Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Энцо Руссо

Доктор подарил мне пистолет. Он был немецкого производства, уж не помню теперь какой марки. Первый раз, когда я пошел прогуляться по центральной площади Корлеоне, ощущая под мышкой его тяжесть, я поистине был взволнован. Джованни Марино, который был со мной, стал смеяться и сказал, что я прижимаю его к себе так крепко, как мать новорожденного. Но через недельку я к пистолету привык. Я никогда не выходил без него, а ночью клал под подушку и во сне то и дело до него дотрагивался. Этот пистолет был мне как жена.

Самое интересное произошло в феврале. Доктор взял меня с собой в Палермо. В машине он сидел впереди с Винченцо Кортимильей, а я развалился со всем удобством, как граф, на заднем сиденье. Думая о том, что сейчас увижу море, я весь дрожал от волнения. Кортимилья, который об этом знал, то и дело говорил мне: «Ну, приготовься, Джованнино, оно покажется с минуты на минуту!» Доктор тоже надо мной потешался. Море я помнил прекрасно, но не знал, что оно, как человек, один день спокойное и веселое, а другой злое как бешеная собака. Мы увидели волны высотой со стену, они были очень страшные и так близко, что брызги долетали до дороги.

Кроме того, я еще никогда не видел порта. Такие большие баркасы, что я даже не мог себе представить, и так близко, что я мог дотянуться до них рукой. Они плясали на волнах, вверх-вниз, и иногда стукались друг о друга бортами. Я сказал, что, по-моему, они тонут. На переднем сиденье расхохотались, а Доктор, повернувшись к Кортимилье, сказал:

— Понимаешь, Винченцино, ведь этот парень только совсем недавно спустился с гор…

Мы остановились у гостиницы «Солнце» на Куаттро Канти, в центре Палермо.[19] Да, это было вам не Корлеоне! Это было действительно роскошное заведение в самом сердце города. Еще в Муссомели я слыхал об этой гостинице, потому что дон Пеппе иногда жил в ней, когда ездил повидаться с Ди Кристиной, доном Кало́ Виццини и другими своими влиятельными друзьями. Дело там у Доктора было минутное. Мы с Кортимильей остались ждать на улице, но, увидев открывшееся моим глазам зрелище, я бы с радостью согласился ждать Доктора хоть целых два часа: роскошные автомобили, нарядные женщины и такие магазины, по сравнению с которыми магазины в Кальтаниссетте казались просто жалкими лавчонками.

— Смотри, Джованнино, не потеряйся тут, не то мы тебя никогда не найдем, — подсмеивался надо мной Кортимилья. В таких случаях мне достаточно было посмотреть на шутника, чтобы тот сразу заткнулся. Но в тот день разве я мог обращать внимание на какие-то насмешки?

Доктор был настолько любезен, что потом угостил нас кофе в баре Даньино. За витриной стойки нескончаемыми рядами лежали пирожные и трубочки, но так как платил Доктор, я постеснялся сказать, что хотел бы что-нибудь попробовать.

Между тем я уже привыкал к большому городу. Смотрел на все, конечно, вытаращив глаза, но делал вид, что меня ничто не удивляет, и помалкивал. Но когда мы приехали в «Отель делле Пальме», у меня отвисла челюсть. Казалось, это не гостиница, а рай земной. Доктор должен был там обедать с каким-то своим палермским приятелем.

— Встретимся в три часа, — сказал он Кортимилье. Я успел полюбоваться на эту гостиницу внутри: старинная мебель, стены обтянуты шелком. И люди там были высший класс. Даже официанты одеты, как господа, — в черных костюмах, с бабочкой, и уж не знаю, как там клиенты разбирались, кто перед ними — официант или тоже клиент.

Поздно вечером, когда мы возвратились в Корлеоне, Доктор отозвал меня в сторонку.

— Ну, Джованнино, видел, что за город Палермо?

— Да, ваша милость.

— Приготовься познакомиться с ним как следует.

Я начал разъезжать. Я, который до сих пор знал только двуколку, стал привыкать к междугородным автобусам, поездам, взятым напрокат машинам. Время от времени я ездил в Трапани, Рьези, Виллальбу, Муссомели, Фавару. Но чаще всего в Палермо.

Сначала дело всегда шло о разных поручениях. Разумеется, поручениях доверительных. Приблизительно раз в месяц я ездил, например, в областное управление. Во времена, когда областное правительство возглавлял Лa Лоджа, асессором по здравоохранению был Милаццо. Я разговаривал с его секретарем, всегда одним и тем же. Дело шло о новой больнице в Корлеоне, строить которую закончили еще в 1952 году. Но, насколько я мог понять, Доктор не хотел, чтобы она была открыта.

