как вы томитесь на моей груди неосуществленной любовью! Сила ее открыла вам миры, и вы можете ныне созерцать души вашими очами.
Антоний делает жест изумления.
Тертуллиан, вновь появившийся возле Монтана Несомненно, раз у души есть тело, ибо что не имеет никакого тела, не существует.
Монтан Дабы сделать ее более тонкой, я установил всяческое умерщвление плоти, три поста в год и еженощные молитвы с закрытыми устами, — из опасения, чтобы дыхание, вырвавшись наружу, не замутило мысли. Надлежит воздерживаться от вторичных браков, а лучше вовсе от брака! Ангелы грешили с женами.
Архонтики во власяницах из конского волоса.
Спаситель сказал: «Я пришел разрушить дело Женщины».
Татианиане в тростниковых власяницах.
Она и есть древо зла! Одежды из шкур — наше тело.
И, подвигаясь все в том же направлении, Антоний встречает Валесиан, распростертых на земле с красными бляхами внизу живота под туникой.
Они протягивают ему нож:
Поступай как Ориген и как мы! Или ты боишься боли, трус? или любовь к своей плоти тебя удерживает, лицемер?
И пока он смотрит, как они пререкаются, лежа на спине в лужах крови, Каиниты с волосами, связанными гадюкой, проходят мимо него, голося у него над ухом:
Слава Каину! слава Содому! слава Иуде!
Каин создал племя сильных, Содом ужаснул землю своей карой, и через Иуду бог спас мир — Да, Иуда! без него нет смерти и нет искупления!
Исчезают в дикой толпе.
Циркумцеллиане в волчьих шкурах, в терновых венцах и с железными палицами в руках. Они, вопят:
Давите плод! мутите источники! топите детей! грабьте богатого, который наслаждается счастьем, который много ест! бейте бедного, который завидует попоне осла, корму собаки, гнезду птицы и сокрушается, что другие не так несчастны, как он.
Мы, святые, дабы ускорить конец света, отравляем, жжем, избиваем!
Спасение лишь в муках. Мы предаем себя мукам. Мы сдираем клещами кожу со своих черепов, ложимся под плуг, бросаемся в жерла печей!
Долой крещение! долой евхаристию! долой брак! проклятие всему!
По всей базилике усугубляются безумства.
Авдиане мечут стрелы в Дьявола; Коллиридиане подбрасывают к потолку синие покрывала; Аскиты простираются перед мехом; Маркиониты совершают крещение мертвеца елеем.
Женщина рядом с Апеллесом в пояснение его слов показывает круглый хлеб в бутыли; другая, окруженная Сампсеянами, раздает, как просфору, пыль своих сандалий. На усыпанном розами ложе Маркосиан двое любовников обнимаются. Циркумцеллиане режут друг друга, Валесиане хрипят, Бардесан поет, Карпократ пляшет, Максимилла с Прискиллой громко стонут, а Каппадокийская лжепророчица, вся голая, облокотившись на льва и потрясая тремя факелами, орет Грозный Призыв.
Колонны колеблются, как стволы дерев, амулеты на шеях ересиархов пересекаются огненными линиями, созвездия в часовнях движутся и стены расступаются под напором толпы, каждая голова которой — мятущаяся с ревом волна.
Между тем из недр этого гула голосов при взрывах смеха раздается песнь, в которой снова слышится имя Иисуса.
То — люди из простонародья; все они хлопают в ладоши в ритм пения. Посреди них Арий в одежде дьякона.
Безумцы, ратующие против меня, берутся истолковать бессмыслицу; чтобы посрамить их до конца, я сочинил песенки, такие забавные, что их знают наизусть на мельницах, в кабаках и в гаванях.
Тысячу раз нет! Сын не совечен Отцу и не единосущ! Иначе не произнес бы он слов: «Отче, да минует меня чаша сия! — Что называете вы меня благим? Никто не благ, только один бог! — Иду к богу моему и богу вашему!» и других слов, свидетельствующих, что он сотворен. На то указывают и все его именования: агнец, пастырь, источник, мудрость, сын человеческий, пророк, путь благой, краеугольный камень!
Савелий. А я утверждаю, что оба они — едины.
Арий. Антиохийский собор постановил обратное.
Антоний. Что же такое Слово?.. Кто был Иисус?
Валентиниане. Он был супруг раскаявшейся Ахарамот!
Сифиане. Он был Сим, сын Ноя!
Феодотиане. Он был Мельхиседек!
Меринтиане. Он был всего лишь человек!
Аполлинаристы. Он принял его вид! он лишь изображал страдания.
Маркел. Анкирский Он — проявление Отца!
Папа Каликст. Отец и Сын-два образа единого бога!
Мефодий. Он был сначала в Адаме, затем в человеке!
Керинф. И он воскреснет!
Валентин. Невозможнее тело его небесное!
Павел Самосатский. Он стал богом лишь после крещения!
Гермоген. Он живет на солнце!
И все ересиархи окружают Антония, который плачет, закрыв лицо руками.
Иудей рыжебородый, с пятнами проказы на коже, подходит вплотную к нему и страшно усмехается:
Его душа была душой Исава! Он страдал беллерофоитовой болезнью; а его мать, торговка благовониями, отдалась Пантеру, римскому солдату, на снопах маиса в вечер жатвы.
Антоний порывисто подымает голову, молча на них смотрит, затем идет прямо на них.
Ученые, маги, епископы и дьяконы, люди и призраки, прочь! Прочь! Прочь! Все вы — обман!
Ересиархи. Наши мученики больше мученики, чем твои, молитвы наши труднее, порывы любви возвышеннее и восторги столь же долги.
Антоний. Но нет откровения! нет доказательств!
Тогда все потрясают в воздухе свитками папируса, деревянными дощечками, кусками кожи, полосами тканей и толкают друг друга.
Керинфнане. Вот евангелие от евреев!
Маркиониты. Евангелие господа!
Маркосиане. Евангелие Евы!
Энкратиты. Евангелие Фомы!
Каиниты. Евангелие Иуды!
Василид. Трактат о присоединенной душе!
Манес. Пророчество Баркуфа!
Антоний отбивается, ускользает от них, — и он замечает в темном углу Старых Ебионитов, иссохших, как мумия, с потухшим взором, с седыми бровями. Они говорят дрожащим голосом: