Остров мужества - Софья Радзиевская

— Зверю зря мученье делать не положено, — говорил он. — Твоя стрела не убьёт сразу, олешек унесёт её, стрела пропадёт — и ему не житьё. Песцов добывай, пока на мясо сгодятся и к жилью меньше лезть будут, досаждать.

От песцов, и правда, отбоя не было: до того осмелели, что норовили в избу забежать. Шкурка их пока была не ценная, зато годилось свежее мясо. А шкурками для тепла пол в избе покрывали.

Охота на оленей с луком давалась не легко и Степану. Хоть не пуганый, а чуткий зверь. Долгие часы проводил он в засаде, караулил, пока олени поближе подойдут. Ванюшка ему в этом помогал: обойдёт стадо, с другой стороны и потихоньку гонит его на Степана. Дело трудное: надо тревожить помалу, чтобы олени не побежали, а двигались потихоньку, вроде как своей волей. И не переставали пастись, снег копытами разгребать. Тут, когда олень остановится, Степану его, стоячего, легче было наметить. Зато песцов добывали легко. Видно было, что о мясе зимой беспокоиться не придётся. Досаждали больше дым да сырость, что ползла из всех углов, мешала за ночь просушить одежду и обувь. А дни становились всё короче, и мороз нажимал крепче: кончалась короткая суровая осень, подходила страшная долгая зимняя ночь!

Глава 4

БОЙ ВЕЛИКАНОВ

Солнце поднялось не торопясь, как ему в это время полагалось, и медленно, словно не хватало сил, поплыло над горизонтом.

Груда оленьих шкур на нарах шевельнулась, с края высунулась пара ног в тёплых меховых чулках, снова спряталась, показалась разлохмаченная голова, заспанное лицо Фёдора. Вылезать из тепла ему не хотелось. Но кусок жирной жареной медвежатины так приснился живо, что он проснулся и почувствовал: даже на мягкой медвежьей шкуре не улежит. Видно, недаром стряпня в зимовке пала на его долю.

Фёдор встал, растопил печурку. Дрова за ночь подсохнуть как следует не успели, едкий дым наполнил избу. Фёдор чихнул, отодвинул доску оконца и отворил дверь в сени, а оттуда — на улицу. Дым клубами устремился наружу. На нарах тотчас откликнулись дружным кашлем. Оленьи шкуры полетели на пол, и кормщик оказался на ногах: в одной руке топор, другой подхватил рогатину, прислонённую к стене.

— Фёдор! — окликнул он строго, — тебе, стало быть, первая ночь не в науку пошла? Как нас ошкуй поздравил, запамятовал? Говорено тебе: поутру вперёд сготовиться надо всем, тогда уж двери отворять. Неведомо, кто там за дверью схоронился.

Фёдор вздрогнул и от этого рассердился. Борода у него и так чуть не от самых глаз растёт, а тут словно больше взлохматилась, лицо закрыла.

— Небось, первый я за работу взялся, — огрызнулся он и так сунул в печку толстую корягу, что целый клуб дыма вылетел ему прямо в лицо. — Заспались, вам петуха не хватает, — договорил он сквозь кашель и присел на пол, где дыму меньше.

Кормщику тоже пришлось поспешно нагнуться.

— А тебе и петуха не требуется, голодное брюхо знать даёт: пора медвежатину жарить, — отозвался из угла задорный голос Степана. Но он хоть и смеялся, а сам вскочил, зорко глянув в дверь, рукой проверил, тут ли, на нарах, рогатина. Его короткая курчавая бородка тоже растрепалась от сна, но от этого он только ещё больше стал похож на мальчика, которому бороду приклеили в шутку.

— Ну, ошкуй, на наше счастье, сам заспался, — договорил Степан. — А ты чего нынче во сне видал? — потянул он за ухо Ванюшку.

Ванюшка уже проснулся, лёжа тёр кулаками заспанные глаза. В ответ досадно мотнул головой, ответил уклончиво:

— Так чего-то. — И тяжело вздохнул. Скажи, пожалуй, что мать приснилась, волосы гладила, колобок дала горячий. Ух! До чего же вкусный колобок, на рыбьей жире пряженый! А скажи — от Стёпки проходу не будет. «Мал ты ещё, скажет, не зуёк, а зуёныш». Ишь ведь как удумает.

Ванюшка сам это придумал, но тут же уверился, что Степан именно так и скажет, и поэтому обиделся. Правда, Степан не со зла, смеётся по-хорошему, не то что Фёдор. Тот и не скажет, взглянет только да отвернётся, а на душе враз неладно станет. Ну, всё равно, про сон говорить и Степану не хочется. Ванюшка вздохнул, собрал с пола свалившиеся оленьи шкуры, присев на краешек нар, обулся, полушубок натянул. На ночь они только разувались, да шубы снимали; как ни топи, а мороз всегда найдёт щёлочку в зимовье пробраться, спящий острым зубом царапнуть.

Между тем как дым ни упирался, а морозный воздух выгнал-таки его из избушки. Дверь закрыли. Чистый холодный воздух постепенно согрелся над грудой раскалённых на очаге угольев. Фёдор проворно прикрыл их железным листом, и на листе зашипели на разные голоса жирные куски медвежатины.

— Добро, — довольно проговорил Алексей, положи на нары топор и рогатину. — Посчастливило тебе это железо найти. Чистое мясо теперь есть будем, без угольев.

— На берегу, от бревна отодрал, — отозвался Фёдор, хмурое его лицо немного прояснилось от похвалы. — Я что оно там надобно было, не ведаю, а нам сгодилось, — важно добавил он.

Запах жареного мяса не дым, его выгонять не требовалось, даже приятно дразнил аппетит:

— Ужо в котелке морскую воду выпарю, соли соберу, — раздобрев, пообещал Фёдор.

— Пока и без соли обойдёмся, было бы мясо, — ответил Алексей и, вытерев нож, вложил его в ножны и встал. — Кончайте, ребята, путь нам не близкий, а день короткий, — договорил он. — Сапоги-то хорошо ли посохли? Глядите, ноги первое дело беречь надо.

Собрались быстро. Ванюшка прежде всех. Торопить старших не смел, но горел от нетерпения так, что даже отец заметил:

— Щёки-то у тебя, Ванюшка, как румяные яблоки. — И ласково провёл рукой по густым волосам. — Зарос ты, скоро, как девке, косы заплетать придётся. Ужо сам тебе их прикорочу.

Ванюшка от нечастой отцовской ласки разрумянился ещё больше. Странно было видеть его детское лицо с пушистыми ресницами в этой дикой убогой хижине на краю света.

Фёдор, как всегда, никак не мог сразу удобно намотать на ногу портянку. Отец не торопил: ноги сбить — вся охота пропадёт. Сам будто и не спешил, а всё успел. Ванюшка на него залюбовался: стоит как дуб, двери за ним не видно. Борода по грудь, а не трёпаная, как у Фёдора, аж светится. И не крикнет никогда, а все его слушаются. Да как его не послушаешься?

Ванюшка так занялся своими мыслями об отце, что на минуту чуть моржей не забыл. Но тут же спохватился: «Ой, да когда же Фёдор свои портянки уладит! Моржи ждать не станут, соберутся в тёплые воды плыть. Степан говорит — на берегу их — глазом не охватить. Передохнут — и только их и видели. А он, Ванюшка, и вправду живого моржа ещё не видел, какой он. Первый раз вот отец в море взял и вот… Но на этот раз грустные мысли в голове не держались.

Из избушки вышли с оглядкой: ошкуй дух жареного сала за версту чует, не притаился бы за углом.