Обскура - Режи Дескотт

Они не виделись целую вечность. И вот Жерар объявился как ни в чем не бывало — словно они расстались вчера. Во всяком случае, он не забыл Сибиллу, если ждал ее у театра, пока она репетировала. Это свидетельствовало о том, что он перерыл целый ворох театральных программ, чтобы найти ее имя.

Морские рейды у побережья Ньюфаундленда весьма изменили Жерара. Улыбаясь, Жан отметил, что друг похудел, хотя по-прежнему весил килограммов на тридцать больше, чем он сам. Черты лица его посуровели, но взгляд был по-прежнему открытым и дружелюбным.

— Ты сегодня запоздал.

Оба мужчины повернулись к Сибилле, которая произнесла эти слова, чтобы нарушить молчание. Общий смех разбил его вдребезги. Жан протянул другу руку, но тот, не обращая на нее внимания, с силой прижал его к груди, едва не расплющив в своих объятиях, которые стали еще крепче после морских странствий.

— Ты весь пропах рыбой, — заметил Жан, бросив на друга благодарственно-ироничный взгляд, когда Жерар наконец разжал руки.

Однако тот не выпустил его полностью — лишь немного отстранил и, держа за плечи, на расстоянии вытянутой руки от себя, окинул внимательным взглядом. Да, эти ручищи гораздо больше подходили для того, чтобы тянуть рыбацкие сети в северных морях, а не выписывать рецепты… Жана слегка раздражал взгляд друга, выражавший неоспоримое физическое превосходство, которое Жерар с самых первых времен их знакомства всегда подчеркивал, хотя и не слишком демонстративно. Поэтому Жану приходилось добиваться первенства в других областях.

— Это точно! — сказал Жерар, наконец закончив осмотр, от которого его друг уже начинал чувствовать себя неуютно. — Насквозь пропитался! Целыми днями одна рыба кругом, и разговоры только о рыбе — о ее повадках, о ее маршрутах, о ее количестве и качестве… Еще немного — и я бы покрылся чешуей, у меня выросли бы плавники и жабры! Я так рад, что наконец-то это все позади!

— Ну так расскажи о своей новой карьере психиатра! А я пока налью себе стаканчик. Отец еще не приходил?

Как раз в этот момент в дверь позвонили — пришел Габриэль Корбель. Жан поспешил в прихожую, чтобы открыть дверь.

В конце ужина, после лукового супа, морского ската и жаркого из баранины, Жан подумал, что теперь стал настоящим знатоком всех тонкостей рыбной ловли возле Ньюфаундленда и специалистом по атлантической треске, Gadus morhua — таково было латинское название этой рыбы. Он узнал все о траловых сетях, которые забрасывают в море, достигнув зоны рыбной ловли. О треске, которая, поднимаясь ближе к поверхности, запутывается в ячейках сетей. О том, как ее разделывают, сушат, солят и складывают в трюм. Все время, пока Жерар рассказывал о своих морских похождениях, Жан почти не отрываясь смотрел на его руки — слишком массивные и неловкие для хирурга, кем Жерар некогда мечтал стать и из-за чего в конце концов обратился к изучению психиатрии, за неимением лучшего. Руки, гораздо более подходящие для того, чтобы ставить паруса, тянуть сети и разделывать рыбу, вытащенную из воды. Жан представлял также, как Жерар своими грубыми пальцами зашивает раны моряков и как болезненность процедуры усугубляется килевой и бортовой качкой, в результате чего на месте ран остаются глубокие шрамы. Делать перевязки и накладывать шины при переломах — вот к чему в основном сводится деятельность судового врача. Он не сталкивается с чахоточными — среди моряков их нет, да и пневмонию в открытом море подхватить сложно — микробы в морском воздухе не выживают… И уж подавно не может быть никаких психических расстройств у этих бывалых, сплоченных людей, привыкших бороться со стихиями и думающих только о том, чтобы сохранить свой корабль и вернуться с добычей. Однако Жерар, должно быть, обогатил свои познания в области человеческой натуры, наблюдая за поведением людей в достаточно неординарных обстоятельствах: небольшая группа в окружении враждебной морской стихии. В таких условиях необходимость выживания, несомненно, отодвигает все остальные проблемы на второй план, так что появление неврозов исключается.

Слушая рассказы друга, разгоряченного вином и охотно вспоминавшего о долгих месяцах, проведенных в открытом море, среди грубых, безграмотных моряков, — и это после нескольких лет изучения медицины! — Жан, тем не менее, думал о том, что для Жерара это была большая удача, настоящая школа жизни, которая принесла ему как будущему психиатру гораздо больше пользы по сравнению с нелегким периодом учебы в Париже. У него создалось впечатление, что Жерар сильно повзрослел в результате этой поездки, которая прежде казалась ему лишь напрасной тратой времени.

