Его большой день - Рудо Мориц

Жалкая подражательница Имы Сумак допела, но Эрвин даже не заметил. Громко икнув, он вылил в себя остатки ликера и совсем загрустил. Душа его обливалась слезами. Еще бы, двойки по математике как не бывало, директор великодушно простил его, Эро Суарес снова ожил, но вести из Флоренции приходили ужасные: швейцарцев наши разделали как миленьких. Эрвин утешал себя, что, мол, швейцарцев он даже не принимал в расчет, а только англичан, уж эти-то собьют с наших спесь. Но сегодня… сегодня должно было прийти вознаграждение за его муки, за то, что он сидит в пропахшей дымом «Европе», а не во флорентийской траттории. Уж сегодня он должен был взять реванш, а они… выиграли. И никто теперь не поинтересуется, почему блестящий нападающий торчит дома, в газетах об этом не напишут ни строчки, никакой гром над головой директора не грянет, да и тренер сухим выйдет из воды, его еще и похвалят за умелый подбор игроков…

— Абсент, еще рюмку!

Эрвину не по себе, голова и тело словно налиты свинцом, ладони сжимаются в кулаки, хочется кого-то ударить неизвестно за что… Его обманули, постыдно провели, а ты, рыжая, в раздевалке, чего на меня пялишься? Еще абсент, только pronto![7]

Старший кельнер стоит возле него с блокнотом в руке, на лице вежливая улыбка.

— Абсент, еще абсент!

— Пожалуйста, рассчитаемся, с вас уже достаточно.

Бабочка, вежливая улыбка, что-то чиркает в блокноте.

Эрвин хочет возмутиться, закричать, но у него нет сил, он почти беззвучно шевелит губами: «Абсент, еще абсент, только быстро!», уставясь в мраморную поверхность стола, на которой какой-то любитель начертил женский силуэт.

— Отчего вы так невеселы, Суарес? — слышит он голос старшего кельнера.

Выходит, узнал его… Его тут знают?

— Отчего вы невеселы, не слышали разве? Представьте себе, наши в Италии выиграли, зачем же грустить? С вас двадцать пять пятьдесят… Ступайте выспитесь, не то мы еще лишимся нашего замечательного нападающего.

Эрвин таращит на кельнера помутневшие глаза, достает деньги, в голове эхом отдаются последние слова.

— Вы знаете меня?

— Ну а как же, вы наша надежда, край нападения…

— Молодой человек, а плащ! Плащ!

Голос гардеробщицы, весь вечер не сводившей с него глаз, возвращает его от дверей. Она подает ему плащ и добавляет:

— Выспитесь как следует, мальчик!

Проклятье, какой он ей мальчик, взрослый он!

Старший кельнер отечески поддерживает его под руку и провожает до самых дверей; какое-то время наблюдает, как Эрвин топчется на месте, беспомощно озираясь. А в Эрвине все кипит. «Ну чего пялишься, кретин!..» На дворе посвежело, дождь перестал, асфальт подсох. Эрвин подымает воротник, но тщетно, холод пробирает все равно. Ну и пусть, скорее выветрится абсент!.. Куда же теперь, печальный Суарес? Как ответ, он повторяет слова кельнера: «Ступайте выспитесь, не то мы еще лишимся нашего замечательного нападающего!» Здесь, на свежем воздухе, слова звучат отчетливей, смысл их яснее. Может, кельнер болельщик? Как здорово он сказал: «…лишимся нашего замечательного нападающего». И голос у него такой, такой… ну, бархатный. Узнал и сказал: наш нападающий.

Эрвин медленно, нога за ногу, плетется домой, в голове понемногу проясняется. Издалека ему подмигивает яркий неоновый круг. Что это? Луна? А может, не луна, а мяч, высоко подкинутый в небо?

Ерунда… неоновый круг или мяч, все равно… Спросил бы хоть, почему его не взяли на турнир, почему он здесь, а не там, спросил бы, кто ему подстроил такую подлость. Хоть бы спросил!..

А неоновый круг продолжал весело подмигивать.

Случай с Ондреем Грегором

Июньское солнце жгло нестерпимо, было заметно, как дрожал воздух. Ондрей Грегор возвращался с пионерского сбора и чувствовал какую-то удивительную легкость. Так и хотелось побродить по полям, вволю понежиться на солнышке, а потом птицей влететь в тень ельника. Он часто испытывал такое желание и всегда подчинялся ему. Вот и теперь Ондрей вышел за околицу и долго шагал вдоль железной дороги. Потом свернул к лесу. Надо было сделать большой крюк, чтобы обогнуть расстилавшееся тут болото. На вид никакой опасности. Луга как луга: редкие островки тростника, кое-где одинокая осина, ольха, дальше — кустики, а над травой, как и всюду вокруг, порхают бабочки. Но это было гиблое место: стоило ему ступить на него, как под ногами зачавкало, сквозь щетину травы белоуса жирно заблестела ржавая вода.

