Язык ада. - Пабло Де Сантис

Мы расселись за столом, чтобы позавтракать. Кун усадил Наума во главе стола, следуя строгим правилам вежливости, разговор был ни о чем — об единственно возможной теме для беседы все предпочитали молчать. Меню было разнообразнее, чем в предыдущие дни. Вино было доставлено из малоизвестных погребов «для своих».

— Шофер мне все рассказал, — сказал Наум, едва усевшись за стол. — Да и по радио сообщали.

— Ты был знаком с Валнером? — спросил я.

— Мы иногда переписывались. Его заинтересовала моя книга о лингвистике и алхимии. Я никогда не встречался с ним лично.

В карьере Наума были два факта, положивших истоки легенде, о которой неизменно упоминалось на обложках всех его книг. Защитив диплом, он получил грант в американском институте иностранных языков, где опубликовал эссе о нейролингвистике и превратился в связывающее звено между лингвистами и невропатологами.

Получив кафедру в инязе, он все забросил и принялся путешествовать: сначала — в Италию, потом — во Францию, чтобы найти следы древнего языка, на котором были написаны герметические книги. Декан факультета лингвистики резко осудил своего ученика, который, как он решил, его предал: чтобы никто и никогда, заявил он, чтобы никто и никогда не произносил это имя в моем присутствии. На два года Наум полностью исчез из поля зрения академического мира, а потом «воскрес», опубликовав в научных трудах парижского университета «Печать Гермеса» лингвистическое эссе по вопросам алхимии, посвященное своему бывшему учителю. Эти двести страниц принесли Науму и славу, и деньги; один из фондов поставил его во главе Института лингвистики, созданного для изучения искусственных языков и системы символов магии и алхимии.

За столом говорили о приезде Наума, о публикациях Наума, о его будущих успехах. Старая обида продиктовала мои слова; я знаю, что больше никто из нас не имел этого соблазнительного сочетания публичного успеха и интеллектуального престижа, и я знаю, что эта слава была заслуженной. В своих книгах Наум играючи находил слова там, где другие мучились часами, пытаясь подобрать нужное слово; он не делал пометок в конце страницы, которые отсылали бы к другим цитатам, он не искал ни толкователей, ни почитателей, он искал только читателя — эту забытую субстанцию и персонажа почти мифического. Я читал его книги, надеясь найти там общие места и неточности, но видел только великолепный строй связанных между собой идей, с блеском отвечавших на все неясные вопросы.

— Уже давно ходят слухи, что ты пишешь новую книгу, — сказал Кун. — Но в своих интервью ты об этом не говоришь.

— Моя обычная тема. Никаких сюрпризов, никакого секрета.

— Трудно что-то скрывать, чтобы другие не искали в этом секрета, — сказал я. — Это как будто у тебя есть баул, а ты отказываешься его открыть и говоришь: я его не открою, но знайте, что мой баул пуст.

— Мой баул пуст где-то наполовину. Но в нем — только старые бумаги.

— Я подумал, что нам ты можешь открыться чуть раньше, чем всем остальным, — отозвался Кун.

— Да ладно, Хулио, мне нечего скрывать.

— И даже мне ты не скажешь? — спросила Анна. — Сколько уже мы с тобой знакомы?

— Как отказать в просьбе женщине? Пожалуй, тебе я скажу, но попозже, и знай, что это исключение. Это важно: мужчины должны делать исключения для женщин.

Во время десерта Анна увидела Рину и знаком попросила ее подойти, но итальянка, слегка улыбнувшись, лишь махнула рукой и осталась на своем месте. Она сидела одна и ни с кем не разговаривала.

— Ее так потрясла смерть Валнера?

— Не знаю, — ответила Анна. — Они, кажется, даже знакомы не были.

— Почему тогда Рина не захотела сесть с нами? Что ты ей сделал, Наум?

Наум рассмеялся.

— Наша переписка велась с небольшим опозданием. Я с ней потом пообщаюсь.

Кун объявил о начале экскурсии. Наум извинился; поездка была продолжительной, он предпочел бы остаться в номере и подготовить тезисы своего выступления.

— Я думал, что это будет импровизация, Наум. Как в старые, добрые времена, — сказал я.

— Импровизация это всегда смесь выдумки и правды, что требует тщательной подготовки. Я стал слишком ленивым для этого. Теперь я предпочитаю иметь написанный текст, чтобы думать о другом, когда выступаю.

Он предъявил нам ладони, как если бы на них уже все было написано.

XIII

Кун, Анна, я и еще четверо-пятеро переводчиков, которых я не помню, — мы поехали на экскурсию. Сначала — на Черные соляные копи, а потом — на те же заброшенные сооружения угольной шахты.

