Южная Мангазея - Киор Янев

древоточцами комода его матери, которую, как известно, чудом не спалили. Среди трухи и дохлых жучков я нашел любопытное описание местных ведьм — Штурмундлибе достал из портмоне вчетверо сложенную перерисовку с целым ожерельем из девичьих задков, каждый из которых обладал парой свиных хвостиков разной длины, витиеватости и опушенности — от совсем лысых до густо щетинистых. Мы тоже занимаемся двукопчиковыми дамами — уже дюжину лет, с тех пор как Патрикей приезжал к нам в институт, и в прошлом году я был в командировке у наших новых союзников в Трансильвании. — Сольмеке, наконец, покраснела: — И что во мне такого особенного? — Растопырив пальцы, барон протянул к Сольмеке ладонь, будто издали нажимая на клавиши. — Вот это чередованье тёплых-холодных мест. Точно из глубины прощупывается хитроумный суккубий термос, не редкость у замужних румынок, готовящих брынзу из мужского взятка. — Сольмеке вспомнила, как часто, с детских лет, у неё немело там, где Огр поставил тавро. — Под копчиком у них — и у тебя — органический холодильник. Если туда после занятий любовью попадет то, что впиталось в кровоток, то под костяным завитком начинает образовываться яйцо с двадцати, а иногда и шестидесятилетним сроком вынашивания-высиживания, так что вы, двукопчиковые, можете, как мёртвые Евы, снести это яйцо в могиле. — Это наверно, какая-то очень древняя способность — сказала девушка, вспомнив про свои жаберные щели. — Родовые пути таких яиц, конечно, не как у плацентарных млекопитающих, а как у утконосов, через клоаку. Во всяком случае, обе эти лысые горы — огромные кладки таких яиц. Инкубаторы бессмертных. Сольмеке передернуло. — Я никогда не буду заниматься любовью, и слова-то мерзкие! — Она отвернулась от Штурмундлибе, стукнула кеплеровым инструментом об оконную раму. Голова у нее кружилась. И у него. Неимоверная высота. Можно чувствовать как будка раскачивалась в воздухе. — Городок в табакерке — сменила она тему. — Могу отсюда сверху по нему путешествовать, я все улочки наизусть знаю. Патрикей безумно влюбился в Регенсбург, часами мне байки рассказывал. — У барона потеплело под ложечкой. Он помнил, как таращил глаза смешливый московский приятель, как после часа прогулки по архитектурной сказке Гримм душа становилась белым листом. Барон был склонен к пафосу. — Завтра этого города не будет.

Сольмеке побледнела. Конечно она знала, что чтобы безопасно вывезти её с жемчужинами, посадку трофейного самолёта, намеченную на завтра у бароновой усадьбы, специально подгадали ко времени американского налета, который Должен стереть город с лица земли.

Нам пора, — напомнил Штурмундлибе. Они спустились вниз, причем с каждым поворотом лестницы темнели слои мозга павшего на город ангела-хранителя, и взяв в сторожке второй велосипед для Сольмеке, погромыхали по мостовым. Камни, холодные души, мерцавшие в космосе, как только начинали участвовать в человеческой жизни, заслуживали жалости. Впрочем, им доставались ниточки и обрывки кожи мимолетных ездоков. И хотя крутившие педали барон и Сольмеке нещадно обдирались кривоколенными улочками, время там шло боком и после каждого, особо узкого — корова не пройдёт — поворота невнятные тепловые пятна, пружинящие над велосипедными сёдлами, заново корректировались сгустком теней или просверком из какой-нибудь барочной розетки или романской решетки.

Минуту — попросил барон у исторической сосисочной. Гретхен в ситчике не было. Ему вернули оставленный утром зонтик. Сумрачный Штурмундлибе и раскрасневшаяся Сольмеке выехали на мост, ведущий из города. Прыснул, наконец, дождь, подсвеченный багровым закатом. Парочка остановилась передохнуть посередине, на каменном горбу у святого Непомука, глазеющего на Регенсбург. Словно рыболовные рюмочки, макакопопые дождинки ударяли по отражению головы Штурмундлибе, взбухавшему, как у удава, перед лебединым папье-маше неукрощённого Сольмеке зонтика с кагоровым исподом. — Если нынешние немцы заслужили американские бомбы, их не заслужили ни те, кто строил Регенсбург, ни озарённые им путешественники. — По мосту пролетела когда-то гоголевская карета. Сольмеке наклонилась к постаменту медного святого. Из ближайшего придунайского болота камень был вытащен весь в тончайшем орнаменте, выгравированном растревоженными чичиковскими резчиками, чьи костяные орудия, выбеленные болотной щелочью, подобной лунному рентгену для лодыжек гурий, с лёгкостью в костном мозге необыкновенной, не только забулькали у кувшинок, но, будучи легче воздуха, взмыли обычным для баварских деревень воздушным кладбищем, пощелкивая и постукивая лакомыми до медных глаз клювами туманных птиц, которые никогда не садятся на землю, выщипывая из исклёванных регенсбургских шпилей точеную листву, клейкую от лунной заливки.

За городом Сольмеке и барон ехали уже в сером свете, с тенями, развевавшимися как мантии. Приближаясь к белой Валгалле, Штурмундлибе звякнул звоночком. Речной склон был рябым. — Ведьмины кладки. Сольмеке с бароном сошли с велосипедов. — У каждого есть одна бессмертная клетка, наследница динозавров, — сказал Штурмундлибе. — А у царя с Васильчиковой все клетки такие, будто всё тело из яйцеклеток состоит, которые постоянно делятся, но каждая клетка не обрастает организмом, как бывает обычно, а просто выпускает слизь, шлейф, обтекающие с организма, как у улитки. Только клетки у Грозного с женой в ванне не органические, а кремниевые, вместо слизи минерализуют окружающий раствор, проточный, по Васильевскому спуску в Москва-расу, чтоб не засолиться. Иван Васильевич минерализован, у него замедленный обмен веществ и поэтому он сохраняет формы человека. Однако как только лепесток из серебристого металла, что ты вынашиваешь у себя в женском реакторе, будет вставлен в венец коротколягой напарницы Грозного, он начнет оживать, как в лейденской банке, то есть обмен ускорится. Но чего не знают в ведомстве Огра — барон остановился, — так это то, что тогда его внешние, человеческие формы не смогут удержаться! Царь станет аморфным, бьющимся червем. И об этом им не сказал мой друг Патрикей, который знал и любил город Регенсбург, учился здесь, а потом огровы следователи засовывали ему в задний проход резиновую палку "Регенсбург". — Сольмеке задрожала. Жалкий зек за юмейской решеткой. Она взяла Штурмундлибе под руку. Блестела кремнистая дорога. — То есть бессмертие возможно или в форме навеки спящего человека, или бодрствующего, пульсирующего червя? — спросила она. — Барон указал ей на черные дыры на горе. — Из яиц, отложенных здесь ведьмами, вернее, двукопчиковыми женщинами, тоже вылуплялись кремниевые, как Иван Васильевич, люди, когда редкоземельные сталагмиты из окрестных пещер, от которых ты свои жемчужинки отколупнула, ионизировали их и их кладки. Но когда Дунай подтопил эти пещеры, из кладок лишь белесые личинки стали расползаться. Что и предстоит вашему Сверх-Огру, отцу народов. Будет Москва по подземным законам жить, если ты свою миссию выполнишь. — Снова подул речной ветер. Огонёк-другой слезился в музее Валгаллы, подмигивавшем как провинциальный наутилус. Обняв барона, взмокшая балеринка с плакучей косичкой и в юбке, похожей на куцый мешочек для ножниц, разрезающих бурлацкое