Остров мужества - Софья Радзиевская

Время в избушке словно остановилось. Было темно, как бывает только ночью в помещении, при плотно закрытых окнах и дверях. Потому что под небом, даже без луны, то слабый свет звёзд, то отблески белого снега не дают сгуститься полной темноте. Лишь тяжёлое дыхание спящих, порой невнятное бормотание, стон слышались в избушке. Да иней продолжал свою чёрную работу: бесшумно крался, полз с бревна на бревно, поднимаясь по стенам выше и выше. Ему для работы света не требуется: медленно, но неотступно он следует за ускользающим из избушки теплом.

Наконец, на нарах кто-то зашевелился. Кормщик. Проснулся и сразу почувствовал неладное: голова кружится, в груди воздуха не хватает. С трудом он приподнялся, протянул руку через спящих, отодвинул доску — задвижку окна. Но что это? Свежего воздуха не чувствуется, рука в окно не проходит, оно снаружи загорожено плотным слоем снега. Буря не даром бесилась: избушка засыпана снегом, может быть, и с крышей…

Не вставая с нар, кормщик нащупал на столе кремень, огниво, торопливо высек огонь, раздул искорку на фитиле жирника. Крошечный огонёк замигал, пустил струйку копоти, видно, не только людям, но и ему было душно в спёртом угарном воздухе избушки.

Алексей сильно тряхнул за плечо Степана, потянулся через него, толкнул Фёдора, крикнул:

— Вставайте, избу с крышей занесло, откапываться надо. Задохнёмся!

Ванюшка тоже услышал, проворно соскочил с нар и закачался, Степан еле успел его подхватить.

— Не робей, — сказал. — Ошкуйца в берлоге всю зиму лежит, двери не открывает и не задохнётся. — Но и сам незаметно за угол стола придержался.

— Может, мы тут и не одну ночку проспали, — усомнился Алексей. — Гляди, мороз сколь высоко по стене белой шубой ползёт. И что на воле делается — неведомо, гуляет ещё пурга, аль уже притихла. А в избе, стало быть, угар, дышать нечем.

Он с жалостью взглянул на Ванюшку. Мальчик и правда чуть держался на ногах, с трудом дышал, с каждым вздохом старался втянуть в себя как можно больше воздуха, голову закидывал, точно ловил ускользающие его частички. Заметив взгляд отца, с усилием выпрямился, даже постарался улыбнуться. Но улыбка получилась такая жалобная, что у Алексея защемило в груди, и он поспешно отвернулся.

— Степан, Фёдор, — позвал он твёрдо, словно и не было минуты слабости. — Лопаты берите, говорил я — пригодятся. От двери ход копать будем.

— А снег куда девать? — спросил Фёдор. — Один конец, задохнёмся, видно.

— Не мели, чего не след, — оборвал его Алексей. — Коли снег рыхлый, то в проходе притоптать можно. Слежался если — в сени сгребём, а хоть, и в избу. Лишь бы духу свежего пустить. После выгребем. Крышу если рушить, вверх пробиваться, потом чинить труднее.

Степан уже открыл дверь из сеней. Плотная белая стена закрывала выход. Деревянная лопата с трудом срезала с неё пласт снега.

Пурга кидала его о стену и об дверь с такой силой, что он слежался и отвердел, будто давно тут лежали Приходилось и дальше резать его пластами и складывать их в сенях так, чтобы меньше занимали места.

Дверь узкая, вдвоём лопатой не размахнёшься. Работали по очереди. Один копает, другие стоят к нему как можно ближе: тут у порога дышится чуть легче, может, воздух между частичками снега накопился или сквозь них понемножку проходит.

Степан, передавая лопату Фёдору, повернулся вдруг бросился в избу, крикнул:

— Ванюшка-то сомлел, никак!

Алексей его опередил: подхватил мальчика с пола, вынес в откопанный коридорчик. Выбрал комок снега помягче, потёр ему щёки, положил крошку в рот.

