1976. Москва – назад дороги нет - Георг Фингер

Оглядываясь назад, чувствую и осязаю стертое временем веяние секса – над своей старой головой. Он – основа основ в жизни. Он не менее важен, чем хлеб и Свобода. Несчастная Америка, где на женщину и не поглядеть пристальным взглядом. Мужчина – ты самый счастливый человек на свете, если в комнате трое, ты, любящая тебя женщина и дающий жизнь всему живому – секс. Ну, а теперь, наконец, о Моне.

Глава IV

Международный шпион Моня

С нашим огромным богатством – целых 300 долларов (!) мы наклонились над витриной магазина, в которой лежали сувениры. Про них мы думали, что если купим, то на этом богатом западе заработаем большие деньги.

Краем глаза я наблюдал за своей Риточкой, склонившейся над соседней витриной. Вдруг я увидел, как какой-то мужчина наклонился к моей жене, и что-то стал шептать ей на ухо. Ревность, ревность. Не успел я среагировать, жена подошла ко мне и передала весь разговор. «Вы похоже собираетесь в Израиль, так я могу вам уже в этом помочь, я тоже хочу ехать туда». Жена добавила, что у мужчины был явно еврейский акцент. Я предложил познакомиться поближе с ним. Моя интуиция мне подсказала, что он нам позарез нужен, чтобы вырвать нас из жуткого одиночества. Звали его Моня.

Дорогой читатель! Весь последний месяц нашего пребывания на Родине, Моня сам того не зная был спасителем. Нам было с кем поговорить. На следующий день Моня пришел к нам с потрепанным чемоданом и заявил, что ему негде жить. Еще он заявил, что сделает нас в будущем миллионерами. Мы развесили уши и стали ждать чудес. Чудеса пришли незамедлительно.

Во-первых, мы поняли, как надо изготовлять зеркальную фаску, до которой венецианцы не додумались. Во-вторых, что скоро он нас посвятит в секреты изготовления палехских красок. Причем мы поняли, что без этих красок Запад просто задыхается и скоро прекратит свое существование. Еще он сказал – что скоро поделится с нами огромными деньгами, которые он выиграет от опубликования бесчисленных процессов, которые вели из-за него в судах сотни живых и умерших адвокатов. Как он сказал, эти проигранные процессы произведут фурор и будут не менее важными, чем Нюренбергский процесс над нацистскими преступниками, к которому он причислял ужасно несправедливых советских судей. Он всех их считал антисемитами.

Мы слушали его, открывши рот, хотя и понимали, что это балабол. Но этот балабол освобождал нас от жуткого чувства, что мы иностранцы в своей стране, а недоумки, руководящие страной, нас могут достать. Вся комичность положения была в том, что мы внутри смеялись над каждым его словом, а он свято верил в то, что говорил. За то время, пока Моня у нас гостил, мне показалось, что поголовье кур в близь лежащих селах сократилось вдвое. Но несмотря на это, аппетит Монин угрожающе возрастал. Каждый вечер перед сном он открывал свой потрепанный чемодан и, угрожающе рыча, трудился над очередной куриной костью и документами.

Одинокий, заброшенный, пожилой человек с абсолютно перевернутыми понятиями о Западе, ехал в никуда, зачем? За порядком не следил. Бедная моя жена перемывала все после него. Но мы не жаловались на судьбу. Мы были не одни, с нами был единомышленник. И вот случилось то, чего мы совсем не ожидали. Моня исчез, растворился.

Мы страшно перепугались, так как наш адрес и телефон были в его записной книжке. Мы подумали, что его загребли, а затем наступит и наша очередь. В нашем государстве ведь все было возможно.

Забыл сказать, что сразу же по получении виз в ОВИРе, у нас были отобраны паспорта, у меня военный билет. Мы были никем и ничем. С нами могли сделать все, что хотели. Оставалось два дня до отъезда. Мони не было. Билеты на самолет были у нас на руках. В квартире сиротливо, медленно спуская воздух, на полу лежали четыре надувных матраса.

Мы их поддували каждый вечер. В прихожей стояли чемодан, сумка, на четверть заполненный маленький аквариум с четырьмя золотыми рыбками. Я не мог с ними расстаться. Это были японские рыбки с шапочками на голове. В аквариуме была куча редких водяных растений, в которых они и прятались. Рядом стоял бесхозный облезлый Монин чемодан.

