Язык ада. - Пабло Де Сантис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через щели в неплотно задернутых занавесках проникал свет, слабый, но все равно непереносимый. Я накрыл голову подушкой и позволил боли вступить в самостоятельную беседу со сновидениями.
VII
Я проснулся в поту, меня тошнило. Я встал, пошел в ванную и опустил запястья под струю холодной воды, остатки головной боли, стучавшие в висках, постепенно начали исчезать. Я решил вернуться в мир живых.
В холле на меня набросилась девица с почти выбритой головой. Она угрожающе размахивала шариковой ручкой и отрывным блокнотом.
— Я работаю в газете «День». Мне нужно сделать краткое сообщение о каждом заседании. Я записала все, что вы сказали, но кое-что пропустила.
Она показала мне страницу, исписанную отдельными, вырванными из контекста фразами и с перевранными собственными именами. Я представил, что это будет в итоге, и покрылся холодным потом.
— Я не знаю, как правильно пишутся эти фамилии. Можно их перепроверить?
Мы уселись за столик в баре. Через несколько минут мы закончили с именами; не без опасений, я попытался выяснить, что она поняла из моего выступления. В целом все было не так уж и плохо. Я подправил две или три фразы и спросил, что она хотела бы выпить. Она заказала апельсиновый сок.
Я посмотрел в окно на пустынное побережье; по бульвару шла женщина с детской коляской.
— Спокойная тихая жизнь, — сказал я. Тишина и молчание всегда побуждали меня к подобным умозаключениям.
— Так думают все, кто приехал издалека. Они осматриваются, видят морс, чаек, моржей. Но внутри, за стенами домов — кто знает? Мы держим рекорд по числу самоубийств и психозов. Говорят, что причина — синдром «пустых стен».
— То есть?
— Люди приезжают и уезжают. Ищут новые возможности в разных местах. Порт просыпается и засыпает каждые два-три года. Те, кто приезжает, ничего не вешают на стены, потому что всегда готовы уехать.
Я спросил, как ее зовут. Химена. У меня чуть не сорвалось, что девушек, которым немного за двадцать, всегда зовут Роксана, Янина, Химена. Имена с буквами «экис» и греческим «игреком» используют всю палитру алфавита.
Окна вдруг застучали под ветром. В окно было видно, как лиственницы — уже почти облетевшие, с искривленными стволами и сухой листвой, — клонятся к северо-востоку.
— Некоторые считают, что виноват ветер. Воет и воет, и кто-нибудь кончает с собой, услышав зов. Директор музея говорил, что порывы ветра передают ему послания на азбуке Морзе. Он их записывал, а потом закрывался в комнате над музеем, чтобы расшифровать эти послания. — Она допила свой сок одним глотком. — Как зовут того человека, который вас перебил? Мне надо с ним поговорить.
Она отправилась на поиски Валнера. Я немного расстроился, когда она вышла из-за стола. День в поездке напоминает жизнь в миниатюре: встречи, расставания, прощания. В реальной жизни проходят годы, пока ты найдешь себе друга; в поездках и путешествиях бывает достаточно и нескольких минут разговора.
Когда я собирался встать из-за стола, появилась Анна. Она была одета в огромную зеленую куртку. Я подумал — не без ревности, — что она унаследовала этот блузон от какого-то мужчины.
— Ты не помнишь эту куртку? Надеюсь, что ты не потребуешь ее назад.
Она уселась и заказала кофе.
— Ты волнуешься, когда выступаешь перед публикой.
— Это было заметно?
— Ты крутил свое обручальное кольцо.
Я ждал, что она похвалит мое выступление, но этого не случилось. Не важно; она мне уже отомстила, сказав о кольце.
— Давай уйдем, — сказала Анна, — пока не появился Кун с каким-нибудь предложением по общественно-коллективному или спортивно-оздоровительному времяпровождению.
Я поднялся к себе за меховой курткой на овечьем меху, которая принадлежала еще моему отцу и насчитывала более тридцати лет. Мне давно уже следовало купить новую куртку, но я не решался. Я не люблю изменений; когда мне дарят новые рубашки, они месяцами лежат в шкафу с невытащенными булавками.
Мы пошли по берегу навстречу ветру. Анна избегала наступать на водоросли.
— Они никогда мне не нравились. Когда я входила в море, и они меня касались, я испытывала настоящее отвращение. Они напоминают мне паутину.
Я вспомнил, что однажды, когда мы плавали вместе, она потом отмывалась от волокон водорослей в проточной воде.
— Ты меня вылечил, натерев мне ногу каким-то растением. Как оно называлось?
