Трофейщик-2. На мушке у «ангелов» - Алексей Рыбин

В отличие от вчерашнего дня, он наконец-то почувствовал, что все окружающее — реальность. Ему казалось, что он здесь уже не то чтобы слишком давно, но во всяком случае не второй день и места эти видит далеко не в первый раз. Он быстро адаптировался в новых местах, начинал вести себя естественно и не комплексовал, а здесь, после того как он увидел валяющихся в сквериках полуголых людей, загорающих, пьющих пиво, бренчащих на гитаре, спящих, увидел черных, которые казались действительно хозяевами удивительного города, настолько непосредственно и независимо они себя вели, и последние комплексы, сковывающие его движения, отпали сами собой.

Казалось, что вокруг несется по-спринтерски сумасшедший, будний день Америки, люди бежали по улицам, прыгали в такси, стремительно входили и выходили из толстых стеклянных дверей многоэтажных деловых зданий, перекусывали на ходу дымящимися хот-догами, разноцветными неправильными дисками пиццы, кричали, ругались, покупали и выбрасывали на асфальт толстые газеты, вливались потоками в провалы подземки. И вместе с тем — едва ли не большее число явно праздно гуляющих, веселых, спокойных и расслабленных мужчин, женщин, стариков разного цвета кожи и достатка, представляющих полный набор стилей не только разных народов, но, кажется, и разных эпох. Это не говоря уже о спящих на газонах — судя по блаженным выражениям лиц, у них-то точно был выходной и ни о какой работе они не только не думали, а, вероятно, даже не подозревали о существовании какой-то там работы.

Алексей поймал себя на том, что почти не слушает Ларису, шагающую рядом и непрерывно что-то ему рассказывающую. Собравшись, он стал слушать и понял, что говорит она давно и о разном, без общей идеи, так что включиться в монолог можно было с любого места. Лариса, словно прочитав его мысли, заметила:

— Ты не обращай внимания, что я все время говорю. Просто так вышло, что я общаюсь исключительно с американцами, русская эмиграция у меня рвотный рефлекс вызывает. Тебе, кстати, тоже не советую влезать в их жизнь. У них там кружки всякие, общества, не могут они от советской жизни отвыкнуть. Здесь же принято — наоборот. Каждый сам за себя. Американцы вообще очень закрытые люди. Не улыбайся, не улыбайся, это так и есть на самом деле. Ты еще с этим столкнешься. У них тут у всех такая защитная оболочка — улыбочка белозубая, от которой тоже тебя скоро затошнит. «Хау а ю?» — «Айм файн» — и на этом все заканчивается. Попробуй поглубже копнуть — стена железобетонная. Или — полная пустота. У кого как. Это очень сильно достает, но мне все-таки легче, чем с эмигрантскими пьяными базарами о Родине-матери и песнях под разбавленный спирт и соленые огурчики. Русские на себе замкнулись, варятся в собственном котелке закопченном, местных жителей называют иностранцами — умора просто. Газеты сумасшедшие выпускают. Сейчас хоть, слава Богу, не пишут о спасении России от коммунистов, а раньше — просто ужас какой-то. Я вот с тех пор русских газет и не читаю. Вернее, читаю ваши, из России. Они здесь продаются. На Пятой авеню как раз есть магазинчик отличный книжный, дорогой, правда, тоже. Пошли налево. Это Сорок вторая. Во-первых, здесь находится автовокзал, узнаем насчет твоих автобусов, а во-вторых, это, так сказать, гнездо разврата. Читал, наверное, в книжках про Сорок вторую?

— Что-то было…

Алексей озирался — улица, широкая и довольно чистая, с оживленным движением и обилием прохожих, не производила впечатление «гнезда разврата».

— Ну, тут расположены публичные дома, порношопы, порнокинотеатры, порно…

— А что, больше нигде этого нет?

— Да везде есть. И отовсюду их гонят. Отсюда тоже, сейчас очень мало чего живенького осталось.

— Слушай, а это что за магазин?

— Это? Оружие, по-моему…

Алексей схватил Ларису за руку и потащил к дверям.

— О Боже! Помни первую заповедь: в первый день ничего нигде не покупать…

Звякнул тихонько звоночек, когда они закрыли за собой входную дверь, и Алексей впился глазами в застекленный прилавок, на котором были разложены ножи разной формы и размера — от игрушки-выкидухи, маленькой, за пятнадцать долларов, до огромных «Рэмбо» — с пилами, широкими мощными клинками, которыми можно рубить сучья, в шикарных ножнах из толстой, хорошо обработанной кожи. Он двинулся вдоль прилавка — следом за ножами располагались пистолеты. Именно располагались — на бархатных подушечках-подстилочках, удобно и комфортно, словно накапливая силы для предстоящей тяжелой, но привычной и любимой работы.

