Черепашья луна - Элис Хоффман

— Потрясающе, — говорит Люси. — Глазам не верю.

— Не мог же я бросить его умирать, — говорит Кейт. — И ты меня не заставишь.

Люси вполне в состоянии с ним справиться. В состоянии выбросить аллигатора или позвать суперинтенданта и затеять с сыном ссору, последнюю, которая кончится тем, что тот побежит к шоссе, встанет там с поднятой рукой и кто-нибудь остановится и отвезет его в Нью-Йорк, если по пути не убьет. Представляя себе все это, Люси оставляет его слова без ответа. Она поворачивается, идет и набирает в ванну холодной воды. Китти Басс говорит, что двенадцать-тринадцать лет — самый ужасный возраст и, если перетерпеть, дальше будет лучше.

Кейт приносит аллигатора, и они оба, сидя на краю ванны, смотрят, очухается тот или нет.

— Нам здесь запрещено держать животных, — напоминает сыну Люси.

— Нам здесь все запрещено, — отвечает Кейт, сует в воду листок салата-латука и делает им волны.

Похоже, этот аллигатор не одну неделю подыхал в «Бургер-Кинге», а теперь в их ванне решил завершить процесс.

— Он выживет, обязательно выживет, — шепчет Кейт.

Впервые за долгое время в глазах у него надежда. Дома в Нью-Йорке у мальчишек у всех есть или аквариум с неонами тетра, или золотистый ретривер. У них там есть все, что угодно, и даже больше. Потому Люси, выбросив из головы мысли о том, что ванну придется драить «Комметом», спокойно переодевается в домашние джинсы и футболку, собирает для стирки белье и ужинает своим йогуртом. Кейт появляется в гостиной только в десять, когда начинаются новости. Он говорит, что пора отдохнуть, что у него ноги затекли от сидения на краю ванны, но дело совсем не в этом, а в том, что он и сам знает, что поздно, и когда Люси наконец, собравшись с духом, входит в ванную, то видит мертвого аллигатора. Кейт начинает говорить, что его нужно похоронить, и оттого, что у него срывается голос и что она и сама не знает, как поступить, она соглашается. Они достают из шкафа обувную коробку, заворачивают аллигатора в рекламную страницу «Метро» из «Сан гералда». Трупик крохотный, и это странно, что мертвый аллигатор занимает места меньше, чем пара туфель восьмого размера на каблуках, которые Люси уже не надевала лет сто.

На улице воздух густой, как суп. Очень быстро они понимают, что во Флориде вырыть могилку не такое простое дело. Земля тут песчаная, и песок снова сыплется в ямку, не успеваешь из нее хоть сколько-то выбрать большой серебряной ложкой от столового набора, подаренного матерью Эвана на десятилетие свадьбы. Они сидят, скорчившись, у дальнего края бассейна возле фикусовой ограды, боясь, что их заметит комендант или кто-нибудь из проезжающих машин. Под водой в бассейне уже зажглись лампы, отчего кажется, будто он вместе с ночными бабочками парит в черноте пространства. Ямка наконец достигает нужных размеров, Кейт ставит туда коробку, и они засыпают ее песком. Где-то в конце Лонгбоут-стрит раздается звук сирены; возле бассейна слышно, как шаркают по бетонным дорожкам крабы, которые прятались от дневной жары в корнях морского винограда. На чьем-то балконе звякают ветряные колокольчики — с таким звуком, будто падают звезды или бьется стекло.

Оба они сидят рядом, и обоих в жаркой темноте под черно-золотым небом колотит дрожь. За навесом, куда складывают шезлонги, на клумбе раскрываются белоснежные ночные цветы. Когда Кейт наконец встает на ноги, дышит он тяжело и быстро.

— Ты в порядке? — шепотом спрашивает у него Люси.

Кейт кивает, но он не в порядке. Это видно и без слов.

— Это был всего лишь аллигатор, — говорит Люси.

— Ага, — шепотом отвечает Кейт. — Точно.

Они возвращаются к дому, запах белых цветов преследует их. Никто в Верити вам не скажет, до какой температуры может подниматься здесь майская жара. Никто не расскажет, что после шторма в сточных канавах тут находят акульи зубы размером с большой палец взрослого человека, а если ночью не закрыть окна, то сквозняк принесет в дом тоску и тяжелые сны. Когда они входят в квартиру, Кейт сразу захлопывает за собой дверь. Люси идет чистить ванну и дважды надраивает ее «Комметом», который смывает горячей водой, почти кипятком, а потом собирает в стирку полотенца. Когда она наконец садится писать некролог для «Сан гералд», она признается себе, как ей здесь тяжело. Мысли ее о болезни и смерти коротки и просты. Юный аллигатор, скончавшийся от неизвестной причины, погибший то ли насильственной, то ли естественной смертью, не оставивший после себя потомства, оплакан только угрюмым мальчишкой, который и через миллион лет не признается, что часто засыпает в слезах.

Уже ближе к полуночи Люси, собравшись в прачечную, сначала стучится к Кейту. Он не отвечает, и Люси, в надежде, что сын уснул, берет в руки плетеную корзину и стиральный порошок. Оттого что уже очень поздно, в прачечной людей меньше, чем бывает обычно в среду. Карен Райт и Нина Росси ждут уже, когда отключится сушилка. Карен сняла два золотых кольца, чтобы не сделать ими затяжек на детских вещичках, а Нина так и сидит при всех своих драгоценностях; она говорит, что это единственное, что она извлекла из замужества, и никогда не снимает ни браслет, ни цепочки, даже в бассейне. Люси запихивает в барабан белье, сыплет порошок и садится с ними рядом на пластиковую скамейку.

— Ты здесь до утра просидишь, — говорит ей Нина Росси. — Такая влажность, что ничего не сохнет.

— Отличная погода, как всегда, — говорит Люси.

— Для черепах, — хмыкает Карен Райт.

Она вертит в руках домашний переговорник, который всегда берет с собой, чтобы слушать, как там на восьмом этаже ведет себя ее малышка.

— Для дохлых черепах, — говорит Нина и начинает вынимать из сушилки огромную гору одежек, которая скапливается за неделю у двух ее дочерей. — Хорошая стрижка, — говорит она Люси.

— Ди в «Стрижках-завивках», — угадывает Карен. — Правильно?

Рыжие волосы Карен тоже подстрижены, хотя, конечно, не так коротко, как у Люси.

— Что, очень плохо? — спрашивает Люси у Карен, когда Нина уходит.

— Послушай, у Салвуки с тебя за это содрали бы пятьдесят баксов, — говорит Карен.

— Это без чаевых. А еще всучили бы какой-нибудь кондиционер.

— Или мусс, — говорит Карен. — Нужен он мне был дальше некуда.

Из переговорника раздается детский плач, и Карен вздрагивает. Люси это понимает. К плачу ребенка невозможно привыкнуть, звук этот будто пронизывает тебя насквозь.

— Хоть бы раз, — говорит Карен, торопливо направляясь к лестнице, — хоть бы раз она мне дала поспать одну ночь.

Люси тоже не высыпалась, пока Кейту не исполнилось пять лет. Все время что-нибудь было не так: то тревожный сон, то ветрянка, то потом он начал бояться темноты. Карен, похоже, выспаться не удастся. Плач в переговорнике не умолкает, но, когда Люси начинает складывать в корзину выстиранные вещи, Карен снова появляется в прачечной с девочкой на руках.