Кузька и другие сказки и сказочные повести - Александрова Татьяна

Стрекоза не откликается.

— Эй ты, птица! — кричит лешонок по-птичьи.

Не отвечает птица.

— Эй ты! Ты кто? — кричит лешонок по-своему, по-лешачьи.

И любопытно ему: кто же это прилетел без спроса на его поляну? Наверное, тоже нет имени, как у лешонка. Он подумал-подумал и решил пока (про себя и для себя) называть не стрекозу не птицу Леталкой.

Тут открылся у Леталки живот, высунулся длинный, до земли, хвост. И стали по этому хвосту спускаться не звери, не птицы, не маленькие леталки, а люди. Лешонок их сразу узнал, потому что повидал людей на своём коротком веку.

Люди спустились на землю и до самого вечера собирали среди кочек всякие травки, ловили и отпускали птиц. И каждой птице надевали на ногу кольцо. Наверное, чтобы птица не обиделась за то, что её поймали. Лешонку понравились эти блестящие кольца. Но — что поделаешь! — он не был птицей, и, хотя несколько раз нарочно попадался людям на глаза, люди не обращали на него никакого внимания, будто он сучок какой или трухлявая ветка. Видно, ему не полагалось кольца.

Лешонок, правда совсем немножко, понимал по-человечески. А люди говорили, до чего тут красиво, на лешонкиной поляне! Они, конечно, не знали, что хозяин этой поляны — маленький леший, которому всего три века, и что уже целый век он — хозяин этой поляны и следит за ней. А дом у него в лисьей норе. Лиса отдала ему свой дом, а себе новый вырыла. А когда маленький леший подрастёт, этак веков через десять, медведь для него хорошую берлогу приготовит. Звери и птицы все-все уважали маленького лешего.

Лешонок всё ходил следом за людьми и чуть не попал под сапог одному, с большой чёрной бородой, которой веков двадцать пять, наверно. Впрочем, у людей, кажется, считают годами, а не веками. И бородач, заметь он лешонка, решил бы, наверное, что ему не три века, а три года.

Лешонок спрятался в самый колючий куст. Он не очень понимал, о чём говорили люди, но часто слышал слово «заповедник». Он не знал, что это такое.

Когда Леталка улетела, лешонок сбегал в дальний Синий лес, где жил мудрый, старый леший. Тот тоже не знал. И русалки не знали. Водяной слыхом не слыхал. Полевики послали лешонка к овинникам, овинники — к домовым. Никто не знал, что такое «заповедник». Но все думали, что слово это хорошее и никакой беды от него не будет. Сам лешонок тоже так считал. Если б те люди с Леталки задумали что-нибудь плохое, зачем бы они стали птицам кольца на ноги надевать, они б этих птиц ощипали и изжарили, чтоб больше не попадались.

А в одной старой избе домовёнок из-под печки вылез, послушал-послушал и спросил лешонка, как его зовут.

— Никак! — ответил маленький лешонок, ещё без имени.

— А может, люди про тебя говорили? Может, это тебя зовут Заповедник?

— Ой, как я не догадался! — сказал лешонок. — Зови и ты меня Заповедником. Пожалуйста!

Мафка

Мафка, такой ёжик с мягкими иголками, жил вместе с сестрой Олимпией Марфутьевной и племянником Мафёночком в уютном домике под старым пнём, среди кустов одуванчика, земляники и ежевики.

Муж Олимпии Марфутьевны и отец Мафёночка — Муффий Алёнович тоже жил в этом доме, но его почти не было видно. (У мягких ёжиков имена всех мальчиков начинались на «М», в середине имени было «Ф», девочки назывались как кому нравится, лишь бы покрасивее, а отчество или, вернее, матчество, давалось по имени матери.) Муффий Алёнович с утра уходил на службу, возвращался вечером и, счастливый, катал колясочку с малышом.

Мафка и Олимпия Марфутьевна к этому времени успевали досыта покатать колясочку с Мафёночком. Она была очень удобная: сзади — приступочка, становись одной ногой, отталкивайся другой и катись, лучше всего с горы.

И вот однажды Муффий Алёнович объявил, что завтра идёт в отпуск. Все были очень рады.

Утром Муффий Алёнович сидел у себя в доме и читал вечернюю газету «Закат», которую не успел просмотреть вчера. По правде говоря, он держал её перед носом вверх ногами и мирно спал в своём любимом кресле.

