Соборный двор - Александр Щипков

– Когда говорят, что рок-музыка – это порождение сатаны, то имеют в виду в первую очередь ритм, который вводит человека в состояние экстаза.

– И музыка, и ритм даны нам Богом как инструмент общения. Вопрос в том, как мы этим инструментом пользуемся, кому служим. Рок – это качели, раскрученные до колеса. Вода в природе тоже движется в определенном ритме – то прилив, то отлив. Это и есть наша качель. Но всему должна быть мера. Можно волну раскачать так, что всех стошнит. Так же и ритм. Если ты даешь его в дозволенных мерах, то людям хорошо. Они понимают, что ты хочешь сказать. Если же ты работаешь под иглой, наркотой или от злости, то нет сомнения – пользуешься сатанинским методом. Святой Феофан Затворник говорил: если поешь о Боге, то это самая крутая проповедь. Я Феофану Затворнику верю.

Чтобы проповедовать, рок-музыкант сам должен пройти крутой православный путь, и тогда он будет крутым проповедником. Я впервые почувствовал всю энергию музыкальной проповеди, когда вышел на десятитысячный стадион. Вот твой выход, публика начинает реветь, впечатление такое, что на тебя направлено 150 прожекторов и тебя жгут и палят. Энергия немыслимая, без благодати Божией управлять ею невозможно, невозможно без чистоты в сердце ее отфильтровать и вернуть залу. Многие великие музыканты не выдерживали этот энергетический обмен, скатывались и спивались.

Ты говоришь: рок называют сатанизмом. Так все что угодно можно назвать сатанизмом, включая нынешнее политическое реформаторство. Все должно быть в меру, как в православии. Можно ли назвать нашу музыку сатанинской, если она приводит в церковь бывших панков, наркоманов и проституток? Из двенадцати апостолов один оказался предателем, из этого не следует, что все они предатели. Среди рок-музыкантов есть те, кто работает сатане. Из этого не следует, что все рок-музыканты – сатанисты.

– Я часто встречаю тебя и всю команду «Галактической федерации» то в Казанском соборе, то в Николе Морском. Как духовенство относится к вашей деятельности?

– Каждый священник волен иметь свое собственное мнение, мы же должны делать свое дело. Получали мы тычки, получали и благословения. По-разному бывало. Знаю только, что многие бати слушают наши записи. Значит, любят. Кроме того, в отличие от других конфессий, мы свою музыку в храм не вносим. Мы в храм молиться ходим, а не бренчать на гитарах. Всему свое место. Из наших ребят многие в церковных хорах поют.

Все мы стремимся к максимальной церковной дисциплине: посту, молитве, соблюдению заповедей. Ясное дело, сходу не получается. Когда становишься христианином враз начинаются искушения. Бороться приходится постепенно, поочередно, шаг за шагом, отказываясь от вина, от курева… Широко шагать нельзя – штаны порвешь. Сломаешься. Тут требуется разумная постепенность и помощь духовника. Все это помогает нам играть наш православный рок. Приходите послушать, денег-то за вход мы не берем.

Или правда, или ничего

(Воспоминания о митрополите Иоанне Снычеве)

Опубликовано: «Независимая газета» (приложение «Религии»), 23 января 1998 г.

– Ты в этом годе купалси?

– Не-е, владыченька, не купался.

– И я не… вот велел у себя в Петербурге, в резиденции купальню вырыть.

(Из разговора двух владык)

В 95-ом, в год кончины митрополита Иоанна Снычева, я работал редактором программ о религии на Петербургском радио. Хоронили владыку в воскресный день. Хоронили спешно, бестолково, на ходу доделывая могилу. Как-то трусовато, без достоинства, суетясь вокруг гроба. Вечером у меня плановая еженедельная программа. Вернулся с похорон с нехорошим чувством. Мое демократическое начальство тоже отчего-то суетится, намекает: покойный хоть и мракобес, хоть и Ельцина бранил, но вы уж будьте добры, подберите выражения согласно моменту – попостней. Решил так: минимум слов, максимум классической музыки.

После эфира, поздно ночью приезжаю с развозкой домой. Звонок. В трубке знакомый голос Виктора Антонова, одного из питерских ревнителей православия. Как не стыдно! Ведь ты с ним лично встречался! Небось и записи сохранил! Почему ничего не рассказал?! Владыка! Столп православия! И ни слова! Ага, понятно – aut bene, aut nihil!.. И раздраженные короткие гудки. Скучно общаться с просветленными ревнителями. Впрочем, с просветленными реформаторами – тоже скучно.