— Ванюшка! — позвал тихонько. — Ванюшка!

Но Ванюшка уже открыл глаза, вздохнул.

— Заснул я, тять, — проговорил сконфуженно. — Чего-то спится больно.

— Погоди, откопаемся и сон пройдёт, — сказал Степан. — Эх, дыхнуть бы разок вольного воздуха!

Долго ли копали — не знали и сами. От снега в сенях вовсе места не осталось. А угар и в сени за ними пробрался. То один, то другой ронял лопату, приникал к снежной стене лицом — так было легче дышать.

— Копай, ребята, копай, — повторял кормщик, а сам тревожно поглядывал: Ванюшка не сомлел ли опять. — И как мы на беду с вечера угара не доглядели?

Что-то на него тяжело сзади навалилось. Обернулся: Фёдор! Глаза закрыты, руками слабо разводит, словно что загребает, а вот и совсем сполз на снег, голову опустил и не шевелится.

— Федя! — крикнул Алексей, нагнулся и тут, будто на спину тяжесть налегла, выпрямиться не может. Лечь бы и глаза закрыть… Но вдруг его словно огнём обожгло: такая боль в спине загорелась. Сразу сон прошёл. Подскочил кормщик, обернулся: Степан! Не ума ли решился? Лопатой его по спине огрел и другой раз примеряется.

— Ты что? — только и смог вымолвить кормщик, а Степан сильней лопатой замахивается.

— Не вались! На ногах стой! Слышишь? — крикнул, да так, что даже Фёдор пошевелился и глаза приоткрыл. — Знай, копай, вверх пробивайся! Убью!

Ещё минута, кормщик и сам лопатой замахнулся бы, так в нём душа загорелась. Да мысли прояснились: понял!

— Спасибо, Стёпа, — вымолвил и, откуда опять сила взялась, поднял лопату, глубоко всадил её в снежную крышу над головой. Ещё! И ещё! Сверху повалились большие глыбы слежавшегося снега. Степан нагнулся, оттащил неподвижного Фёдора ближе к двери, чтобы его не засыпало, и обернулся.

— К стенке стань, нагнись, дядя Алексей, — проговорил он с трудом, видно, и его силы уже кончались. — А я тебе на спину. Вот так!

Алексей пошатнулся было от толчка, но Степан уже оказался на его плечах и с силой ударил лопатой в снежную крышу над головой.

— Ванюшка, в сени беги! Завалит! — крикнул. И тут же лопата проскочила, вырвалась в образовавшееся над головой отверстие. Шатаясь, Степан почти свалился с плеч Алексея. Они стояли по колено засыпанные снегом. Снег ещё сыпался в отверстие над их головами, но с ним ворвался чистый свежий морозный воздух.

Кормщик вздохнул так глубоко, что, казалось, грудь уже не вмещает больше воздуха, нагнулся, подхватил падающего Ванюшку и высоко поднял его вверх, к самому пролому.

— Дыши! — крикнул он. — Дыши, сколь мочи хватит!

Степан горстью снега натирал лицо Фёдора, встряхивал его, приговаривая:

— Федя, да Фёдор же, очухайся, окно-то в самое небушко проломили, дыши, сколь хочешь, не заказано!

— М-м-м, — бормотал тот, но уже помаленьку начинал отворачиваться от комков снега, — м-м-м…

Скоро и он в себя пришёл, таким свежим чистым воздухом веяло, дыши — не надышишься.

Темнело. Тусклое красное солнце уже наполовину спряталось за торосы. Длинные тени от белых торосов и чёрных скал протянулись по белому снегу до самой избушки. Значит, они проспали ночь и целый день… Но зимовщики об этом не задумывались. Воздух! Это главное. Теснясь, помогая друг другу, они выбрались через пробитую в сугробе дыру и дышали, дышали всей грудью, стараясь вобрать побольше воздуха. Выдыхали его точно с сожалением и опять торопились набрать, пока Алексей сказал: