Нагасаки - Эрик Фай

Потом инспектор спросил меня, когда я собираюсь зайти (чем раньше, тем лучше): нужно прочитать и подписать заявление. Не сразу поняв, что он говорит, я чуть замешкался с ответом: в конце дня, постараюсь побыстрее.

Еще долго, после того как женщина исчезла с экрана (очевидно, это произошло именно в тот момент, когда они взламывали замок), мои глаза оставались прикованными к кухне, к этому гипнотическому окошку: десять на пятнадцать, так ведь? Все кончено. В фокусе камеры, как ни в чем не бывало продолжавшей съемку, кухонные приборы и утварь на рабочем столике ждали возвращения самозванки. Как еще ее назвать? Чашка с чаем, скороварка «Дзодзируси», овальная и белая, как страусиное яйцо или лилипутский космический корабль, на которых она оставила отпечатки пальцев, а также, без сомнения, несколько отмерших клеток. Они мертвы, но кишат атомами, внутри которых движутся электроны с полчищами кварков и протонов, и, вероятно, в их физических свойствах, скрытых от нас, таится ключ ко всему. Ключ ко Вселенной и жизни. И потому, если я действительно хочу когда-нибудь понять, что же произошло у меня в доме, возможно, стоит прямо сегодня собрать эти окаменелые клетки и исследовать их.

Усилием воли я стряхнул с себя оторопь, образующую странный сплав с моей грустью — то была не какая-нибудь, а особая, фирменная, грусть, поскольку я крупнейший ее производитель и даже солидный экспортер, как мне не раз приходилось слышать от женщин в минуту расставания. Тем не менее я не собирался лить слезы, глядя на свою скороварку, к тому же коллега задал мне деликатный вопрос: «Ну, что там?» Я мог бы ответить, что в моем доме задержали женщину не первой молодости, которая намеревалась поесть риса, но я построил фразу иначе, употребив слова «вторжение», «нарушение неприкосновенности жилища» и вдобавок «кража», и воздержался от замечания, что ничего не ясно и что эта неясность вовсе меня не успокаивает, а лишь усиливает мое беспокойство…

Комната, где ее поймали, — последняя в конце галереи, расположенной вдоль садика между моим домом и смежным; там всего-навсего два куста, два цветника и каменная башенка с фонарем. В эту комнату с шестью татами я захожу редко, она предназначена для заезжих родственников, которые, скажем так, не заезжают. В стенном шкафу, где она укрылась в надежде остаться незамеченной, я держу только футоны, одеяла и подушки — в нижней части. Наверху пусто. Да и комната сама по себе пуста. Ее пустоту охраняет ночник из черного дерева и белой бумаги, но маяк этот почти никогда не светит: в последний раз здесь гостили сестра с мужем больше года тому назад.

17 июля 2008 года, 18 час. 10 мин.

Мы, Тэрадзима Масако, занимающая должность инспектора полиции в Нагасаки, будучи при исполнении служебных обязанностей, констатируем, что обратившееся к нам вышеуказанное лицо заявляет следующее:

«В этот день, около 11 час. 30 мин., я был на работе, на метеорологической станции Нагасаки…»

Лично ознакомившись с настоящим документом, заявитель не имеет возражений, в чем и расписывается в нашем присутствии.

Я стал внимательно читать. Женщина, с которой, проснувшись поутру, я еще не был знаком, сотрудница полиции, описала микроскопическую часть моей биографии. За это ей платили, и она выполнила порученное со всей тщательностью. Она схватила на лету все, что я беспорядочно излагал по телефону поздним утром, и представила в письменной форме. Да, всего один ничтожный отрезок моей жизни, но я знал, что для меня он будет важен вплоть до последнего часа. И хотя я лицо незнакомое, с заданием она справилась блестяще, ее стоило поздравить. Я был растроган. Это именно то. Я медленно перечитывал, вокруг было шумновато, но за ширмой ее любезности чувствовалось некоторое нетерпение, и я подписал. Затем задал ей несколько вопросов о самозванке. «Вы будете удивлены, Симура-сан… Дело необычное… Кстати, им уже заинтересовалась пресса…» Пресса? Она подтвердила, не меняя тона: «Пресса». И протянула мне протокол допроса.

Вышеуказанная… признает…

Голос проникшей в мой дом женщины, чьи ответы, до последней фразы, записаны вот тут, перед моими глазами, на бумаге, доносится до меня вперемежку с далекими сиренами «скорой помощи», стонами грачей, трезвоном трамваев в час пик. Вы будете удивлены, Симура-сан…

Моей подпольщице пятьдесят восемь лет, прочитал я, на два года больше, чем мне. Я дал ей несколько меньше, когда она возникла на экране. Фамилия так же банальна, как моя. Она безработная со стажем, таким длительным, что потеряла право на пособие. Еще недавно она жила в отдаленном квартале, где мне, возможно, довелось бывать не более двух или трех раз. Лишившись доходов, она расторгла договор об аренде квартиры. И тогда покинула свой район, поскольку оставаться там бездомной нищенкой было для нее невыносимо.