Aut bene…

Это bene, между прочим, предполагает ложь. Мне по душе иная пословица, которую вспоминают реже. De mortuis aut veritas, aut nihil. В день похорон я предпочел nihil.

А тут Максима Шевченко перед нынешним Рождеством встречаю в питерском Доме журналиста. Спрашивает: а правда ли, что Константин Душенов признался, что за митрополита книги писал? А правда ли, что митрополит с тобой всегда наедине встречался? А правда ли…

Насчет того, кто за кого что писал, нужно у самого Душенова спрашивать. А встречами наедине с митрополитом Иоанном никого не удивишь. Ведь тогда не то что ныне. Все попросту. Без церемоний. Снимаешь вечером трубку, набираешь известный всему городу домашний номер: добрый вечер, благословите владыка, хотел бы поговорить, Бог благословит, заходи, Саша, завтра в резиденцию. Каждый так мог.

Митрополит Иоанн очень любил слово «резиденция». Действительно приличный особняк, по советским временам – в элитном месте, на Каменном острове. Строили еще до Иоанна. И убранство, и интерьер – все-все делалось под других владык. Вкус и значительность. Случится принимать парижского кардинала – так у нас не хуже, чем у людей.

С владыкой мы действительно встречались несколько раз. Он благоволил всем, кто слагал на листе буквы, и я взял за правило раз в полгода приходить в резиденцию. Совсем ненадолго. От силы на часок. И всего только раз напечатал небольшое интервью. Не затем ходил. Где епископ – там и Церковь. Хочешь что-то в Церкви понять – не ленись с епископами общаться.

А с тем единственным интервью, помещенным в питерской газете «Смена», произошел забавный случай. В ближайшее после его публикации воскресенье после службы я задержался в храме на Гутуевском острове, где пела моя жена. Начались занятия воскресной школы для взрослых. Слышу мужской голос к священнику: отец Александр, что же это делается? Тут один корреспондент такую ересь в уста владыки нашего вложил, какую тот никогда и сказать не мог. Что хотят, то и творят, нехристи!

Не знал парень, что владыка к писаному слову трепетно относился и в бумагах порядок любил. Один монах рассказывал: подаю прошение владыке и подписываю «смиренный» послушник и проч. Владыка Иоанн держит прошение и вздыхает: чему тебя в семинарии учили? Иди переписывай. «Смиренный» – это я. А ты – «нижайший».

Интервью же то владыка тщательно перечитал, проверил, кой-какие изменения сделал и подпись оставил. Храню, понятное дело, на память. А «ересь» я процитирую.

«Смена». 2 ноября 1994 года.

Сегодня многие православные считают, что Православная Церковь нуждается в целом ряде реформ, которые бы сделали ее более понятной народу. Чаще всего речь идет о богослужебном языке и долготе церковных служб.

Слово «реформы» для Церкви не подходит. Церковь не реформируется, потому что она основана самим Иисусом Христом. Иной вопрос – усвоение того, что дал нам Спаситель. Тут могут быть разные способы восприятия.

Сегодня поговаривают о переводе богослужения на русский язык. Честно говоря, для меня вопрос состоит не столько в том, чтобы перевести, сколько в том, чтобы научить людей славянскому языку. По немощи людской можно, конечно, и перевести отдельные сложные для понимания части богослужений, я бы сказал – русифицировать их. В большей степени это касается Всенощного бдения, в меньшей – Литургии.

В первую очередь можно читать по-русски Апостол и Евангелие, в котором есть трудные для восприятия места. Например, как вы поймете следующие слова – «днесь зима: черемнует бо ся дряселуя небо»? (Тут владыка хитро посмотрел на меня, не могущего перевести евангельский стих, видно было, что этот «экзамен» из любимых и повторяемых). Понять сложно, а переводится просто – «сегодня ненастье, потому что небо багрово».

А по какому принципу священник может переходить на частичную русификацию? По благословению правящего архиерея или «аще волит настоятель»?

Должна быть церковная дисциплина. Для этой цели создаются богослужебные комиссии Священного Синода, которые рассматривают этот вопрос с богословской и языковой точек зрения и выносят решение. Самочиние вообще недопустимо.

Однажды в пятидесятые годы, когда я еще был студентом Ленинградской семинарии, отъезжая на каникулы домой через Москву, я зашел помолиться в Скорбященскую церковь на Ордынке. Я был поражен тем, как совершалось богослужение. Сокращали ужасно: и стихиры, и тропари, и псалмы. Так куце служить нельзя. Такая беглость лишает молитвенного настроя.