Наследник - Алексей Кулаков

Глава 3

Уже близился посад Москвы, когда навстречу полусотне постельничьих сторожей и охраняемому им крытому возку вымахнул одинокий всадник. Подлетел, твердой рукой осадив гнедого жеребца-трехлетку, почтительно поприветствовал предводителя маленького, но вполне грозного воинства, перекинулся парой-тройкой веселых фраз с десятком знакомцев, после чего пристроился на обочину, поближе к середине растянувшейся колонны. Не один. Увидеть друзей-приятелей он мог и попозже, а вот переговорить с младшим братом требовалось как можно быстрее, пока не набежали… Гхе, всякие. Прямо на конях они приобнялись, после чего москвич недовольно попенял:

— Я уж думал, завтра будете. Поздорову, Егорка!

— И тебе здравствовать, Спиридон. Как семья, все ли живы-здоровы?

Родственник вопрос понял правильно, в трех словах успокоив младшенького — большой московский пожар обошел стороной дружное семейство Колычевых. Совсем без убытков, понятное дело, не обошлось, но это все так, мелочи жизни. Оглянувшись по сторонам, старший брат понизил голос и подъехал поближе:

— Ты за свою долю хлеба не с кем не сговаривался? Или уже?

Родич непроизвольно вспомнил амбар, в котором три брата хранили годовой запас ржи и пшеницы, и коротко дернул головой:

— Нет.

— От и хорошо, от и славно!..

Облегченно вздохнув и расслабившись, Спиридон пояснил свою мысль:

— В городе опосля пожара глад начался. Пуд зерна уже втрое от старой цены стоит, да и тот долго у торговцев не залеживается. Свое да братца Филофейки я вдвое продал — сглупил, чего уж там!.. Так хоть на твоем зерне отыграюсь. Еще сенцо хорошо пристроил, тут уж своего не упустил, хе-хе!

Увидев, как нахмурился и налился недовольством брат, глава семьи снисходительно пояснил свои действия:

— Не боись, Егорий! Я уж весточку до Тулы послал, чтобы сродственники нам припасов накупили. По старой цене, само собой! Так что все свое вернем, и в большом прибытке будем.

— Вот сразу бы так и говорил, а то…

Собеседников обогнал всадник в черных иноземных одеждах, тут же заинтересовав собой старшего брата.

— Ого, а лекаришка-то не совсем безнадежен! Неужто весь путь от Александровской слободы в седле проделал?

— Ну, так-то ему по чину полагается место рядом с царевичем. Только он всего единый день в возке и высидел — на следующее утро прямо с побудки коня себе просить стал. Вот так и доехал, потихоньку да полегоньку.

— Что-то он у вас квелый больно, хворает что ли?

— Есть немного.

Спиридон задумчиво огладил русую бородку, и опять подал жеребца поближе к брату, вымолвив едва ли не шепотом:

— Про царицу слыхал?

— Уж пять дней тому.

— Что говорят?

Теперь уже Егор незаметно оглянулся по сторонам:

— Всякое поговаривают, брате. Одни говорят — сама богу душу отдала, другие… Гм, не верят.

— Да уж.

Братья синхронно сняли шапки и перекрестили грудь.

— Так что?.. Ну, не томи!

Спиридон некоторое время ехал молча.

— Сам знаешь, царица и до того хворала. А как случился пожар, так государь ее вместе с чадами и челядью в село Коломенское сразу и отправил. Подале от московских страстей. Вот там, в един день и преставилась.

Всадники опять перекрестились, на сей раз, обойдясь и без снятия своих отороченных мехом шапок.

— Захарьевы-Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел, порчу лиходейную да отраву. Другие выжидают, как государь решит, ну и гадают, на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе, почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы великому князю подумать о новой царице. Мол, негоже ему вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен — а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.

— Ишь ты!

— Государь-то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал, да бояр думных к тому же понуждал. Говорят, народу спас — видимо-невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…

— И?

Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:

— Как вернулся с Вознесенского монастыря, так и затворился в своих покоях. Шестой день никого до себя не допускает.

— Да… Что-то теперь будет?

Мимо, скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.

— Про матушку-то знает?

— Ага, ищи дураков!.. Ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключится? Только-только на ноги встал. Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.

— И то верно.

Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не сильно пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дворцовые стражи тут же прекратили свои разговоры, и начали хмуро смотреть по сторонам, подолгу разглядывая выжженные до земли остовы домов с провалами погребов и подполья, а так же груды закопченных камней (или кирпичей) на месте печек. Чем дальше они ехали, тем меньше становилось неряшливых штабелей из обугленных досок и бревен, и заметно больше мастерового люда, расчищающего пожарища под строительство новых изб и подворий. Всюду виднелись вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь, и доносился звонкий перестук плотницких топоров — город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали, и только у Никольской башни младший брат тяжело вздохнул, и еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенную поверх воротной арки:

— Не иначе, за грехи наши Господь послал нам такое испытание!.. Много народу погорело?

Спиридон невольно отвел взгляд перед тихим ответом:

— Попы разом под три новых погоста землю освятили.

Тем временем всадники, а за ними и возок, втянулись в высокий проем ворот, и братьям пришлось пришпорить коней, догоняя хвост колонны. Впрочем, нахлестывать жеребцов особой нужды не было, ибо долгий путь небольшого отряда подошел к концу: воины спешивались, довольно переговариваясь между собой, а возок, проехав чуть дальше и замерев прямо напротив Теремного дворца, выпустил из своего темного нутра няньку царевича Дмитрия. А следом и его самого. Худенький, бледненький мальчик, в нарядном зеленом кафтане и штанах, темно-красных сафьяновых сапожках и такого же цвета шапочке, украшенной мелким жемчугом — немного сонно похлопал своими невозможно-синими глазищами, зевнул и без особого интереса огляделся по сторонам. Глядя на то, как царевича прямо-таки окружила со всех сторон одна-единственная служанка, старший брат не удержался от усмешки:

— Смотри-тка, Авдотья прямо как наседка над ним квохчет!

Младший мимоходом почесал щеку, заодно отогнав надоедливого комара, и широко улыбнулся.

— Ну так! Ей за малым плетей не досталось, за лень да все хорошее.

— Чего так?

Егор огляделся и понизил голос больше обычного. Слышались только обрывки фраз:

— Стою на страже… Думал, блазнится! Шапку ему под ноги кинул, да кафтан на плечи. Он в перильца так ручками своими вцепился, аж пальцы побелели!.. Долго так стоял, я даже хотел кого из нянек кликнуть… Такая суматоха поднялась, что хоть мертвых выноси!.. Сам понимаешь! А он вздохнул этак тяжело, одежку мою с себя скинул и ушел. Потом постельничий дьяк едва плеткой няньку по заду не отходил, за недогляд за Димитрием Ивановичем — а уж орал на нее так, что и во дворе все отлично слышно было.

Спиридон задумчиво обозрел Авдотью, стараясь оценить у нее за малым не пострадавшую часть тела, разочарованно цокнул языком и равнодушно отвернулся — было бы там чему страдать!..

— Давай уже к старшому, отпрашивайся да домой поедем.

— Это мы быстро!..

Об одном только в своих рассказах умолчал младший брат — о совсем не детском взгляде и признательном кивке, коих удостоился напоследок от царевича. Почему? Да кто его знает…

Если и было что-то интересное по дороге из Александровской слободы в Москву, то Дмитрий это благополучно пропустил — постоянное раскачивание возка вызывало в нем чуть ли не морскую болезнь. Правда, она быстро прошла: поначалу помогло присутствие ненавистного шарлатана, отчетливо нервничающего под ласковым взглядом юного рюриковича. А на следующий день, когда Ральф Стендиш вдруг отказался от положенного ему места в возке (ха, меньше народу — больше кислороду!) и самочувствие немного пришло в норму, голову вдруг посетила удивительно светлая мысль. Насчет того, что он совсем не обязан весь световой день «наслаждаться» скукой и духотой внутри тряского средства передвижения и удивительно монотонными пейзажами снаружи. Зато вполне может этот же день хорошенько потренироваться, работая со средоточием. Пытаясь при этом отрешиться от продольных и поперечных покачиваний поскрипывающего четырехколесного «лимузина», едва заметного запаха конского пота и вездесущей дорожной пыли, позвякивающей упряжи и прочих многочисленных радостей долгого путешествия. В коем, надо признать, был и приятный момент. Один. Когда на третий день пути, из-за каких-то мелких задержек их небольшой караван не успел к вечеру достичь жилья, и для ночевки царевича и приставленной к нему служанки разбили небольшой, но очень богато отделанный шатер. Ночью ему удалось немного походить вокруг, вдоволь надышаться свежим воздухом, полюбоваться на звездное небо…