Последняя чаша гнева - Валерий Вотрин

— Я правильно догадался о цели созыва Совета, — хлопнув по подлокотнику и вскочив, закричал Дюри.

— Сознайтесь! — также крикнул Гутхорм, и глаза его сверкнули. — Сознайтесь. Ибо вы в наших руках.

Арнгейр медленно поднялся, и так же медленно шерсть на его загривке стала дыбом.

— Ты смеешь говорить так, Гутхорм?

Тот не смутился.

— Молчи, Кхат! Ты тоже с ним.

— И меня подозреваете? — лениво шевельнул своим хвостом Брэттуэйр, князь Диондский. Но ответа на свои слова так и не услышал.

— Кончать с ними!

Слова эти враз успокоили забушевавшую бурю обвинений. Собрание повернулось к дверям. В проеме, широко расставив ноги, стоял человек, быть может, самый страшный в Лиге. Блакк, черный гонфалоньер, был разящим мечом пресвитера Энунда. Это был огромный человек с тяжеловесным сонным лицом, которому как-то не шли безжалостные проницательные глаза дознатчика. Рядом с ним стоял Чойс. В последний момент он все же нашел человека, который также предпочитал разговорам дело, как и он сам.

Ланглоар сразу догадался, какой стороной все оборачивается. И сразу всплыли на поверхность все тайные узлы этой загадки.

— Я беру их под свою защиту, — завопил он.

Блакк, не обращая внимания на эти слова, приблизился к Дюри и положил свою огромную лапу тому на плечо. Дюри рухнул в кресло, заметно осев под этой тяжестью.

Чойс подошел к Брэттуэйру. Тот уставился на него.

— Ты кто такой?

— Это мой видам, — раздался голос Энунда, — а также гонфалоньер Фафтского пресвитерства.

— Предательство! — завопил Арнгейр, которого Чойс как-то упустил из виду, и его меч возник возле самого его уха. В следующее мгновение тело Арнгейра уже сложилось пополам, перечеркнутое лучом бластера, а меч зазвенел на плитах, выпав из его руки. Князь Арнгейр Кхат, мертвый, распростерся на полу.

— О-о-о!

Вздох собрания выражал очевидное.

— Бери их, Блакк, — произнес Чойс, пряча бластер обратно.

— Что?! — завопил Дюри.

— Не князья, — раздельно произнес Блакк. Это были ритуальные слова низложения. Дюри и Брэттуэйр поникли. Их увели.

Настала тишина. Чойс проследовал к своему креслу рядом с Энундом и опустился в него.

— Господи, надеюсь, ты делаешь все правильно, Эдмунд, — услышал он слова пресвитера.

— Мы надеемся, что ты объяснишь нам все, Энунд, — сказал Гутхорм, обращаясь прямо к пресвитеру.

— Это мой новый видам-гонфалоньер Эдмунд, — повторил тот. — Он расскажет вам все.

— Залетевший к нам торговец, — презрительно просипел Кальв.

Чойс не обратил на него внимания.

— Мне кажется, что вы упускаете главный довод, — сказал он.

— Что это за довод? — спросил Гутхорм.

— Владетельные гранды, наверное, не знают, — медленно произнес Чойс, — что альбегинские войска вот уже двое суток находятся в пределах Лиги.

Это заявление вызвало бурю. Несколько человек вскочило, опрокидывая свои кресла, раздались гневные вопли:

— Пределы Лиги священны!

— К ответу за такие слова!

— Доказательства! Доказательства!

Когда шум понемногу стих, Чойс спокойно спросил:

— Вы хотите доказательств? Я удивлюсь, если вы их не увидите перед собой.

Члены Совета начали озираться по сторонам.

— Да вот же они! — Указующий перст Чойса ткнул в пустые сиденья кресел Князей. — Дюри, Арнгейр и Брэттуэйр запамятовали, что такое границы, и к ним в гости нахлынула такая толпа, что мне, например, уже становится страшно за наш кров.

— Это были альбегинцы? — отрывисто спросил Рэгнвальд, бургграф Стиндалета, которого Чойс уважал за ум и ясность мышления.

— Да, — ответил Чойс. — Если вы еще не знаете этого, моему изумлению нет пределов.

— Всему есть предел, гонфалоньер Эдмунд, — промолвил Рэгнвальд. — Нет предела только глупости и невежеству. Княжества заняты врагом. Это должно хоть что-то говорить тем из нас, чьи владения граничат с ними.

Все взгляды тут же обратились к двум старикам, которые похожестью облика напоминали близнецов. Однако Льот и Гудлауг, приоры-правители Ксойнского приората, не были даже дальней родней. Просто много лет, проведенных в совместных аферах, не только сплотили их, но и даже стерли все внешние различия.

— Не понимаю волнения бургграфа, — продребезжал Льот. — Пока что нашим границам не угрожает ни одна живая душа.

— А мертвая? — спросил Чойс. Он не шутил.

— Какая? — приложил ладонь к уху Гудлауг.

— Среди тварей Альбегина, — твердо сказал Чойс, — торговцами было замечено немало разлагающихся трупов, которые таскались по лагерю на негнущихся ногах, надеясь чем-нибудь поживиться.

Собрание всколыхнулось.

— Хакты, — негромко сказал Рэгнвальд. Несколько голов кивнули. — Они не появлялись уже давно, ведь верно? — встревожено спросил молодой Роаберт, майордом Тохума.

— Это Вольфганг, — бросил человек, сидящий рядом с дверями. Он был рыжебород, голубые глаза смотрели со странной безжалостностью. Бурис, владетель небольшого фьефа, был членом Совета только лишь благодаря древности своего рода.

— Ты что-нибудь знаешь, Бурис? — спросил Энунд.

Тот медленно поднялся и вышел на середину зала, выпрямившись под взглядами.

— Мой фьеф Сдогнар, как вы знаете, тоже имеет границу с Княжествами, не очень протяженную — всего с четверть мили. Но недавно мои люди заметили там отряд хактов, вооруженных длинными ножами. Завидев моих людей, хакты бросились на них. Но наших было больше, и хактов порезали в куски. Так вот мои люди говорят, что Ожившие были одеты в тарлтарские плащи.

Будто ветер пронесся по залу после этих слов.

— Вольфганг! Их оживил Вольфганг!

— Но это были не Великие Мертвые, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Гутхорм.

— Конечно, нет, — ответил Бурис, повернувшись к нему. — Ведь Великих Мертвых никто не может организовать. Они появляются и уходят, как прилив, в определенное время года.

— Значит, Вольфганг еще жив, — задумчиво сказал Гутхорм. — Жив и продолжает строить свои козни.

— Войне с Альбегином быть! — прихлопнул ладонью Энунд по подлокотнику своего кресла. — Никто еще безнаказанно не переходил пределов Лиги.

Вверх взметнулся лес блистающих мечей.

— Совет постановил! Совет постановил!

7

Судьбы бесстрастной щелкнул кнут,

Проснулись во гробах отцы:

На стыке лет слепцы идут,

Идут слепцы.

Идут слепцы.

У них застывший, дикий взгляд

И света не узрят уже.

Плетутся, выстроившись в ряд,

К твоей душе,

К твоей душе.

Безгласны, страшны и тупы,

Они как вороны в ночи.

Слепцы, конечны, не слепы,

Как ни кричи.

Как ни кричи.

Шагают, взгляда не тая,