Инферно - Дэн Браун

- Да, по рождению.

- Ты говоришь без акцента.

- Вот и хорошо, - ответила она. - Я с трудом от него избавилась.

Лэнгдон хотел было поинтересоваться, зачем, но Сиенна жестом велела ему следовать за ней. Она провела его узким коридором в небольшую, мрачную ванную. В зеркале над раковиной Лэнгдон мельком взглянул на свое отражение - впервые после того, как видел его в оконном стекле больничной палаты.

Не хорошо. Густые темные волосы Лэнгдона были спутаны, а глаза налиты кровью и выглядели устало. На его скулах был слой щетины.

Сиена включила кран и подставила травмированное предплечье Лэнгдона под ледяную воду. Его как будто резко ужалило, но он держался и не убирал плечо, лишь вздрагивая.

Сиенна достала свежее полотенце и спрыснула его антибактериальным мылом. -Ты можешь не смотреть.

- Все в порядке. Меня не беспокоит—

Сиена начала яростно тереть, и жгучая боль пронзила руку Лэнгдона. Он сжимал челюсть, чтобы не закричать от боли.

-Ты ведь не хочешь заработать инфекцию,- сказала она, и стала тереть еще сильнее. -Кроме того, если ты собирашься звонить властям, то нужно выглядеть бодрее, чем сейчас. Ничто не активирует производство адреналина лучше, чем боль.

Лэнгдон продержался целых десять секунд прежде, чем с силой отдернул руку. Хватит! По общему признанию, он чувствовал себя более сильным и вполне пришел в себя; боль в руке теперь полностью затмила головная боль.

- Хорошо, - сказала она, выключая воду и насухо вытирая его руку чистым полотенцем. Потом Сиена сделала маленькую повязку на его предплечье. И пока она делала это, Лэнгдон почувствовал, что его что-то смущает, и он только что заметил — что-то сильно беспокоило его.

В течение почти четырех десятилетий Лэнгдон носил старые часы из коллекции с Микки-Маусом, подарок его родителей. Улыбчивое лицо Микки и поднятые в широком приветствии руки всегда служили ему ежедневным напоминанием, чтобы он улыбался чаще и относился к жизни не так серьезно.

-Мои часы …,- Лэнгдон запинался. -Они исчезли! Без них он внезапно почувствовал себя неуютно. -Они были на мне, когда меня доставили в больницу?

Сиенна бросила на него недоверчивый взгляд, явно озадаченная тем, что его беспокоит такая безделица.

- Не помню никаких часов. Просто тебе надо выспаться. Я через несколько минут вернусь, и мы сообразим, как тебе помочь.

Она повернулась к выходу, но задержалась у двери, встретившись с ним взглядом в зеркале.

- А пока меня не будет, предлагаю тебе хорошенько подумать, с чего это кому-то нужно тебя убить. Думается, это первое, что спросят представители власти.

- Постой, куда ты уходишь?

- Нельзя же разговаривать с полицией полуголым. Я найду тебе одежду. У моего соседа примерно такой же размер. Он в отъезде, а я кормлю его кота. За ним должок.

С этими словами Сиенна удалилась.

Роберт Лэнгдон обернулся к зеркальцу над раковиной и еле узнал уставившегося на него оттуда. Кто-то хочет моей смерти. Он снова мысленно услышал запись собственного бормотания в бреду.

- Очень жаль. очень жаль.

Он напрягал свою память, пытаясь вспомнить, что произошло … хотя бы что-нибудь. Он видел только пустоту. Лэнгдон знал лишь то, что он был во Флоренции и у него было пулевое ранение в голову.

Всматриваясь в свои утомленные глаза, Лэнгдон задумался, возможно ли в любой момент проснуться в своем кресле дома, сжимая пустой стакан для мартини и томик “Мертвых Душ”, только чтобы напомнить себе, что никогда не следует смешивать “Бомбейский Сапфир” и Гоголя.

ГЛАВА 7

Лэнгдон сбросил пропитанный кровью больничный халат и обернул полотенце вокруг своей талии. Ополоснув водой лицо, он осторожно коснулся швов на затылке. Кожа была воспаленной, но когда он пригладил спутанные волосы в этом месте, рана почти исчезла. Таблетки кофеина подействовали, и он наконец почувствовал, что туман начал рассеиваться.

Думай, Роберт. Попытайся вспомнить.

Ванная без окон внезапно показалась замкнутой, и Лэнгдон отступил в коридор, двигаясь инстинктивно к полоске естественного света, которая проникала в коридор сквозь частично открытую дверь. Комната была своего рода импровизированным кабинетом, с дешевым столом, потертым вращающимся стулом, разными книгами на полу, и, к счастью … с окном.

Лэнгдон двинулся к дневному свету.

Восходящее вдали тосканское солнце едва начинало касаться самых высоких шпилей пробуждавшегося города - колоколен, Аббатства, Барджелло. Лэнгдон прижался лбом к прохладному стеклу. Мартовский воздух был свежим и холодным, он подчёркивал весь спектр солнечного света, который теперь уже показался из-за холмов.

Освещение для живописи, что называется.

Посреди горизонта возвышался величественный купол, крытый красной черепицей, его верхушка была украшена позолоченным медным шаром, сверкавшим подобно маяку. Домский собор. Брунеллески вошёл в историю архитектуры, спроектировав массивный купол базилики, и теперь, через пять с лишним сотен лет, эта конструкция высотой 115 метров продолжает стоять непоколебимым гигантом на Домской площади.

C чего это я оказался во Флоренции?

Для Лэнгдона, которого всегда влекло итальянское искусство, Флоренция давно стала одним из любимейших мест в Европе, куда он стремился. Это был город, на улицах которого ребенком играл Микеланджело, и в студиях которого зажёгся огонь итальянского Возрождения. Это была та самая Флоренция, галереи которой манили миллионы туристов посмотреть с восхищением на “Рождение Венеры” Боттичелли, “Благовещение” Леонардо и на предмет гордости и радости горожан - статую Давида.

Лэнгдон был заворожён “Давидом” Микеланджело ещё когда впервые увидел его подростком… тогда он зашёл в Академию изящных искусств… медленно продвигаясь через группу неотесанных микеланжеловских Приджони… и тут почувствовал, что его взгляд неотвратимо потянуло вверх, к этому пятиметровому шедевру. Большинство новых посетителей поражали величественные размеры Давида и его выраженная мускулатура, однако, Лэнгдон более всего пленительным находил гениально выбранную позу Давида. Микеланджело применил классический приём контрапоста - для создания иллюзии, что Давид наклоняется вправо и его левая нога почти невесома, в то время как на самом деле его левая нога удерживает тонны мрамора.

Статуя Давида пробудила в Лэнгдоне первое искреннее восхищение мощью этой великой скульптуры. Теперь Лэнгдона интересовало, не посещал ли он этот шедевр в последние несколько дней, но единственное воспоминание, которое он мог у себя вызвать, было о том, как он проснулся в больнице и увидел, что у него на глазах убивают ни в чём не повинного врача. Как жалко. Очень жалко.