Южная Мангазея - Киор Янев

в Покровское отдельно, в сопровождении сотрудниц-кормилиц его ведомства. Мордоворотных. Огру в особняке Сольмеке рассказала всё, про Покровское, про лагерь, про младенца Дира и его отца. Знаю я этого специалиста, шипел малюта, вертелся тут у меня на резиновой палке, незаменимый. Двукопчиковая ты, поэтому будешь на меня работать, мне как раз такие нужны, иначе вернёшься в лагерную пыль свою юмейскую. Давно уже Огр рассылал по стране агентов, чтобы найти таких чадородных, с раздвоенным копчиком, девиц, агенты щупали их и пугали, иногда получали за это кирпичами по голове, Огр додумался даже по правительственному указу отправлять всех работниц на обязательный гинекологический осмотр, где им подстилали под копчик копирку, чтобы отпечатались контуры. Рыбий этот рудимент встречался довольно редко. Сольмеке получила вербовочный знак — маленькое тавро, которым мордоворотная сотрудница Огра прижгла её чуть ниже крестца и была отпущена. Вместе с младенцем девушку отвезли к дому Полярников на чёрной эмке. Из-за ожога Сольмеке не могла сидеть и все время пыталась привстать, держась за потолок машины. Может быть поэтому она, услышав, что Патрикей, вернувшись в квартиру, по своему обыкновению от усталости сразу же повалился отдыхать, вошла в его кабинет и легла ничком к нему на оттоманку.

ЛИБЕРИЯ

В пошивочном цеху, переделанном из бывшей церквушки ямского поселка Покровского, обрушились фрески золотистого купола и кусочки пудреных звёзд повисли на паутинках вместе с личинками потолочных мокриц, словно бельма небольшого млечного пути, что вскоре выпустил широкие рукава из крахмальных оконниц. Швеям-сменщицам бесполезно было вглядываться в многокрылый, как серафим, туман, пока оттуда не выскочил гривастый табунок местного конезавода, по-бурлацки цепляя летучие клочья, так что из-под перистых взмахов возникали непрожитые швеями молочные миры, где они лежали запеленутые в кокошниках и сотовых оконцах золотисто-медового, дореволюционного Флора и Лавра.

Последнего священника этого храма расстреляли относительно прочей округи недавно, в 1939 году. Сотрудницы известного ведомства, Ксения Альфа и Марина Бета, которым было поручено доставить младенца в Покровское, в Москву не вернулись, но поселились в храмовом притворе, выселив химкрасотдел при производстве, такой реагентный, что за два года он объел стены до кирпичей. По утрам сотрудницы крякали известью и их плевки застывали камеями. Зато перестали быть мордоворотицами. Черты лица измельчали, стерлись до незаметности, исчезал подкожный жир, кожа становилась дубленой, её не могли прокусить местные оводы, и истончалась как пергамент, так что проступали разноцветные анатомические жилки. Ночами насельницы продолжали вялиться в каком-то холодном огне, пол в притворе был усеян золистой пылью, а из трубы поднималась белесая пелена, застилавшая глаза небожителям заплутавших мессеров и кукурузников. Но если настоящий ангел, оставивший этот притвор два года назад, проходил, тоскуя, окрестными дорогами, тогда можно было встретить отчётливые девичьи лица — ступни ангела. За ними вытягивалось, чавкая, всё остальное. Два таких румяных лица, колхозниц Буряковой и Семечкиной, сотрудницы подрядили сюсюкаться с младенцем, когда забирали Сольмеке на агентурную подготовку. Вечерами, на нарах в притворе, Альфа и Бета осуждали лапотность. Благодаря комсомольскому энтузиазму эти девушки быстрее соприкасались с жизнью, окислялись и тлели. Казалось, с их рёбер осыпался пепел, как с крематорной решётки. Смешивался с тенями — запечатленными воспоминаниями, блуждавшими по напольным эпитафиям. Если бы безбожный верхний сквозняк выдул бы из глиняного голосника-тайника под сводом рассыпавшиеся листки ветхозаветной псалтыри последнего флоролавровского попа, то нижний сквозняк мог бы сбить полемические куколи новых строителей коммунизма.

***

Курился атмосферный столб за утренним окном покровской дачи, другие, изначально нестойкие части мира, вроде стройраствора меж кирпичей, возвращались в парное состояние, вытягивались сквознячками в комнату, где закручивались оголённой девичьей шеей и, переплетенные лучистыми предплечьями, соскальзывали в столь рискованный вираж вокруг Сольмеке, стоявшей в искристом тазике — воронке для евклидового интерьера, что световые заплаты едва удерживали стены, как нетерпеливые звёзды на общедоступном уроке в планетарии (который Сольмеке, едва приехав в Москву, усердно посещала).

Это был единственный раз, когда утром она вчистую отмывалась от остатков вчерашней тины и водорослей, после первого дня её прудового плавания, мягкого начала задания, единственный раз без сопровождения.

Вчерашним стоялым днем Сольмеке зыбилась в спальном пруду на окраине Покровского, преломлявшем её телесную палитру на радужно-синячные кюветки, приманку для жгучих колбочек и летучих реторт, возгонявших на окрестных чердаках и ангельских подоконниках худосочные краски звонкого чертежа новой, невесомой Сольмеке, с путеводными для полуночного канатоходца (Патрикея? Васька?) жилками гитарной настройки, при грозовой погоде менявшейся на фортепьянную.

А сегодня к семи часам за ней уже заехал газик с надсмотрщицами. Важность задания подчеркивалась тем, что Огр выделил для подготовки агентки, помимо Ксении Альфы и Марины Беты, персональную, хотя и раздолбанную машину. Каждое утро Альфа с Бетой сверяли погоду, луну и прочие природные факторы с подробной инструкцией и выбирали один-два из многочисленных подмосковных прудов, где Сольмеке должна была находиться в воде по девять часов подряд. Даже еду она принимала, стоя по шею в воде, из рук Альфы и Беты, плававших на лодочке. Если становилось холодно, они сами должны были лезть в воду и делать плавунье массаж. На берегу оставался шофёр с автоматом, следил за горизонтом, шугал любопытных и поддерживал радиосвязь с ведомством. Впрочем, на второй или третий день комсомолок всполошил выстрел. На берег вышел Огр с пистолетом. Будет знать, как кемарить, козёл! — дулом с дымком указал он на отключившегося вечным сном шофёра. Спецгруппа получила нового цербера, постоянно трещавшего радиопередатчиком, глазея на Сольмеке в бинокль и почесывая третьей рукой яйца. Спал он в газике, ставя его на ночь рядом с альфабетовским притвором.

Кроме покровского, недавно вычищенного дачниками, прочие пруды — простые деревенские, затейливые барские, безутешные фабричные — за двадцать лет соввласти заполнились до краёв тиной, утиными глистами, рачками и лягушками, которых промсливы пятилеток постепенно превращали в школьные препараты, дергавшиеся от электролитных разрядов. По девять часов ежедневно Сольмеке подвергалась травлению, смолению, брожению и прочим атакам агрессивных сред, не говоря уж о биопощипах, покусах и поколах, так что лезла кожа, шли лишаи и заходил ум за разум. Под конец плавала вообще без ничего, на радость шофёрскому биноклю, было тяжело и больно натягивать разъеденный купальник на расцвеченную сыпь. Сольмеке была рада, что две колхозницы следили за младенцем, убирая его подальше от неё, лишайной. Наконец завыл случайный мессер и шальная бомба, кинутая в пруд, оглушила её как рыбу. Она очнулась от резкой боли за