Армагеддон №3 - Ирина Дедюхова

Резко обернувшись к державшему его за шиворот пиджака Николаю, старик высоко, по-бабьи заголосил:

— Ты чо, Колька! Совсем дурак, да? Это же Лекса Ивлев, продавец из Красной Яранги! Он из эвенков, которые испокон веку здесь шастали! Совсем уже сдвинулся, да?

Растерянно крутя пальцем у виска, он резко отпихнул от себя ухмылявшегося Кольку, что-то быстро пряча за пазуху пиджака, будто поправляя расползавшуюся подкладку.

— Хы! Ивлев это, как же! Это и есть твой привратник, старик! Полюбуйся! Я у него бирку с шеи снял с сомкнутой змеей, — Колька безуспешно пытался нашарить что-то в глубоком нагрудном кармане, — здесь лежала, выронил, видно… Бирку он носил, сволочь! "К вам, братья, с открытым сердцем пришел!" — зло передразнил он скривившегося в усмешке Ивлева. — Клялся еще перед всеми братьями и сестрами! Мало тебя били, гад, мало?

— Да какие вольному эвенку все, которых ты здесь собрал, "братья и сестры"? Мы сколько с ним пили, но до братьев не якшались! — строго сказал старик, подавая незаметные знаки Ивлеву. Чукча, неестественно вытаращив узкие глаза, скосил их на свою правую ногу, обутую в унт с отворотом, и ответно кивнул. — Отпусти человека, не мучай понапрасну! А били-то его зачем?

— Правильно! Не надо было его бить! Сжечь его надо было сразу! — неистовствовал Колька. — Но не в поселке же его жечь, гада… Ничего! Завтра снаряжение подвезут, на Черную сопку двинем, а его намертво заморозим, подлеца!

— Дык, какой он привратник, Колька? Подумаешь, бирка! Нефтяники на Тихую речку приезжали летом с Большой земли, так у них кольца были с крестами и черепами, но ведь не дьяволами же они были! Кто сейчас змеек не носит, Колька? У нас бабы в район ездили, в лавке промтоварной себе бляшек с глазами накупили, сверху титек навесили, но ведь ни одна баба про Око Бога не слыхала. Что ты из-за змейки к человеку привязался? Сейчас всякий своим богам молится. Надо хоша в чо-то верить, Колька, когда такая херня вокруг деется! Вот человек к змейкам прислон держит!

— Ты за кого меня принимаешь, старик? Лучший, мать твою, оленевод района! Великий белый шаман, мля! Его ближайший дружок и собутыльник Лекса ни с того, ни с сего в сомкнутых змеек верить стал, а он его защищает! "Пей, Лекса, жри и дальше всем змейкам в рот хвосты заворачивай!" Не народ, а сволочь. Мало вас при советской власти учили.

Старик вопросительно взглянул на Ивлева, но тот отрицательно качнул головой.

— Иих, Лекса! — проговорил старик вслух, осматривая крепко сложенные сени, будто пытаясь усмотреть лазейку или порок в мощных цилиндрованных бревнах. — Чо же ты спьяну змейку-то на шею натянул? Видишь, как Колька расстроился! Заморозить тебя хочет теперь… Ты бы еще малицу моей старухи на себя надел, он бы вообще на фиг сжег тебя прямо в поселке, у сельсовета. Колька сердитый нынче, да-а… Колька к большим людям прислон держит. Он губернаторам шаманит, он рыжих людей в тундру привел, богатства нашей земли им кажет за воровские деньги, за снаряжение на Черную сопку. Колька дьяволам надземным и подземным хочет жопу лизать! Хочет двери между мирами распахнуть, стать карающим Оком подземного бога… А ты тут со змейкой своей, дурак, сунулся!

— Заткнись, старик! Чо ты болтаешь с этим!.. Смотри, как бы самого тебя не заморозил! Или ты будешь шаманить со мной, или я тебя удавлю, но живым не выпущу! — зло оборвал его Николай и слегка толкнул в тщедушную грудь.

Колькиного толчка было довольно, чтобы старик неожиданно легко отлетел к самым ногам Ивлева. Пытаясь подняться, он неуклюже ухватился за голенища стриженных рыжих унт Лексы, зачем-то подсовывая гибкие пальцы под кожаные накладные отвороты. Сжав в крепкий кулачок небольшую цидулку, он откатился на полкорпуса от Ивлева, тут же попав под прямой удар ноги озверевшего Кольки, принявшегося зло лупцевать связанного лазутчика. От Колькиного удара у старика на глазах вспухала губа, а на пиджак закапала кровь с небольшого курносого носа. Чукча быстро заложил цидулку за щеку, а затем, повозив двумя пальцами во рту, вынул треснувшую верхнюю пластинку зубного протеза. Разочарованно взглянув на разломившийся протез, старик встал на ноги, потирая поясницу.

— Че ты делаес, Колька? Чо ты делешься, сволось? Кто мне сисяс субы посинит, а? Последняя власиха в плослую путину на Больсую семлю свалила, — заныл он, размахивая руками в сторону разошедшегося Николая. — Не пливлатник Ивлев, дулак! Пелестань длаться! Пливлатников всегда тлое бывает! У-у! Чему тебя саманка, бабка твоя усила?

— Есть много, друг Горацио, на свете, — прошептал с язвительной усмешкой разбитыми губами Ивлев.

— Ах, он культурный, гад! Он киношку с видюшником по стойбищам возит, говно! Цивилизацию среди таких же говнюков распространяет! Поговори еще мне! Пообзывайся! — заорал на него запыхавшийся Колька, в последний раз поддавая ногой. — Вот и отлично, что их бывает трое! Красота просто, что они втроем ходят! Теперь они вдвоем, вот без этого выродка, ни черта против меня не сделают.

— А мы сейчас как раз втроем находимся, — ехидно пропел Ивлев, отплевываясь кровью. — А Васька-чукча, как лунь, седой. Может мы все и есть привратники, Колька?

— Тосьно! Мы сяс пливлатники, да! — весело подхватил его шуточку старик. — Плавда, в пледании никто не болтал, что седой пливлатник есё и без зубов долзен быть, однако, хи-хи…

— Я вам покажу, какие вы привратники! — с ненавистью и угрозой пропыхтел Колька, потом, вдруг резко побагровев, выпрямился во весь рост, бородавка на переносице начала на глазах набухать, словно хотела отделиться от лица Кольки. В его лице мелькнула растерянность, и на минуту проступили чьи-то настолько чужие, нездешние черты, что старый чукча от неожиданности присел на пол, раскрыв беззубый рот. От его ног, под уклон неокрашенных, смолянистых половиц побежала тонкая парная струйка.

— Старик, беги! Слышь, Васька, беги, поздно будет! — прохрипел Ивлев, подгоняя попятившегося к выходу на четвереньках старика. — Он нас щас убьет! Беги, пока он ничего не слышит! И найди их, предупреди!.. Уй, беги, блядь, беги!..

Наскоро натянув малицу и подхватив охотничьи скороходы в сенях, старик выдернул из-под ватной штанины, подвернутой в потертый унт, огромный квадратный маузер и ударом ноги распахнул дверь на крыльцо. Внезапно сзади него что-то громыхнуло, и сразу же раздался короткий заячий визг того, кто еще минуту назад был продавцом передвижной лавки автобазы N 18 Алексеем Ивлевым. Втянув голову в плечи, старик выскочил на крыльцо, у которого плотной белой толпой собрались хмурые мужики и бабы с бессмысленными злыми лицами.

— Всех застилилю, суки! — звонко выкрикнул чукча, потрясая маузером, и, не целясь, тут же выполнил угрозу, бабахнув по шарахнувшейся в сторону толпе. Бросив лыжи перед собой, по-молодецки вскочив в них сходу, он пулей понесся к поселковой околице. За его спиной раздался вначале один изумленный бабий визг, а потом все сгрудившиеся у крыльца бабы в белых халатах разом завопили, вцепившись в истерике в мужиков, когда кто-то страшный выскочил следом за Васькой на крыльцо…

Возле твердой лыжной колеи на Верхний Поселок старик аккуратно притормозил, воровато оглянулся и, попружинив на широких охотничьих снегоходах, перемахнул через придорожную кочку, сразу провалившись по пояс, пробив некрепкий снежный наст. Рывком вытянув обе ноги, он встал, увязая в снегу почти по колено. С каждым шагом поднимаясь все выше, он ускорял ход, выбрав направление к железнодорожной станции, откуда слабый ветер доносил запах гари и нагретого железа. Большой дом у самого выезда из Подтелково, где он только что был, виднелся слева острой крышей, покрытой тесом, но чукча только сплюнул в его сторону, прошептав: "Харги идет по твоему следу, Колька! Эвенкийский Харги, а не большой Бог якутов! Гонит без устали своего учага, Колька! И дух твой в его власти! Камлать я буду против тебя, Колька, хоть ты и был когда-то великим шаманом среди всех якутов…"

Подвязав прочнее свой заплечный мешок, заткнув за пояс большой нож — пальму с костяной ручкой, чукча бережно вынул из-за пазухи металлическую бляху амулета Ивлева с чеканкой в виде большой змеи и повесил поверх малицы. Согнувшись вдвое, он дал к станции такого ходу, петляя среди недавних порубок, что уже через минуту поселок окончательно скрылся из вида, и лишь огромные лиственницы окружили его в сгущавшихся сумерках. Чукча аккуратно объехал тупик старой узкоколейки, над которой через просеки и редколесье возвышалась очерченная красным заревом заката голова Черной сопки. Пробормотав себе под нос странные слова "Восьмая часть, однако! Уй, блядь!", старик помотал головой и прибавил ходу к мерцавшим невдалеке огонькам железнодорожного переезда. Перед самой станцией он на минуту остановился, будто прислушиваясь к чему-то, с шумом втягивая ноздрями колючий морозный воздух…