Вдруг что-то шмякнуло по газетному листу, прорвало его, и прямо на нос Муффию Алёновичу шлёпнулся порядочный кусок глины, за ним другой, третий… Ещё один глиняный ком, пущенный чьей-то могучей рукой, вывел Муффия Алёновича из задумчивости. Он стряхнул его с носа и шагнул к окну.

В палисаднике Мафка окучивал кусты ежевики, а это дело нелёгкое. Комья глины и земли так и летели во все стороны.

Муффий Алёнович отнёс замызганный и рваный «Закат» на чердак, куда он складывал макулатуру для утепления домика (это экономило сухие листья), взял махровое полотенце и отправился в ванную, турурукая свой любимый «Мечтательный марш».

Он с наслаждением погрузился в тёплую воду, как следует отмок, намылился и открыл душ, чтобы ополоснуть все свои мягкие колючки. Потом он вытерся тремя полотенцами по очереди, иначе мягкие колючки не высохнут, посидел в тёплом уголке, убедился, что высох до последней колючечки, и вышел на крыльцо, чтобы вдохнуть свежий утренний воздух.

Муффий Алёнович вдохнул свежий воздух, покачнулся и со страшной скоростью полетел вверх ногами по ступенькам и — плюх! — опустился в таз с грязной водой. Это Мафка решил помочь сестре в генеральной уборке: взялся за мытьё пола, а уж если мыть, то с мылом, — вот он и намылил крыльцо.

Мафка помог Муффию Алёновичу вылезти из тазика и попытался вытереть родственника половой тряпкой. Тряпка стала, безусловно, чище, чего нельзя сказать о Муффии Алёновиче. Мягкие ёжики обычно не сердятся друг на друга. С помощью Мафки Муффий Алёнович на четвереньках (Мафка старательно подталкивал его сзади) кое-как по намыленным ступенькам вполз на намыленное крыльцо, достал из комода три свежих полотенца и скрылся в ванной комнате.

К обеду он явился в благодушном настроении и собственноручно покормил сыночка. Мафёночек сидел на своём маленьком стульчике и маленькой ложечкой колотил по маленькому столику, стоявшему перед ним. Мафёночек уже скушал свою кашу, и все (и он сам, конечно) были очень рады. Муффий Алёнович решил, что на свете нет лучшей музыки, чем стук маленькой ложечки по маленькому столику.

Убедившись, что сынок наелся, Муффий Алёнович сел на свой стул, повязал салфетку, удовлетворённо оглядел обеденный стол. Всё в полном порядке. Вилки, ножи и ложки лежат на местах, соль и горчица не забыты. Муффий Алёнович в ожидании обеда взял большой кусок хлеба, намазал горчицей, а Олимпия Марфутьевна уже несла большую супницу, над которой носился вкусный, ароматный пар. За сестрой шёл Мафка и нёс большой слоёный пирог, при одном взгляде на который настроение у всех сразу стало прекраснейшим.

— Любезный брат, вы не могли бы прибавить в эту перечницу немного крепкого перца, того, что подарил нам Маффий Аглаевич. Он хранится в большой красной банке на верхней полке, — попросил Муффий Алёнович, желая этим показать, что он всё простил и совершенно не сердится на Мафку.

Мафка высоко подпрыгнул от радости, стремительно понёсся в кладовую и вернулся с большущей красной банкой.

— Вот это? — спросил он, открывая брусничный сироп.

— Большое спасибо, любезный брат! — Муффий Алёнович решил не сердиться на Мафку. — Если этот пирог полить сиропом, он будет ещё вкуснее.

И Мафка от радости щедро полил этим сиропом голову Муффия Алёновича, который как раз наклонился понюхать пирог. Все поняли, что Мафка сделал это не нарочно. Маленький Мафёночек перестал стучать деревянной ложкой и молча, с удивлением смотрел на папу, который с головы до ног стал красивого брусничного цвета, весь, кроме белой салфетки, повязанной на груди.

В комоде полотенец больше не осталось, и Муффий Алёнович до позднего вечера просидел в своей комнате, вздыхая и боясь выйти из неё, чтобы не произошло какого-нибудь нового приключения.

Наступил второй день отпуска. Муффий Алёнович сладко зевнул, быстро вылез из-под одеяла, несколько раз попрыгал, столько же раз присел для разминки. Он чувствовал себя необычайно чистым, пушистым и бодрым. В открытое окно донёсся удивительный запах кофе и ещё чего-то вкусного. Кухня находилась как раз под комнатой Муффия Алёновича. Он заторопился к завтраку.