Анестезиолог. Пока ты спал - Александр Евгеньевич Иванов

– Я туда не пойду.

Заглядываю внутрь. Посередине комнаты стоит огромный роскошный гроб. Лакированный, с позолотой, с двойной крышка. Не гроб, а мечта. Не понимаю причину отказа.

– Да нет-нет, вам именно сюда. Смотрите, написано ведь: «Женская смотровая».

Больная стоит на пороге. Чтоб ее успокоить, подхожу к гробу, приподнимаю крышку.

– Смотрите, тут же никого нет. Не бойтесь, проходите.

– Знаете, давайте я завтра приду, у меня это не первый раз, я до утра подожду.

Вдвоем с терапевтом уговариваем больную остаться, зря не рисковать. При этом начинаем понимать, что наличие гроба в приемном отделении не вполне естественно, и человек посторонний может понять не совсем правильно. Спрашиваю у доктора, а откуда у вас этот шедевр мастера Безенчука?

– Да ты понимаешь, часов в восемь притащили из ритуального агентства, типа срочный спецзаказ, нестандартный размер, только к вечеру управились. Это для того депутата, что вчера тут зажмурился. В обычный гроб, даже двойной, туша не влезает. Морг уже закрыт, а мужикам-то по фигу. Сгрузили и уехали. Мы только уговорили его в смотровую занести, чтоб посреди холла не маячил. В кладовку не вошел, а в санитарной комнате его держать сказали нельзя, сыро. Лак еще не просох.

Пьеса шестнадцатая. Русская секционная

Довел до невроза навязчивых состояний нашего лечащего патологоанатома. Как-то напел ему при случае адаптированные куплеты Мефистофеля. Странное дело. После этого стало казаться, что он с каждым днем все больше напоминает опереточного дьявола. Сапоги со шпорами, длинное черное пальто, широкополая шляпа. Отрастил волосы, стал заплетать их в косичку, бородка-эспаньолка. А в жизни – человек добрейшей души. Безумно любит свою профессию. Готов оставаться на работе, ждать, если кто из пока еще живых пациентов готовится в ближайшие часы к нему на прием. Часто приходит в отделения, особенно в реанимацию, знакомиться со своими будущими клиентами, еще при жизни. Кажется, готов брать работу на дом.

На днях при посещении морга застал его за работой. Нарезая на куски чью-то огромную печенку, дирижировал секционным ножом и напевал:

– Пат-ана-том правит бал, там правит бал…

В ответ на мое приветствие:

– Да пошел бы ты на, привязался, бля, мотивчик.

Повторять не заставил, ухожу куда послали. Я не большой любитель ходить в морг. Из секционной доносится:

– Парень крепко побухал, да побухал…

Пьеса семнадцатая

У входа в реанимационное отделение встревоженная родня:

– Скажите, а у вас в морге есть специалист по макияжу? А то мы можем привезти из города.

Не понимаю, о чем речь.

– Ну нам этот нужен, визажист, ну тот, который трупы в порядок приводит. Нам сказали, что наша мама у вас, что она в очень тяжелом состоянии. Понимаете, она в молодости была красавицей, в кино снималась, кстати, Екатерину вторую играла, вы должны помнить. Она бы не хотела плохо выглядеть на похоронах.

– Эта профессия называется «ретушер». Он есть у нас, профессионал. Можете не волноваться. Только ваша мама хоть и на искусственной вентиляции легких, но в сознании. Могу разрешить пройти на несколько минут, сами спросите, как ее одеть на похороны. Говорить, конечно, не может, но может написать. Халат наденьте.

Выходя через пару минут из палаты, дочка интересуется диагнозом, перспективами. Предлагает достать любые лекарства.

Бабушка пролежала 2 месяца на ИВЛ, еще месяц провела в палате с трахеостомой. Удалось выходить, выписалась домой. Через 3 месяца ее насмерть сбило машиной. От судьбы не уйдешь.

Пьеса восемнадцатая. Любовь к жизни (Почти по Джеку Лондону)

Подтверждается одна из известных наших теорий: если человек хочет жить, убить его практически невозможно. На днях выписали товарища. История болезни в трех томах. Вот краткое резюме. Поступил пациент, назовем этот процесс – «лечиться», еще в начале октября. Смертельно пьяным. Полежал в изоляторе на полу до утра, проснулся – начал буянить, каких-то червей из волос доставать. Нормальное дело – белая горячка. Наши чудотворцы его связали. Успокоили так, что пару дней мужик провел в глубоком наркозе. Кто ж знал, что он не только пьяный, но еще и жестоко избитый. Били, видимо, ногами в живот. В результате через два дня тело еще в полной релаксации, на ИВЛ, только вот живот почему-то раздувается. Пытаемся разбудить – буйствует. До вечера требуем от заведующего хирургическим отделением: посмотри на клиента, ну не нравится нам его живот, явно болит. Ну а тому, понятное дело, связываться не хочется. Не его пациент, зачем ему проблемы. Помрет еще, так пусть лучше за терапевтами числится. Только ночью уговорили дежурного хирурга посмотреть. Да, говорит, тут что-то не так, давайте на стол.

Разрез, из живота вываливаются черные кишки. Тромбоз мезентериальных сосудов. Ладно, решают хирурги, давайте сделаем резекцию, но исключительно для патологоанатома, пусть ему будет красиво, а товарищ все одно не выживет.

Нашли кусочек тонкой кишки, сантиметров 30, по цвету вроде более-менее жизнеспособный, подшили к сигмовидной, остальное все вывалили в тазик. Зашили. Сижу в операционной, жду: перекладывать на кровать или сразу свалить на железную каталку и отвести в подвал. Септический шок, адреналин льется в каких-то невероятных дозах. Но организм живет. Позвал дежуривших в тот день студентов, посмотрите, вот как человек выглядит в терминальной фазе септического шока, некрасиво выглядит, весь в черных пятнах. Ну раз те пришли, давайте переложим на кровать, пусть в реанимации лежит, сидеть в операционной ночью и ждать неохота. До утра, скорее всего, не дотянет.

Утром смотрим, а он живой. И даже давление есть без всякого адреналина. И просыпаться начинает. Ну нет, милый, ты поспи, нечего тебе в сознании на своих похоронах делать. Три дня прошло – все нормально. Остатки кишочков работают, будто мужику не весь кишечник вырезали, а какой-нибудь аппендикс. Тут уже заведующий хирургией заинтересовался, давай возьмем-ка его в операционную еще раз, проверим. Снова в живот залезли: все там чисто, только просторно стало внутри, не тесно. Ладно, посмотрим, что будет, пусть просыпается.

По ошибке жене о смерти товарища сообщили, та скандал устроила, а он все живой.

Когда проснулся, стал есть. Ел забавно. Наши исследователи стояли с секундомером, отмечали, сколько времени занимает пассаж пищи по остаткам кишечника. Интересно. После глотка пища через 30–40 секунд оказывалась в памперсе. Практически в неизмененном виде. Но мужик стал поглощать еду в таком количестве, что что-то успевало всасываться, только санитарке приходилось после него выносить экскремент ведрами. Похудел, конечно, килограммов на 40. Зато переворачивать его стало удобнее.

Но это еще не беда. В придачу оказался еще ушиб легкого. Началась пневмония, абсцесс.