Иногда выпадала несколько необычная работа. Это не были дела Доктора: Палермо не входил в его зону. Речь шла о друзьях, просивших помочь, когда им нужен был человек, которого бы никто там не знал. Происходило это всегда одинаково. Я ожидал в условленном месте, чаще всего на вокзале. Человек, приходивший за мной, объяснял, куда идти. Как правило, работал я в одиночку. Речь шла о том, чтобы поговорить с каким-нибудь начальником на стройке, или с государственным чиновником, или с коммерсантом — людьми, которые увиливали от выполнения своих обязательств. Мне удавалось убедить их почти мгновенно. Лишь однажды пришлось проломить кому-то голову. Этот тип пытался меня уверить, что не боится таких, как я, и даже пустил в ход руки. Тогда я хватил его рукояткой пистолета по лбу и он замертво повалился на землю. Но не знаю, действительно он умер или нет.

Как бы то ни было, при каждой поездке в Палермо я не пропускал случая пообедать в одном из ресторанов в районе Романьоло с террасой, выходящей прямо на море: в те времена там они попадались на каждом шагу. Лучшим из них был Спано, но я довольствовался и другими, и всякий раз это было настоящее пиршество: спагетти с улитками, жареная рыба и мороженое. Потом я снимал ботинки и босиком шел по воде вдоль берега. Но никогда не купался, так как там вечно было полно народа и все дочерна загорелые, а я, если бы разделся, был белый-белый. А кроме того, я совсем не умел плавать. Зимой же я заходил в одну большую закусочную в центре, заказывал что-нибудь себе по вкусу, а потом прогуливаясь доходил пешком до Форо Италико, любуясь издали морем.

Но в основном я работал у себя в городке. Случалось, бездельничал целыми неделями, но выпадали дни, когда некогда было даже перекусить. В 1955 году, во время июньских областных выборов, мне пришлось попотеть больше, чем когда-то в поле у себя в селении на уборке урожая. Доктор, который возглавлял в Корлеоне секцию Христианско-демократической партии, не желал слышать каких-либо разговоров о коммунизме, а так как из Палермо к нам приезжали люди вести пропаганду за серп и молот,[20] то нам приходилось разбиваться в лепешку, чтобы поскорее выпроводить их прочь. Целыми днями я из конца в конец прочесывал городок — то пешком, то верхом, как придется.

Нельзя было пропустить ни одного предвыборного митинга. В отношении митингов у Доктора и его друзей не возникало проблем, так как он умел общаться с людьми, и поскольку он заправлял и в больнице «деи Бьянки», и в ассоциации землевладельцев, да и вообще у него везде была рука, то на его митингах народу хватало. Но надо было держать под контролем другие митинги, примечать, кто на них пришел, кто кому аплодирует, кто активничает.

А потом не все, кто клялся, что будет голосовать за щит с крестом,[21] были надежные люди. Поэтому Доктор придумал одну замечательную штуку: он выдавал свидетельство о том, что у избирателя слабое зрение или что тот вообще слепой и поэтому в кабину может входить в сопровождении провожатого. А уж сопровождать всех этих несчастных «слепцов» была наша забота.

Но существовали и другие способы, и целые недели напролет нам приходилось носиться с утра до ночи: где могли помочь обещания — мы не скупились на обещания, где нужна была дубина, мы действовали дубиной. В тот вечер, когда огласили результаты выборов, был накрыт огромный стол, и я до сих пор помню тот ужин — это был один из тех редких случаев, когда я напился. На следующий же день некоторые из тех, кого нам удалось убедить проголосовать за кого следует, начали писать анонимные жалобы, распускать слухи — в общем, делать трусливые подлости. Так как старшина карабинеров был у нас новенький, один из тех, что хотят себя показать, он вызвал меня в казарму и хотел выведать больше, чем исповедник. Почему я живу в Корлеоне? На что я существую? Зачем мне разрешение на оружие?

Он потребовал также, чтобы я представил алиби — речь шла о той ночи, когда я с двумя другими пустил на дрова цитрусовую рощу одного типа, который не желал нам платить за охрану. Но у меня алиби было навалом, на любой случай, причем свидетелями выступали люди, куда более достойные, чем он сам: аптекарь, школьный учитель, двое муниципальных служащих. Казармы не хватало, чтобы вместить всех моих свидетелей. Старшина был толстый, черноволосый, с большими усами. В конце допроса он прищурившись уставился на меня, и глаза у него стали как щелки.

— Я знаю, что ты за птица — преступник, каких мало. Но будь уверен, что как только я тебя зацапаю, то, прежде чем сесть за решетку, ты у меня попробуешь вот это!