Встречи в Колымской тайге - Станислав Олефир

— Браток, назад! — кричит Лёня. И тут же шагах в тридцати на нас выскакивает Бумка, а следом медведь.

Два выстрела сливаются в один. Снова взвожу курок, но вместе с медведем в прицеле появляется Бумка. Еле успеваю удержать себя от выстрела, а медведь вдруг оседает на мох и, гребнув лапами, застывает.

Ору Лёне, чтобы не подходил к медведю. Нужно посмотреть на уши. Бывает, что медведь притворяется мертвым. В таком случае уши у него прижатые.

— Все в порядке! — хохочет Лёня. — Бумочка, ко мне!

25 сентября

К утру термометр показал минус восемь, повалил снег. Мы уже седьмой час сплавляемся по Лакланде, но прошли километра четыре. Вода упала, образовав целый каскад шивер, обнажив десятки топляков.

Сначала шли бечевой, как бурлаки. Раза три плот плотно садился на камни. Тогда сталкивали его шестами. Но вот не помогают и шесты. Воды здесь так мало, что даже Бумка несколько раз сгоняла на берег и обратно.

Снег идет. Тайга выбелилась. С шумом проносятся над нею быстрые вихри, выскакивают на реку, бросают в лицо пригоршни снега и улетают в далекие распадки. Когда на мгновение пропадает частая снежная сеть, над тайгой всплывают сопки. Близкие и гладкие.

Мы заняты наипротивнейшей работой: выбираем со дна крупные камни и строим плотину. Скоро сведенные ледяной водой пальцы теряют гибкость, скользящие валуны нужно зажимать так, что пальцам становится больно. Лёня предложил надеть рукавицы-верхонки, но все равно на строительство плотины затратили минут двадцать. Наконец вода залопотала, плот подвсплыл и аккуратненько прополз через оставленный для него проход.

Ныряем под брезент, отдыхаем и советуемся, что делать дальше. До того места, где кончается перекат, осталось метров двести. Это не меньше двадцати плотин. Можно перенести скарб на плечах, тогда осадка плота уменьшится, и сплавляться будет легче. Нет, с плотинами, может, и дольше, но зато надежнее. Так или иначе на сегодня хватит.

26 сентября

В последнее время все чаще встречается описание болезни, от которой зависит не только успешная работа, но и сама жизнь людей где-нибудь на отшибе.

Болезнь называется «психологическая несовместимость», ее бациллы могут появляться в домиках СП, на охотничьих зимовках. Я был в старательской артели на ключе Нехай, выше поселка Дебин. С весны, полные радужных планов, мы могли служить образцом дружного коллектива. А в сентябре, когда стало ясно, что нашего заработка едва хватит на оплату питания и спецодежды, Андрюшка Гусейнов за Васькой Чирком с ломом гонялся и никто их разнимать не хотел.

У нас с Лёней различный жизненный опыт и разнятся взгляды на многие вещи. Я уже более десяти лет на Севере, я намного старше Лёни, у меня немалая семья. Лёня после службы в армии приехал сюда с Украины, отработал два с половиной года и в первый свой отпуск ушел в трапперы (охотники). Он живет в общежитии, любит музыку, неплохо играет на гитаре и поет, ходит на танцы. Здесь он затем, чтобы провести отпуск и попутно попробовать, что оно такое — таежная жизнь? То, что мы можем возвратиться из тайги без пушнины, Лёню не пугает. Мои же сборы пробили в семейном бюджете приличную брешь.

Как уже известно, мы родные братья, следовательно, у нас много общих черт характера. Кажется, идеальное условие для дружбы и согласия. Но… Лёня любит поваляться в постели, я поднимаюсь легко. Лёня категоричней меня, более тщательный. Я могу босиком выскочить из избушки за снегом или дровами, Лёня перед выходом на улицу должен одеться капитально. И вот когда одно из таких различий вызовет вспышку недовольства друг другом, можно будет констатировать — мы заболели психологической несовместимостью.

Обо всем этом я своевременно предупредил Лёню, но тот даже не дослушал:

— Что мы, ненормальные? Сработаемся.

Прошло уже больше двух недель, никаких признаков этой болезни я не заметил и даже наоборот, находясь днем и ночью рядом, мы даже мыслить стали одинаково. Вот вчера: тянем плот, колени от усталости подламываются, пот глаза заливает, снег лицо сечет, а на плоту «Спидола». Какая-то визгливая певица поет:

Захочу в тайгу,Захочу в пургу…

Мы до этого добрую четверть часа молчали. Обстановка такая, что не до разговоров. И вдруг дуэтом, слово в слово, буковка в буковку:

— А плот потаскать не хочешь?

Вечером Лёня ушел к плоту за посудой, а я готовил постель. Рублю ветки, раскладываю их под лиственницей и думаю: вот если б с нами Виталий жил! Это брат наш. Он сюда всю жизнь мечтает попасть. Когда я последний раз в отпуске был, так он на вокзале вдруг заявил: «Сейчас сяду с вами и поеду, а потом как-нибудь рассчитаюсь». Мать с отцом в панику, сестры отговаривают, я тоже. А потом, когда поезд отправился, все нам руками машут, улыбаются, один Виталий стоит на перроне и исподлобья поглядывает.

Только так подумал, заявляется Лёня с чайником и орущей «Спидолой» в руках и с ходу спрашивает:

— Браток, а почему когда на вокзале провожают, то улыбаются? Плакать нужно, горевать, а они на все тридцать два.

Я тогда на это совпадение особого внимания не обратил. Мало ли что бывает. Но вот сегодня лежу в палатке, думаю, как нам плот из шиверы выручить? Вдруг Лёня завозился рядом, открыл глаза и заявляет:

— Слушай, а ведь мы дураки! Один час поработаем, и наш плот на свободе. Знаешь, что нужно сделать?

Здесь и меня осенило. До чего все просто! Я радостно киваю головой:

— Конечно! Там, где Лакланда на рукава делится, поставить плотинку и часть воды под плот направить.

Брат аж подпрыгнул, а глаза круглыми стали:

— Точно! А как ты сообразил?

А я и сам объяснить не могу. Сообразил, и все. Телепатия. А может, это и есть психологическая совместимость?

27 сентября

Через пару часов «Дриада» оставила за собою развилку, плес у скалы и, сдерживаемая одним якорем, не спеша покатила по Лакланде.

А в тайге перенова. Снег припудрил стволы лиственниц, пригнул кусты, выгладил косы и отмели. Все живое залегло. Страшно ходить, когда каждый твой шаг на снегу отпечатывается.

К обеду проплываем мимо той скалы, где спали на костре-вулкане.

— Приветствую тебя, родимый уголок! — кричит Лёня.

Причаливаем к левому берегу и отправляемся на разведку. Где-то здесь в Лакланду впадает ручей Тайный. Свое название он заслужил тем, что, не дотянув с километр до Лакланды, уходит под землю весь, до последней капельки, и подземными родниками вливается в Лакланду. Паничев предупреждал, что это место легче всего можно найти в декабре или январе — там, где выходят родники, Лакланда никогда не замерзает.

Лёня ворчит, что Тайный нужно было искать до снега. Теперь все закрыто. И правда, угадать трудно. Сухие протоки, небольшие лощинки, русла мелких ключиков засыпал рыхлый снег, сделав их похожими друг на друга.

Солнце уже коснулось верхушек лиственниц, как бы предупреждая, что пора думать о ночлеге, а Тайный все не открывался.

Возвратились к плоту, попили остывшего чая и решили проплыть еще километра два. На этот раз пристали к небольшому, но очень высокому завалу. Прямо пирамида, сплетенная из обкоренных лиственниц. На середине завала стоит небольшая чозения. На ее ветках кое-где трепыхаются острые листочки.

Бумка забралась на вершину завала, стоит, слушает. Прислушались и мы. Сначала тихо было, потом вдруг: гел-гел-гел…

Гуси!

Гусиный гомон доносится откуда-то из тайги. А вдруг там озеро? Закрепляем плот, привязываем к нему Бумку. Бежать по тайге трудно и опасно. Снег прикрыл и ямки и кочки. Чуть не угадал — упал, того и гляди, ногу поломаешь.

Прибрежная тайга узкая, метров двадцать пять–тридцать, а дальше бескрайнее болото. Гусиный разговор доносится из-за высокой морены, подступающей к болоту с левой стороны. Нас с криком сопровождает дятел желна. Крупный, черный, с красным хохолком на макушке. В его пронзительном «клеть-клеть-клеть» чувствуется и разбойная удаль и возмущение. Он уже раз пять обогнал нас, присаживался на деревья и делал вид, что выколачивает короедов. Останавливаемся, ждем, пока он уберется подальше. Тот и правда постучал, повертелся, кивикнул и улетел. Поднимаемся на морену и попадаем в молодой лиственничник, среди которого то здесь, то там белеют остовы сухих деревьев. Когда-то здесь прошумел верховой пожар, и теперь поднялась частая молодь.

С морены открывается широкий плес, у кромки которого расположился табун гусей. Темные птицы почти незаметны на фоне воды, и только снег предательски оттеняет их крупные силуэты. Табун большой, штук двадцать. Один гусь плавает посередине плеса, часто поворачивает голову и кричит: гел-гел-гел-га-гаг-га… Табун дружно ему отвечает.

Пригибаемся, спускаемся к плесу, попадаем на русло сухого ручейка, по нему пробираемся почти к воде.