Но что мне за дело до всего этого? Я с недоумением поднял глаза на полицейскую. «Читайте дальше, до следующей страницы…» Вероятно, по ее мнению, я читал слишком медленно — действительно читаю я довольно мало, притом я старался вникнуть в детали, отыскать во всем этом какой-то смысл… Как бы то ни было, она сама принялась читать громким отчетливым голосом тридцатилетней женщины. Быть может, она хотела довести до сведения метеоролога то, чего он не сумел предсказать в собственной жизни. Поэтому она начала, как в сказке: «Однажды…»

— Однажды, проходя мимо вашего дома в то время, как вы из него выходили, она замечает, что вы не закрываете дверь на ключ. Она останавливается немного поодаль, делая вид, будто ждет трамвая, а сама наблюдает за вами. Время раннее, вы выглядите типичным служащим, спешащим на работу. Вы идете вниз по улице, исчезаете из виду. Погода прохладная, начинается дождь. После некоторых колебаний, она решается. Стучит в вашу дверь и, не получив ответа, заходит. Из осторожности ненадолго задерживается в прихожей, прислушиваясь. Ей не нужно ничего, кроме короткого отдыха в чистом отапливаемом помещении, и вот она находит все, в чем нуждается.

— Отапливаемом? Я отключил отопление в марте!

— Но я говорю про октябрь. Речь идет о прошлой осени. Пожалуйста, не перебивайте… По вашему виду и одежде она понимает, что вы работаете и ушли на весь день. Она садится в гостиной, чтобы перевести дух. Чуть-чуть передохнуть здесь, на диване. А потом уйти. Ее тело расслабляется. И вот измученная недосыпом, она задремала. Проснувшись, вздрогнула. Где она? Вспоминает, прислушивается, но ничего не слышно. Как? Прошло уже три часа! Что ж… Она чувствует себя гораздо лучше. Уже середина дня, а уходить так не хочется. Какая благодать: наконец-то крыша над головой, уют… Еще немножко… Да и зачем, куда ей идти? Родных у нее нет, последние нити, связывающие с миром, — несколько бывших коллег, но она не решается продолжать с ними общение, с тех пор как перестала вести пристойную жизнь. Она в первый раз готовит себе чай и открывает холодильник в кухне, где позже вы обнаружите ее с помощью веб-камеры.

В верхней части осиирэ, где она затаилась при появлении полиции, были найдены: свернутая циновка, одеяло, две пластиковые бутылки, кое-какие туалетные принадлежности и немного сменного белья. Надо вам сказать, господин Симура (да вы, наверное, сами уже поняли), что эта женщина прожила у вас без вашего ведома около года, в той комнате, куда, как она заметила, вы не заходили. Да, около года. Обратите внимание, ваш дом был для нее не единственным местом жительства. Было еще два адреса, где она время от времени ночевала инкогнито. Во-первых, дом одного неженатого коммивояжера, он часто отсутствовал и имел привычку отмечать в настенном календаре на кухне планируемые в ближайшие недели поездки. Этой информации она из виду не упускала. Кроме того, она свила гнездышко у глухой старой дамы, которая, овдовев, пользовалась только первым этажом. Сделав себе дубликат ключа, она спокойно входила и выходила, вечером или ночью, пока старушка спала в дальней комнате. Однако, по ее признанию, большую часть времени она провела у вас. Другие пристанища она рассматривала скорее как запасные варианты.

Около года. Внезапно я перестал слышать голос инспекторши. В голове все спуталось. Вспоминались все эти вечера, ночи, когда я мнил, будто я один и надежно защищен от мира. Под стеклянным колпаком. В норе, в берлоге, в пещере. В глубине моего смятения закипал смутный гнев, хотя я не знал доподлинно, к кому он обращен. Да, все так спуталось, что в течение тридцати бесконечных секунд все звуки, доносившиеся извне: слова полицейской инспекторши, раскаты голосов в кабинетах, цикады, сирены, — слились в неразличимое жужжание, глаза ничего не видели, кроме пчел, вернее, ячеек улья; все стало сплошь тускло-серым, и на этом фоне мельтешили светящиеся точки; пальцы на руках и ногах подрагивали все сильнее и сильнее; не испытывая боли, я терял контроль над своими конечностями. Было такое чувство, будто меня постепенно куда-то уносит, в каком направлении, не знаю. Потом мне удалось сделать вдох, еще один, поглубже, и дурнота понемногу рассеялась. Говорившая со мной женщина, чей голос странно отдалился, возвратилась. Я возвратился к реальности.