Армагеддон №3 - Ирина Дедюхова

Нельзя сейчас было уезжать Петровичу, никак нельзя. Рейс этот в прицепном вагоне и сам по себе был не карамелькой в сиропе. Если хотя бы недели на три раньше, черт с ним, с Новым годом. А тут только встретили Новый год, Рождество с Кирюшей отметили по-домашнему, в узком кругу. Сволочи! И кому такая подлая мысль в голову стукнула? Ну, ладно бы перед Новым годом пустили бы этот вагон, пока народ к празднику торопился! В мертвый железнодорожный сезон Петрович расценил прицепку вагона исключительно в качестве персонального издевательства в русле нынешних экономических реформ и бандитской перестройки всего общества.

Глянув, как наивно и доверчиво Кирюша трется о сумку с пищавшими в истерике мышами, Петрович почувствовал, что ненавидит товарища Циферблатова лютой ненавистью. Нет, строить из себя целку Петрович вовсе не собирался. Он собирался устроить товарищу Циферблатову полную структурную перестройку и персональную административную реформу. Он намеревался устроить начальнику смены такой менеджмент по кадрам, чтобы его потом в локомотивное хозяйство буксы чистить не взяли. За армянина, за Кирюшу, за молдавских прошмандовок — за все сразу!

Кирюша появился у Петровича почти случайно. Но теперь Петрович понимал, что подобных случайностей не бывает, во всем усматривая приметы неизбежного и счастливого пересечения их судеб.

Со знакомым матросом сухогруза "Композитор Чайковский", Анатолием Торсуковым, они втихушку делали небольшой бизнес. Анатолий приносил в уединенное жилище Петровича разную экзотическую живность, которую они потом выгодно продавали зажравшимся соотечественникам. К себе домой Торсуков тащить эту пакость никак не мог, проживая на одной жилплощади с тещей, имевшей склочный и придирчивый характер. Вполне возможно, что этот бизнес он навязал Петровичу вовсе не из здорового стремления к наживе, а из мелочной зависти к личной свободе приятеля.

Сколько всякой мрази за два года не обреталось временно у Петровича на Молдаванке!.. Одни обезьяны чего стоили! Макаки-сраки дико орали с наступлением сумерек и от каждого паровозного гудка, доносившегося с переезда. Слава богу, все соседи думали при этом не на Петровича, а на пьющих соседок, весело отмечавших каждый рейс. Дружный мат и визг их пьяных компаний тут же подхватывали попугаи. Поэтому пернатый товар приходилось реализовывать через посредников, значительно теряя в деньгах. Иметь дело с покупателями напрямую — компаньоны опасались. Анатолию пришлось не только вернуть деньги, но и оплатить солидный моральный ущерб знакомой, нанесенный ей роскошным белым какаду, в первый же день обложившим хозяйку трехэтажным матом при посторонних свидетелях.

Упрятать себя за решетку попугаи не давали: целыми днями они летали по квартире и орали голосами молдавских проводниц всякие гадости, прицельно засирая сверху всю мебель, вплоть до плафонов люстры. При попугаях Петрович жил как в музее, застилая все целлофаном и старыми простынями. Наскучавшись без впечатлений, эти пернатые говорилки подслушивали телефонные разговоры Петровича. Звонили ему в основном с работы, и от скабрезностей летающих сквернословов Петровичу приходилось зажимать трубку ладонью. Ни одной минуты при этих тварях он не чувствовал домашнего покоя и уюта. С ними приходилось быть все время настороже. Попугаи легко перенимали и начальственную манеру общения товарища Циферблатова. Даже в туалете Петрович вздрагивал от бесцеремонного стука клювом и до боли родного голоса: "Слышь, Петрович! Ты из себя целку-то не строй!"

После двух крокодильчиков и какой-то бегающей кусачей гадины, постоянно менявшей цвет, Петрович окончательно понял, что к любителям живой природы он не относится. Однако разорвать партнерские отношения с Торсуковым оказалось не так-то просто, Анатолию надо было срочно уходить в рейс. И протиснувшись все-таки в квартиру, когда Петрович упорно не хотел открывать ему дверь, он с некоторой неохотой снял с шеи огромного пятнистого удава.

— От сердца отрываю, Петрович! — с искренней болью в голосе сказал Петровичу Анатолий. — Не могу его продать, а держать мне его негде. Теща, сука старая, его на днях чуть не ошпарила. Выручи, будь другом!

Петрович вспомнил любимую присказку поездного электрика Миши Поленюка: "Будь другом! Посри кругом!" Вот так и надо было раз и навсегда послать тогда Анатолия за все перенесенные из-за попугаев страдания. Да любой на месте Петровича ответил бы Анатолию, притащившемуся, на ночь глядя, с огромным пятнистым удавом — с житейской мудростью Миши Поленюка. Понятно, почему Анатолий приперся с удавом не к Поленюку, а к Петровичу.

Удав оказался на редкость спокойным и задумчивым. Наверно переживал разлуку с родиной. Из общего знакомства с фауной планеты, Петрович твердо знал, что удавы не кричат голосом Циферблатова, не визжат без конца одну и ту же песню "Виновата ли я" и не стучат клювом в стенку соседям. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Петрович, пересилив себя, согласился взять удава на неопределенное время.

Удава Торсуков назвал Кирюшей, и Петрович с ним вполне согласился, до такой степени умильной зверушкой он показался после попугаев и макак. Кирюша быстро привык к Петровичу. Он встречал его у дверей, ласково обвивая ноги, тычась плоской головой в сумку с мышами. А с виду никак не подумаешь, что такая тварь что-то может соображать! Втайне Петрович ни за что не хотел теперь с ним разлучаться.

Кирюша целыми днями спал на подстилке у батареи и как-то особенно деликатно кушал хомячков и морских свинок, которых Петрович приносил ему из зоомагазина. Покупать у детей на рынке эту живность Петрович побаивался. Базарные дети были до ужаса наглыми. Издалека узнавая Петровича, они не давали ему проходу, набрасываясь с фамильярными попугайскими криками: "Купи дядя хомячка!". Цены базарные племянники заворачивали чище армянских. При этом они точно кормили своих хомяков какой-то химической гадостью, поскольку хомяки у них плодились как тараканы.

Хотя Анатолий кричал через дверь, что после макак Петровичу будет с Кирюшей рай земной, но кто же такому поверит, не попробовав? А теперь проводник радостно мчался домой после каждого короткого рейса по Балтийской Косе, желая только одного — увидеть милого Кирюшу, который будет тереться о его ноги плоской пятнистой головкой. Ночью Кирюша сворачивался в ногах у Петровича под одеялом. Кто бы мог подумать, что пятнистая кожа холоднокровного удавчика такая мягкая на ощупь! И как приятно касаться ее голыми пятками под теплым ватным одеялом! Петрович знал, что Кирюше тоже было неплохо у него, ему даже иногда казалось, что если бы тот только мог, он бы непременно мурлыкал ему, Петровичу, под его ватным одеялом.

Как же теперь он будет спать без Кирюши, трясясь куда-то через всю страну в сраном прицепном вагоне? И какие теперь он будет видеть сны?..

Петрович никому не мог бы признаться, но он точно знал, что Кирюша умеет посылать ему в голову телепатические сигналы, из-за которых его сны в последнее время стали красочными и разнообразными.

Ах, эти дивные, сказочные сны! В них Кирюша объяснял Петровичу, что он категорически не согласен с бытующей европейской традицией — считать змею главным воплощением космического зла. И вовсе он не собирался играть основную роль в предстоящей гибели мира. Пусть это и звучало несколько цинично, но он считал, что если миру суждено погибнуть, то он вполне погибнет и без них с Петровичем.

Кирюша рассказывал Петровичу о жарких странах, где он жил раньше. Вот там отношение к нему когда-то было абсолютно верным. Кирилла там полагали началом всякой мудрости, зверем земли, даже самой жизнью земли и ее Хранителем… А некоторые с житейской простотой считали его олицетворением плодовитости женщин и мужской силы мужчин. Для особо продвинутых в мифологии желтопузиков он служил почитаемым божеством водных источников.

Но после того как приезжие миссионеры рассказали желтопузикам, будто бы именно Кирюша лишил их жилплощади в раю, они там, если честно, устроили Кириллу на редкость веселую житуху.

После миссионеров, подкупавших вновь обращенных пепси-колой, майками и дешевой косметикой, ни одна желтая образина уже и не вспоминала о нормальных партнерских отношениях, существовавших между ними раньше. По указке противных миссионеров они принялись бегать за ним с факелами, с барабанами, с пронзительным воем и дикими визгами…

Последней каплей Кирюшиной терпелки стала съемка фильма ужасов бледнолицыми людьми в коротких штанишках и белых касках. В фильме рассказывалось, как Кирюша будто бы столетиями наводил ужас на всех в округе и жрал младенцев желтопузиков по ночам. Сами желтопузики за пару баксов такое про него несли перед камерой с настоящими соплями и слезами, с демонстрацией каких-то порезов, царапин и ссадин, что он даже от расстройства сожрал парочку наиболее брехливых. Потому что ложь, прежде всего, в искусстве, Кирилл принципиально не одобрял и не принимал душою. Хотя и отдавал должное творческим способностям двуногих.