— Тогда я выдумал то название. Ты попросила, чтобы я что-нибудь сделал, и я сделал первое, что мне пришло в голову, чтобы тебя успокоить.
— Ты меня обманул, а я узнала об этом спустя столько лет.
Я спросил, чем она занималась в последние годы. Она ответила мне так, словно составляла подробный курикулум:[9] университеты, стипендии, публикации.
Я приобнял ее за плечи. Если бы моя куртка не была такой толстой, это был бы интимный жест.
— Ты, наверное, очень устала, — сказал я. — Столько переездов, новых домов, новых друзей…
— А что в этом плохого?
— Из-за этого мы расстались.
— Из-за этого?
— Что-то ушло, что-то осталось. Во всяком случае — море.
— Мне никогда не нравилось путешествовать. Я боюсь самолетов. Ненавижу новые места. Но я всегда просыпаюсь с чувством, что что-то происходит, но совсем в другом месте, и я должна ехать туда, и так повторяется снова и снова.
Я получил объяснение — с десятилетним опозданием. И не важно, что даже сказанное вовремя — в то время — оно все равно не принесло бы мне утешения.
Перед нами возникли две тени. Было слишком темно, чтобы рассмотреть лица. Маяк, казалось, пронизывал темноту только вокруг себя. Когда мы приблизились, я узнал француза и переводчицу, которая работала в одной из газет Буэнос-Айреса. Они стояли в двух метрах от мертвого тюленя. Это был не тот, которого я уже видел: более крупный и намного дальше от отеля. У них были испуганные лица, но они не покидали свой наблюдательный пункт.
— Мне говорили, что была эпидемия, — сказал француз, которого звали Шребер. О нем мне рассказывал Кун. Француз занимался программами технических переводов.
— Я видел другого, поближе, — сказал я.
Он был не похож на животное. Скорее — на каменную глыбу. Глыбу с надписями. Я посмотрел на серую шероховатую кожу, покрытую полосками и пятнами, которые, казалось, образовывали беспорядочные знаки.
Анна прижалась ко мне. Она всегда испытывала панический страх перед мертвыми телами в темноте, водорослями, больницами и самолетами. Поэтому она всего этого избегала, за исключением самолетов.
Несмотря на вид тюленя, разлагавшегося у моих ног, я вдруг понял, что проголодался, наверное, из-за морского воздуха, который всегда возбуждал у меня аппетит, благо, можно было обойтись без аперитива.
Я посмотрел на часы.
— Без пятнадцати девять. Скоро ужин.
— Холодно. Вернемся в отель, — попросила Анна.
Шребер швырнул в море камень. Но раньше моря его поглотила темнота. Мы с Анной повернули обратно, оставив француза и женщину стоять на берегу.
Маяк погас, дорога не освещалась, не было даже автомобилей. Освещенная гостиница казалась единственным обитаемым местом.
Прежде чем мы вошли в отель, я задержал Анну: взял ее за руку, привлек к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй, но потом сказала:
— Это ничего не значит. Это как письмо, которое один человек посылает другому, они далеко друг от друга, и так и останутся — далеко.
Я как будто вернулся в прошлое. Я подумал: десяти лет еще не прошло. Это такая машина времени, сделанная из песка, мертвых водорослей и порывов ветра. Еще должны будут пройти пять лет, прежде чем я познакомлюсь с Еленой в издательстве, среди книг, сложенных штабелями. Сейчас я был в десяти годах от сегодняшнего дня, и мне еще предстояло потерять Анну.
Она повела меня к отелю, потому что я ничего вокруг не видел. Машина времени начала свое медленное возвращение: скоро мы вернемся в сегодняшний день, где мы уже ничего друг о друге не знаем.
VIII
Мы шли в молчании. Не отдавая себе отчета, я ускорил шаги, так что Анна осталась сзади.
— Смотри, там какие-то люди, — сказала она.
Я поднял голову и посмотрел на затемненную половину отеля. На последнем этаже виднелся движущийся свет.
Мы вошли в холл. Признаки общего напряжения были настолько очевидны, что не оставили времени на вопросы: шофер микроавтобуса выбежал из отеля с такой поспешностью, что едва не сбил меня с ног, группа переводчиков окружила Химену, предлагая ей сходить выпить, консьерж нервно кричал в телефонную трубку: «Клуб Сенда? Комиссар не у вас? Скажите ему, это срочно. Пусть приезжает в гостиницу „Маяк“».
Я столкнулся с Исласом, который бродил по холлу с отсутствующим видом, как если бы он пришел на собрание, где не было ни одного знакомого человека; я спросил у него, в чем дело.