«Фердинанд, так дело не пойдет. Я должна посмотреть, что там внутри. Может быть Моня шпион и там лежат опасные документы». Я сказал жене, что чужой чемодан принципиально не открою. На что она разразилась громким плачем и сказала, что я жестокий человек, и не люблю ее и сына, что подставляю всю семью под удар. Мне так стало ее жалко, что я согласился, чтобы она открыла этот проклятый чемодан. Действительно, там оказались только судебные акты, которыми Моня хотел потрясти Запад. Пистолетов и бомб – там не было. Подслушивающей аппаратуры и пеленгаторов тоже. Жена перестала плакать и поцеловала меня в щеку. Еще она мне сказала, что чемодан битком набит презервативами и резинками, которые вдевают в трусы. Зачем это было нужно, пока оставалось мониной тайной.

Оставалось два-три дня до отлета самолета на Вену. О маршруте нам рассказал Моня. Вдруг раздался звонок в дверь, и вошел Моня. Это был Моня, и не Моня. Сгорбленный, небритый, грязный пожилой человек стоял в дверях и умоляюще смотрел на нас. Мы обрадовались отчаянно. Пропажа Мони на целую неделю, к КГБ не имело никакого отношения. Оказалось, что Моня в порыве предпринимательства, поехал в село Палех[10] и предложил тамошней администрации секрет изготовления лакокрасочных составов, в обмен на секрет изготовления красок палехскими мастерами.

Он показался администрации странным человеком, и была вызвана милиция. Милиционер попросил предъявить документы. Моня широким жестом вынул из кармана штанов визу на Израиль. Мент, который с роду не видел такого документа, да еще с гербовой печатью, просто обомлел и не знал что делать. Была вызвана подмога. С Мони сняли пояс, шнурки, очки, чтоб не порезался и не повесился и посадили в обезьянник с местной шпаной, где послушный и полуголодный опасный международный шпион и просидел благополучно до выяснения обстоятельств несколько дней. Били его или не били, осталось тайной. Но подозрительное под глазом желто-фиолетовое пятно настойчиво намекало на это.

Вот так, наш Моня снова оказался у нас. Подошел день отъезда. С утра мы сдали управдому квартиру, которая по теперешним временам стоила бы 200 000 долларов, помахали на прощанье рукой. Так, наугад. И такси повезло нас в Шереметьево. Зал аэропорта произвел на нас сильное впечатление. Отъезжающие и провожающие толпились вместе. Люди, стоявшие в кучках по трое-четверо, были очень похожи друг на друга. Казалось все евреи уезжают из России. Я подумал про себя, что если так будет продолжаться, то такой нации в России не останется. А похожи друг на друга были потому, что друзья боялись провожать уезжающих. Из провожающих были только близкие родственники. Мы провели в Шереметьево целую ночь, сидя на чемодане и сумке. Рыбки были невозмутимы, и тихо плавали в водорослях. Утром была объявлена посадка на самолет, летящий в Вену и все засуетились.

Глава V

Прощай, Родина! Прощай навсегда

Уезжавшие увидели удивительную картину. По обеим сторонам лестницы, ведущей наверх в таможню, стояли солдаты с «калашами» на груди. Наверное, для того, чтобы попугать изменников родины. Похоже, им это удавалось. На втором этаже красовался огромный портрет Брежнева с несчитанным количеством звезд, кто его знает – Труда или Героя Советского Союза.

И вот таможенница приступила к осмотру. Как я уже писал, со мной был специальный аквариум, который для меня сделали перед отъездом. Он был из плексигласа и герметичным. От маленького моторчика на батарейках в него подавался воздух. Находился он в чемодане с утепленными стенками. В аквариуме плавали четыре японских рыбки с красными шапочками на головах. Это были две самочки и два самца довольно крупных размеров, сантиметров по двадцать.

Документ, подаривший нам Свободу. Виза для воссоединения с несуществующей в Израиле семьей.

Последние пару лет перед отъездом они были очень плодовиты и давали чудесное потомство. На рынке они плавали, отделенные от детей, чтобы было видно, во что через два года превратятся мальки. Эти четыре чудесные рыбки материально поддерживали нас. Я не мог с ними расстаться в надежде, что то же самое произойдет на Западе.

Наивный, наивный человек!

Почему-то осмотр начался именно с этого чемодана.

– Откройте! Что у вас там? – сказала таможенница.

Я открыл, и она увидела там моих чудесных рыбок. На ее лице появилось искреннее удивление. Я подумал, что в ее голове закрутились мысли, что перед ней стоит или полный идиот, или обыкновенный хитрец. Из десятка тысяч «изменников Родины» вряд ли кто был способен на такую глупость – везти с собой рыбок. Видимо, о состоянии зоомагазинов на Западе она знала лучше меня. Взяв ножницы, она приготовилась разрезать их животы, наверно, надеясь найти там заветные камушки. В этот момент я, не сдержав себя, закричал: