Не исчезай - Эрикссон Каролина

8

Отплыв от острова на безопасное расстояние, я наконец снизила скорость и полностью выключила мотор. Сняла кроссовки, наклонилась над бортом и прополоскала подошвы в воде. Попыталась убедить себя, что на эту белку мог напасть какой-то другой зверь. Возможно, лиса или кошка. Не хотелось думать о ноже, который лежал поблизости, о том, как он был использован. Меня снова стошнило через бортик лодки. Рвущиеся из меня кусочки пищи оцарапали горло, пробудили там застарелую ноющую боль. Я вытерла рот тыльной стороной ладони и сполоснула ее тоже. Собравшись с силами, отбросила мысли и о собственных страданиях, и о трупике несчастного животного и заставила себя сосредоточиться на следующем шаге. Поиски на острове ни к чему не привели, но я не могла сдаться. Не должна была. Снова увидела перед собой улыбку Смиллы, ее ямочки и округлость щеки. У меня сжалось сердце, и я постаралась выпрямить спину, чтобы заново набраться сил. Я пристально огляделась вокруг. Морок был большим озером, слишком большим для того, чтобы я смогла обозреть его отсюда. Но то, что можно было увидеть невооруженным глазом, нельзя было назвать иначе, как летней идиллией. Солнечные блики и легкие круги на воде, несколько причалов, рядом с которыми покачивались плоскодонки и стальные лодки побольше, и несколько пляжей, один с вышкой для прыжков в воду. Вдоль берега были разбросаны коттеджи и дачи разной величины. Некоторые из них стояли так близко к воде, что за деревьями можно было различить красные стены и вывешенные снаружи национальные флаги. Некоторые, как фамильный дом Алекса, темнели вдали от воды.

Я развернулась всем телом, посмотрела сначала в одну, потом в другую сторону. Мой взгляд шарил вдоль берега, бродил от дома к дому. Нигде я не видела ни малейшего признака жизни. На прошлой неделе начался учебный год, и теплолюбивые отдыхающие покинули Морхем. Лето закончилось, для всех возобновились трудовые будни, школа и работа. Это было одной из причин, почему мы решили приехать сюда именно сейчас. Чтобы отдохнуть спокойно, в тишине и одиночестве. Только мы.

Поднялся ветер, принеся с собой холодные брызги воды, которые обожгли мои нагретые солнцем руки. Я приподнялась и почувствовала, как что-то ворочается у меня в животе. Что-то шевелится там внутри, что-то, что одновременно и я, и не я. Возможно, это просто заканчивалось лето. И жизнь – такая, к какой я привыкла, – возможно, тоже подходила к концу. Несмотря на то, что я старалась высоко держать знамя, отчаяние обрушилось на меня как стена. Как я смогу жить дальше? Я смогу с этим справиться? Или пойду ко дну?

Внезапно я поняла, что сижу совсем рядом с бортом лодки и, перегибаясь наружу, вглядываюсь в темную воду. Что-то в море засасывало меня, что-то глубоко скрытое в толще воды. Я почувствовала, как распахиваются мои глаза, как глазные яблоки изнутри давят на веко. Я не могла ни моргнуть, ни перестать смотреть. У меня заложило уши, но я услышала какой-то шум. Он становится все громче, нарастает от легкого журчания до гула, потом превращается в шепот, в шипение. Как будто откуда-то издалека, из водной глубины, поднимается голос и становится все более пугающим, все более зловещим. Меня бьет дрожь, я знаю, что должна отпрянуть, зажмуриться и зажать уши руками. Но я будто потеряла способность моргать или отводить взгляд. Мои руки намертво прикованы к бортику лодки. Краем глаза я вижу костяшки своих пальцев, абсолютно белые и безжизненные.

И я подаюсь вперед, приподнимаюсь и еще дальше перегибаюсь через борт лодки. Я управляю своими движениями, но не я их контролирую, не я ими руковожу. Кто-то другой – или что-то другое – подчинил себе мое тело. Лодка шатается под ногами, под тяжестью моего тела она кренится на одну сторону, и загадочное бурление Морока становится все ближе. Как будто озеро прокладывает мне дорогу, старается упростить задачу. Достаточно легкого движения, маленького шажка, прыжка в воздух. Этого хватит. Я рассеку поверхность воды и устремлюсь в глубину. Более того, мне вообще можно ничего не делать, я не должна этого делать. Совсем ничего. Я просто упаду, упаду свободно, выпаду из времени, прорвусь в вечность. Как папа. Точно так же, как папа.

9

Последний вечер. Вечер, когда папа исчез, когда он выпал из нашей жизни. Если учесть, как сильно он повлиял на всю мою последующую жизнь, можно вообразить, что я сохранила о нем точное, подробнейшее воспоминание. Как выбитое на камне. Но нет. Чем более судьбоносным казался какой-либо момент, чем ближе я подходила к разгадке, тем гуще оказывался туман, окутывающий главные звенья роковой цепи событий.

Помню, что происходило до, – всякие мелкие детали. Например, как переменилась погода: за два дня до того вечера на улице похолодало. Я стояла в темноте, всеми забытая, перед спальней мамы с папой и чувствовала, как холодный ветер просачивается в квартиру. Мои ступни и лодыжки, не покрытые ночной рубашкой, очень быстро замерзли. Студеный воздух смешивался с запахом табака. Не нужно было заглядывать в комнату, чтобы понять, что это означает. Папа раскрыл наши высокие двойные окна и уселся на подоконник, держа сигарету в уголке рта. По-видимому, в руке у него был какой-то напиток. Это было понятно по доносившимся до меня голосам. Папа говорил громко и раздраженно, мама – тихо и печально. Это были обычные обвинения, традиционная ругань. «Почему тебе надо?.. Ты что, не понимаешь, как это для меня унизительно?.. Мандавошка».

Я сжала под мышкой своего старого потрепанного плюшевого мишку. Два месяца назад мне исполнилось восемь, я теперь была большая девочка, так говорили все взрослые, но по-прежнему спала с моим Мулле. В кровати я крепко прижимала к себе его свалявшееся тельце, когда-то гладкое и пушистое, а теперь покрытое проплешинами, и видела сны о тех далеких временах, которые когда-то были, но которые я никак не могла вспомнить. О тех временах, когда мама и папа были счастливы вместе. О тех временах, когда папа еще не приходил домой поздно вечером и от его волос и одежды не пахло чужими запахами. Когда я не слышала сквозь тонкие стены, как мама плачет, а папа ругается на нее в ответ:

– Сучья мандавошка, вот ты кто.

Я вздрогнула и прижалась к Мулле лицом, зажмурив глаза. Это было снова оно, то слово, которое папа использовал, когда у него кончались аргументы и иссякал словарный запас. «Мандавошка». По какой-то причине именно это слово проникало маме под кожу, пронзало насквозь, уничтожало. Но все-таки папа продолжал швырять его ей в лицо каждый раз, когда они ссорились. Несмотря на то что он знал, какую боль этим причинял. А может быть, именно поэтому.

Повторялись не только оскорбления, ссоры моих родителей в целом каждый раз следовали одному и тому же шаблону, строились из одних и тех же кирпичиков. Когда звучало это слово, это означало, что конец уже близок. Что скоро крики сменит гулкая тишина. В тот вечер с начала казалось, что ссора родителей будет развиваться по обычному сценарию. Ничто не предвещало, что она превратится в роковое исключение из правила. Мама пошла в наступление – речь шла о каком-то пятне на вороте рубашки, – а папа ответил издевкой. Она потребовала объяснений и извинений, но папа ее проигнорировал. Когда она стала настаивать, он достал свое самое жестокое оружие. И мама в который раз сдулась, как шарик.

И вот в этот момент, когда я стала осторожно пробираться обратно в свою комнату, ссора стремительно и неожиданно поменяла характер. Она продолжилась, несмотря на то что по всем законам бой должен был быть окончен. Папин голос был искажен, в нем сквозила ненависть совершенно новой природы:

– Я ведь знаю, что Грете от тебя досталось. Ударить своего собственного ребенка… как только у тебя рука поднялась?

Слова раздались в родительской спальне, как тяжелые выстрелы. Внезапно там стало тихо. Совершенно тихо. Я замерла на середине шага. В ушах зазвенело. Я снова увидела, как замахивается рука, рассекает воздух и хлопает меня по лицу. Эту картинку, этот образ я изо всех сил старалась вытеснить из сознания. Теперь он вернулся, окружил со всех сторон, сразил наповал.