Нагасаки - Эрик Фай

За целый год, однако, настоящая опасность угрожала мне единственный раз. Дело было весенним днем, в послеполуденные часы, когда нет необходимости быть начеку. Я не заметила, что он вернулся домой раньше обычного. До чего приятно солнце пригревало татами! Ровно так, как нужно, ни одного лишнего луча. Я читала роман, взятый наугад из книжного шкафа в гостиной. Книга была захватывающая, о двойниках. Я отключилась от внешнего мира, не слыша ни шума машин, движущихся по орбите вокруг центра, ни тявканья соседской собачки. И тут он открыл входную дверь. Колебания пола под его ногами вовремя дали мне об этом знать: я успела исчезнуть в глубине осиирэ, благо, дверца оставалась открытой достаточно широко. Мне пришлось совершить прыжок, явно превосходящий человеческие возможности, скорее это была реакция животного, точная и бесшумная. Несколько шагов — и он входит в мою комнату. В страхе, что он меня заметит, я затаила дыхание. Без сомнения, пришел мой последний час в этом раю. Но я ошибалась… Через пару секунд он водрузил на татами большую картонную коробку. Значит, его появление никак со мной не связано… Я потихоньку-полегоньку начала дышать. Цедить воздух по капле. Он мог распахнуть шкаф, чтобы убрать туда коробку, но нет: извлек из коробки компьютер и аксессуары.

Пока он был в комнате, я смотрела на его профиль. Его внешность на близком расстоянии меня не поразила — я ведь уже мельком видела его издалека на улице, до того как пробралась в дом: особым шармом он не отличается, пресный. Порядочный. У сотен людей в любом городе такие же банальные лица. В последний момент мне удалось задвинуть дверцу осиирэ, и сейчас я смело разглядывала его через узкую щель. Между нами не было и двух метров. Все время, пока он здесь находился, я внимательно наблюдала за ним. Сосредоточенный, он поглощен распаковыванием коробки. Видно, уж очень притягателен подарок, который он себе преподнес. Потом он вышел из комнаты. Я забеспокоилась. Что он собирается делать с этим компьютером? Не намеревается ли подключить его прямо здесь, превратить комнату в рабочий кабинет и сидеть в интернете вечера напролет? После ужина он вернулся и все унес, чтобы установить в другом месте, — в гостиной. У меня вырвался вздох облегчения. Впрочем, немаловажно было узнать, с кем имеешь дело. Я уже представила себе этого человека, слыша доносившиеся до меня шаги, голос, кашель. И этот образ внушал спокойствие. Мужчина не из тех, кто вцепится вам в глотку, кто способен убить в минуту бешенства. И потом — совпадение по меньшей мере волнующее — мы явно были сверстниками.

Наутро он, по обыкновению, с сухим щелчком захлопывает входную дверь, властно поворачивает ключ, и я, как всегда, вздрагиваю. Но в этот день мне не до сна. Предстоит провести расследование. Оно займет недели и останется незавершенным до моего ареста. Вероятно, это самое тщательное расследование о незнакомце, когда-либо предпринимавшееся незнакомкой. Для начала я выдвигаю все ящики, мимо которых проходила месяцами, не прикоснувшись к ним. Вот — скорей! — фотографии разных лет, кое-где я его узнаю. Ни на одном снимке нет подписи, и я строю догадки, в каких отношениях он с окружающими. Кто это: братья, сестры, близкие или дальние родственники, бывшие любовницы? С кем из них он общается до сих пор, какие чувства к ним испытывает? Кто из них сейчас жив? В этом доме все по-прежнему дышит скромностью. Бегло просматриваю расчетную книжку малооплачиваемого метеоролога. Счета информируют о потреблении воды и электричества. Что касается телефона, он очень экономен, за границу не звонит. Расследование буксует. Предчувствую, что человек он ничем не выдающийся, простой. Человек из толпы. Все же продолжаю. Разве не ради народа я боролась в своей прежней жизни?

В следующий раз опять берусь за фотографии, рассматриваю их одну за другой и пытаюсь установить хронологию, угадать, какие нити связывают, связывали раньше этих людей. Прошлое Симуры ничем не примечательно. Симура Кобо. Вероятно, когда мы оба умрем, после него останется не больше, чем после меня, — ничего.

Говоря о себе, я, конечно, имею в виду ту личность, которой я стала сегодня. Прежнюю, забытую, никто уже не разыщет, да и кого она могла бы заинтересовать? Быть ничем — вот что общего между мной и этим человеком, и нет никакого повода ни для гордости, ни для самоуничижения. В остальном мы далеки друг от друга. Ничто и ничто часто во всем не схожи. В сущности, устроив в его доме форменный обыск, я на самом деле хотела выяснить одну-единственную вещь: когда он здесь поселился.

И этот человек, совсем не привлекательный, но и не отталкивающий, появится завтра в зале суда. Я могла бы рассказать судье, в какой шкаф он убирает свой костюм и галстук: запах его вещей, особый запах чистоты, хранится в моей памяти.