Судя по взглядам, которые то и дело бросала на Жерара Сибилла, она была того же мнения.

И вот теперь, завершив свою одиссею, Жерар получил должность, о которой прежде не мог даже мечтать: врач-ассистент в частной психиатрической клинике для богатых — таких заведений было уже немало по сравнению с началом века. Итак, отныне ему предстояло иметь дело с клиентурой, являвшейся прямой противоположностью экипажу нормандских моряков-рыболовов.

Клиника доктора Бланша находилась в Пасси, в бывшей усадьбе принцессы Ламбаль, растерзанной парижской толпой во времена Террора. По словам Жерара, Эмиль Бланш правил в своих владениях железной рукой, мгновенно усмиряя любые вспышки буйства у пациентов.

— Доктор Бланш доверил мне мою первую пациентку, — внезапно объявил Жерар со сдержанной гордостью.

Он наконец прервал череду воспоминаний о морской поездке, чтобы вернуться в настоящее — которое, вероятно, должно было послужить фундаментом будущего в его карьере психиатра.

— Первую пациентку? — переспросил Габриэль Корбель со всей любезной внимательностью, на которую был способен, — эта манера внимательно слушать собеседника бывает столь трогательной у некоторых стариков.

Жан взглянул на отца, который за весь вечер произнес всего несколько фраз, полностью захваченный, как и он с Сибиллой, рассказами новоявленного морского волка. Чарующий, бархатный голос Жерара, составляющий такой удивительный контраст с его мощным телосложением, увлек всех троих в неведомые дали, позволив им живо представить самих себя на борту рыболовецкого судна, среди бурных и холодных морских вод у побережья Ньюфаундленда, под порывами ледяного ветра. Но для старика, вся жизнь которого прошла в разноцветной вселенной пигментных красителей, этот рассказ, безусловно, был в прямом смысле слова окрашен особыми красками. Все вокруг виделось ему в тех или иных красках, если окружение вообще могло поддаваться такому восприятию, и он мысленно прикидывал оттенки и нюансы, с помощью которых можно было бы в точности передать это на холсте. А уж океан был великолепной темой для подобных фантазий: как передать его блики, его глубину, его переливы, его мерцание, его тени? И это не говоря уже о его движении, его дыхании, его внутренней жизни, о цвете неба, непрерывно меняющиеся оттенки которого отражаются в волнах… Ответы на подобные вопросы Габриэль Корбель искал вот уже почти пятьдесят лет — и зачастую ему удавалось их находить.

Это постоянное, доходящее до одержимости стремление создавать множественные оттенки красок, чтобы попытаться воспроизвести на полотне мир таким, какой он есть, сблизило его со многими художниками, которые высоко ценили его как собеседника.

Вот уже несколько лет он страдал старческой дрожью в руках. Как многие болезни, она началась почти незаметно. Но сейчас этот высокий худощавый старик с роденовской бородой вынужден был обеими руками держаться за подлокотники кресла, чтобы справиться с постоянной дрожью. Жан относил этот недуг за счет преклонного возраста отца и спрашивал себя, найдет ли когда-нибудь наука более точное объяснение его причин, а заодно и средство исцеления.

Габриэль хорошо знал многих товарищей сына по учебе. Большинство из них были стеснены в средствах, и его магазин красок на набережной Вольтера служил им местом встреч, вместо кафе и ресторанов. Жерар тоже был из таких студентов. В те времена старика еще не мучила дрожь в руках, но он уже много лет был вдовцом. Если не считать своего ремесла, он полностью посвящал себя сыну. Шум, производимый молодыми людьми, их бурный энтузиазм были для него хорошим лекарством от одиночества. По воскресеньям он всегда приглашал нескольких из них на обед, к которому основательно готовился: они обычно приходили голодными как волки. На этих сборищах, всегда проходивших весело и оживленно, Габриэль Корбель, превосходивший ростом многих из молодых гостей, выглядел кем-то вроде патриарха. На закате его дней их присутствие вливало в него живительные силы. Он интересовался всеми их многочисленными проектами. Вот и сейчас он с интересом ждал, что Жерар продолжит свой рассказ.

Сибилла тоже ждала. Но она видела в Жераре в первую очередь своего давнего поклонника, вернувшегося после дальних странствий, в глазах которого все еще отражались волны Атлантического океана — и который явно был по-прежнему к ней неравнодушен.