— Чем я могу вам помочь? — приблизясь, спросил улыбающийся продавец. Вопрос был задан по-английски, но Алексей прекрасно понял, что от него хотят.

— Спасибо, пока я только смотрю. — Университет давал себя знать. Во всяком случае, общаться Алексею с продавцом оружия по-английски было легко и приятно. — Можно посмотреть вот это? — Он указал на короткий крупнокалиберный револьвер, серебристый, увесистый с виду. Прекрасное оружие ближнего боя…

— Вы имеете лицензию?

Продавец улыбался, но глаза его были словно стеклянные. Холодные и недоверчивые глаза. Много повидавшие, судя по всему.

— Нет, я иностранец.

— Немец? У вас такой акцент…

— Нет, я — русский.

— О-о, русский.

Слова продавца запутались в непонятных интонациях — разочарование, испуг, брезгливость, уважение. Он явно не знал, как отреагировать на признание клиента. Клиент тем временем рассматривал выставленный на витрине арсенал и, кажется, уже забыл о своей просьбе. Лицо его приобрело совершенно бессмысленное выражение, он уперся взглядом в витрину и, похоже, потерял всякую связь с реальностью, полностью уйдя в себя.

— Эй! — Лариса хлопнула его по плечу. — Леша, ты что, заснул?

Продавец внимательно смотрел на странного посетителя. Время от времени в газетах часто публиковались материалы о деяниях русских бандитов в Нью-Йорке, и сообщения эти потрясали местных жителей жестокостью разборок и бесстрашием новоявленных мафиози. Этот-то вроде сопляк совсем с виду, а кто знает, что у него на уме? Сейчас молодой человек по ту сторону прилавка производил впечатление до бесчувствия обожравшегося наркотиками. Девица, вошедшая с ним, еще раз толкнула своего дружка и что-то крикнула ему на своем варварском наречии. Парень тряхнул головой и молча пошел к выходу.

На улице Лариса снова взяла его под руку:

— Что с тобой? Не выспался, что ли?

— Вспомнил кое-что. — Алексей уже улыбался. — Ерунда, не обращай внимания.

В компьютере Тусклого были досье на всех его подчиненных. История и круг знакомых Кеши не были ничем из ряда вон выходящим. Михаил краем глаза смотрел, как Барон переписывает адреса нью-йоркских знакомых Иннокентия Гриценко неожиданно аккуратным, мелким, убористым почерком в объемную записную книжку. «Кем же он все-таки был в Союзе?» Барон всерьез начинал интересовать его: если бы не эта идиотская история с неопределенным еще концом, в которую он вляпался, с Бароном следовало бы пообщаться поближе. Правда, шеф не поощрял такого рода контакты между сотрудниками, он не любил альянсов, не санкционированных им в интересах дела. В общем, Тусклый это поддерживал — руководство Мясницкого много лет обеспечивало бесперебойную и прибыльную деятельность фирмы.

Да, фирма. Михаил занимался в ней примерно тем же, чем промышлял и на родине, правда, работа в Штатах имела несколько иной профиль. Миша Рахманинов не стал пианистом, на что провоцировала его редкая фамилия, но деловым человеком ему стать удалось. В Москве его уважали многие: и коммерсанты, и бандиты, тогда называвшие себя еще новым, модным словом «рэкетиры». Миша никогда никого не подводил или, по крайней мере, старался этого не делать, был вхож ко многим авторитетам преступного мира так же, как и к заместителям министров, парламентариям, знали его и телевизионщики, и газетчики. Светским человеком был Миша Рахманинов. Но при всем этом на первый план никогда не лез. Там он еще не был Тусклым — эта кличка прилипла уже в Америке, но одним из его принципов было — не сверкать. Не выделяться из толпы — будь то очередь у гастронома или оживленно беседующие дипломаты на очередном приеме в консульстве.

Миша передвигался по стремительно капитализирующейся Москве на замызганных «Жигулях», костюмы носил недорогие и покупал их в государственных магазинах, не подгоняя потом по фигуре, что замечательным образом обезличивало Рахманинова. Немодные, вероятно, никогда, мешковатые брюки, пиджаки, лишь с легким намеком на форму, свитерки, ботиночки отечественного производства (сносу нет!) — не на чем было остановиться самому придирчивому взгляду, не за что зацепиться на Мишиной фигуре. Однако принимали его все, кто внезапно оказывался ему нужен, — если и не знали лично, то рекомендации у Рахманинова были самые положительные, настолько же крепкие, насколько и разнообразные.