Когда я вошла в зал суда, он был уже там, но наши взгляды не встретились. Ни тогда, ни после. Конечно, он видел меня раньше — через камеру, но все-таки я думала, что ему любопытно узнать, как я выгляжу в жизни. То ли это крайняя степень равнодушия с его стороны, то ли выражение затаенной досады? Проживание в его доме наверняка обойдется мне недешево. За все эти ночи мне предъявят счет на кругленькую сумму. По тарифу высокого сезона… Хочу внести ясность: я не чувствовала за собой никакой вины. Все гораздо прозаичнее — мне было неловко. Неловко оттого, что я знаю марку нижнего белья моего обвинителя, его кулинарные вкусы и любимые телепередачи, круг его чтения. Ведь я перерыла в его доме все что возможно, и, несомненно, теперь мне известно об этом человеке, по крайней мере, столько же, сколько его сестре из Нагои, чьи письма я читала: в них она чаще всего объясняла, почему никак не сможет приехать на эти праздники; но, возможно, в следующий раз… Для меня не секрет ни его рабочее расписание, ни его мания порядка — она нередко меня раздражала и вместе с тем пугала: кто знал, какая вещь, по небрежности поставленная не на то место, станет однажды причиной моего провала.

Сейчас он послушно отвечает на вопросы. Я слышу знакомый голос, доносившийся до меня приглушенно сквозь раздвижную дверь моего убежища в те вечера, когда он говорил по телефону или наедине с собой громко комментировал телевизионные новости — кому, как не мне, лучше всех известны его робость, отсталые взгляды, его почтение, чтобы не сказать преклонение, перед папенькиными сынками, которые нами правят.

Симура меня не обвиняет. Скупыми словами описывает ситуацию, подчеркивает, что я ничего в доме не украла и не сломала. Отмечает, что только иногда я по мелочам воровала на кухне и в конце концов он обратил на это внимание. А вот оно что… В сущности, все сказанное им делает мне честь. Моя единственная вина состоит в том, что я находилась там, где находиться не имела права. Да, похоже, процесс ему неприятен. Он нам всем неприятен, поэтому завершим мы его как можно скорее. Только один раз Симура повышает голос. Этот голос, слегка дрогнувший от волнения, задевает меня тоном упрека:

— Я уже не чувствую себя дома.

Тогда я поднимаю на него глаза, зная, что он смотрит на председателя суда. Вот снова его профиль с левой стороны, точно правой у него нет или он ее постоянно прячет. Определенно, он не в своей тарелке. Очевидно, ему не терпится вернуться домой. Может, он не держит на меня зла? Кто знает. Я слышу, как он называет меня или «обвиняемая», или «женщина, поселившаяся в моем доме». Никогда не называет по имени, не указывает в мою сторону рукой. У судьи тоже вид напряженный, как будто он вдруг заметил, что данное дело переходит общепринятые границы стыдливости и приоткрывает нечто по ту сторону правосудия, нечто такое, над чем классическое уголовное право не имеет никакой власти.

Мне дают пять месяцев, без штрафа за ключ. «Наказание ничтожное, — ликует адвокатша, — вас освободят через месяц, поскольку четыре вы уже отсидели в предварительном заключении».

Наверное, на этом этапе я должна что-то испытывать. Не сомневаюсь, это придет с опозданием, но сейчас я не могу интересоваться такими пустяками…

Еще совсем рано; утро поздней осени. Вот уже месяц я живу только ради этого дня, его рождение я наблюдаю сквозь зарешеченное слуховое окно. Со вчерашнего или позавчерашнего дня мне уже не так ненавистны мои сокамерницы, я не так сильно их боюсь. В какую минуту, в котором часу за мной придут, как пришли за Хироми в прошлом месяце, я, конечно, не знаю. Я жду слов: «С вещами на выход».

Сегодня понедельник. День за днем я надеялась, что меня вызовут в зал свиданий. «К тебе посетитель!» Он же должен знать, что скоро я растворюсь в городе, а может быть, куда-нибудь уеду. Этот человек нисколько меня не привлекает, и, по правде говоря, все во мне восстает против его образа жизни; но вот, поди же, мне хочется, чтобы он пришел и потребовал объяснений. Мне хочется выразить ему признательность за великодушие — или равнодушие? «Симура-сан», — так бы я начала. А что дальше? Может, я решилась бы попросить у него прощения, чего не сумела сделать в суде. Правосудию извинения ни к чему, да и у судьи мои объяснения вызвали бы улыбку… Именно Симуре, только ему хотела бы я доверить свои маленькие тайны. В конце судебного процесса мы случайно встретились взглядом на целую секунду, долгую секунду, и он не попытался отвести глаза. Да, его глаза, пустые и усталые, смотрели на меня, я знаю, потому что лицо его внезапно омрачила тень; потом меня увели из зала суда.