Во время поездки Кун и Анна обменивались догадками о новой книге Наума.

— Мне приходилось проводить исследования даже в приютах для душевнобольных, когда я изучала расстройства речи, — сказала Анна. — В одной из больниц я нашла испанца по имени Улисс Драго, который уже много лет писал поэму о грехопадении Вавилона. Драго разговаривал на каком-то непонятном языке, придуманном им самим, но писал о своих видениях Вавилонской башни — на испанском. Наум сделал пару публикаций о Драго и связи между поэмой и языком, который он придумал. Думаю, что эти работы заключали в себе смесь эссе и поэтического вымысла, в котором Драго указал ему путь к Вавилонской башне.

— Он будет говорить об этом на сегодняшнем заседании? — спросил Кун. — Я просил его сообщить заранее о теме выступления, но он мне сказал, что еще сам не решил.

— Он всегда говорит, что еще ничего не решил, — резко проговорила Анна. Я уловил в ее раздраженном голосе интимную откровенность и сдерживаемую злость.

Микроавтобус остановился у края дороги, мы вышли и прошли пешком еще с километр по короткому склону. Черные соляные копи представляли собой небольшое плато, которое напоминало следы пожара, за которым последовал сильный ливень. Тут и там виднелись вагонетки, забытые здесь сорок лет назад, побитые ржавчиной и ветром. Грязная соль смешалась с останками немногочисленных птичьих стай, искавших здесь зимний приют.

Я поднял с земли птичий череп и положил его в карман. (В шкафу, где хранились мои находки, теперь появятся кости птицы, которые вызовут отвращение у Елены.) Потом мы вернулись в автобус, проехали еще двадцать километров и добрались до шахты, добыча угля на которой прекратилась лет двадцать назад. Нас встретил гид, мужчина шестидесяти лет, одетый в костюм шахтера начала века, в каске со встроенной лампочкой, и пригласил нас спуститься по узкой металлической лестнице. Когда мы обследовали туннель, Анна взяла меня за руку. Я оступился и едва не упал, увлекая ее за собой.

— Мне не нравится здесь, внизу. Почему я не осталась в отеле?

— Но ты же должна сделать снимки, чтобы потом всем показывать. Или ты сохранишь пленку до выступления Наума?

Она рассмеялась.

— Ты что, ревнуешь? Я никогда не встречалась с Наумом.

Она сняла с шеи портативную фотокамеру.

— Я буду фотографировать только тебя, чтобы ты не чувствовал себя заброшенным. Не смотри прямо в объектив, а то глаза будут красные.

Она отошла на несколько шагов и нажала на кнопку вспышки. Этой фотографии я так никогда и не увидел.

Гид рассказывал о работе на шахте: бесконечные смены, жизнь в поселении в домах-развалюхах, угольная пыль в легких. Иностранцы внимательно слушали, а я — это стало уже привычкой — никогда не слушаю гидов. Я болтал с Анной, пока рассказчик не собрал нас в кружок и нам поневоле не пришлось замолчать.

— Однажды приехал врач и спросил у шахтеров, что они видят во сне. Все ответы совпали: им снилось, что они каменеют, превращаются в уголь, им снилось, что их внутренние органы сделаны из камня. Шахта их пожирала, и они уже никогда не отмывались добела. А врач написал книжонку, назвал ее «Окаменевшие люди», он больше уже никогда ничего не писал и забросил свои исследования. Я тоже окаменевший человек. Уже давно. Многие умирают, но незначительное число, напротив, превращаются благодаря углю в очень сильных людей. Я могу провести здесь внизу, в темноте, все оставшиеся мне дни; и все равно не сойду с ума.

Анна торопилась покинуть шахту. Гид попрощался с нами внизу, взяв под козырек; он не желал подниматься к свету пасмурного дня. Он настоял, чтобы мы все взяли на память по кусочку угля.

Шофер поинтересовался, о чем нам говорил гид. Кун рассказал ему, а потом спросил:

— Он в самом деле был шахтером?

— Шахтером? Он был врачом. Он приехал, чтобы собрать статистику для каких-то исследований, и остался здесь навсегда. Уже много лет он говорит, что пишет книгу, но пока что никто не видел ни единой страницы.

Не доехав несколько километров до Порто-Сфинкса, мы остановились, так как какой-то автомобиль занесло, и он сорвался с дороги. Это был старый зеленый «рамблер», проржавелый и весь во вмятинах. Один из пассажиров — громадный толстый мужчина, в широком костюме при галстуке — с унылым видом сидел на капоте.