И чем дальше, тем вода глубже, ноги так и утопают в ней. Ондрей еще ни разу в жизни не осмеливался отойти от края болота. Деревенские говорили, что тут и до беды недалеко. Он вспомнил, что в тот год, когда пошел в школу, в болоте увязла телка Врабцев. Пока люди прибежали на помощь, трясина затянула бедную животинку. Поэтому он всегда внимательно обходил эти места.

И вдруг…

Что это? Померещилось, что ли?.. Нет, из-за кустарника, из болота действительно донесся крик: «По-мо-ги-и-те! Помо-ги-ите!» Он то стихал, то звучал громче. Так зовет на помощь только человек, теряющий последние силы.

Ондрей испуганно остановился. В голове пронеслись рассказы бабушки о топях, о блуждающих огоньках, духах, пугающих людей на болотах. Но он тут же осадил себя: «Сказки! Здесь человеку надо помочь! Но как? Бежать за подмогой или попробовать самому?»

Крик послышался снова. Голос был хриплый и походил на детский.

У Ондрея задрожали коленки. В голове гудело. Самое верное — бежать за помощью. А что, если тем временем несчастного совсем засосет? Нет, надо сперва посмотреть, что там, а уж потом решать.

Он двинулся по болоту, опасливо переставляя ноги. Жижа зачавкала сильнее… Ему стало так страшно, что он остановился. Очень хотелось вернуться, но, с минуту подумав, мальчик снова продолжил свой путь. Ноги по самую щиколотку уходили в жидкую кашу. Еще два-три шага, и он по колени увязает в топкой грязи. Надо бы найти местечко потверже, поустойчивее. Ага, кажется, придумал! В каких-нибудь тридцати метрах от него виднелись кусты. Он с трудом добрался до них и стал выглядывать подходящую ветку, на которую можно было бы опереться, ступая по топи.

Из-за кустов по-прежнему доносилось: «Помогите! Помогите!» Сердце сжималось от этого крика. И вдруг его осенило: надо дать знать утопающему, что к нему идут на помощь.

— Эй, кто там? — закричал он что было силы.

И из-за кустарника снова послышалось:

— Я это! Я… Скорее!.. Спаси-и-те…

— Иду-у! — ответил Ондрей, лихорадочно шаря глазами по кустам.

Наконец он приметил кривую ветку, достаточно толстую и крепкую — уж такая обязательно выдержит. Он навалился на нее всем телом, но ветка не поддалась, только чуть согнулась. Ондрей отер вспотевший лоб и опять сердито навалился на ветку.

Он дергал ветку с такой отчаянной силой, какая приходит к человеку лишь в самые тяжелые минуты жизни. Хоть бы нащупать ногами твердую почву, а то они все время скользят и проваливаются в болото. Но ведь должна же эта противная ветка поддаться! Хочет не хочет, а должна! Наконец раздался треск, и ветка надломилась. У Ондрея отлегло от сердца. Он стал дергать ветку в разные стороны. А из-за кустов все доносился душераздирающий крик — он то слабел, то становился отчаяннее. «Скорее! Скорее!» — подгонял себя Ондрей. Но вот ветка сдалась окончательно. Он дернул ее изо всей мочи и чуть было сам не упал навзничь. Вода высоко брызнула, заляпала брюки. Но мальчику было не до этого: он спешил на голос, нащупывая веткой твердые островки суши. Впереди раскинулась широкая полоса кустарника, а голос доносился откуда-то из-за него.

Ондрею казалось, что он продвигается слишком медленно. Но любая неосторожность грозила бедой. Вот он забылся на миг — и ноги тут же увязли выше колен, болото забулькало, на жирной поверхности вздулись пузыри. Счастье еще, что рядом, на расстоянии одного шага, оказалась плотная кочка, поросшая травой.

Крик раздался совсем близко. Теперь не оставалось сомнения — голос был детский.

— Держись! — подбадривал Ондрей несчастного, стараясь двигаться как можно быстрее.

Наконец он увидел его и остолбенел. — Йожко!

Это был мальчишка из соседней деревни, года на два моложе Ондрея. Кто не знал этого конопатого чертенка с вечно встрепанной головой! Ужасный непоседа — в какие только переделки он не попадал… А сейчас увяз почти по самые плечи в болотной жиже — лицо заляпано, руки раскинуты, чтобы подольше удержаться на поверхности.

Мысли Ондрея лихорадочно мелькали. Как поступить? Йожо был довольно далеко от кустов. Так и хотелось спросить, как это он там очутился, но Ондрей промолчал: сейчас не до расспросов. Должно быть, Йожо возвращался из школы, вот и занесла его сюда нелегкая… «Идти к нему или нет?» — раздумывал Ондрей. Но ведь если он тоже увязнет — обоим конец. Что же еще придумать? А Йожо, узнав своего спасителя, со слезами в голосе кричал: